Магелланово облако(ил. П.Пинкисевича)

Он стоял, слегка расставив ноги, и потирал подбородок.

– О чем ты задумался?

– Да вот думаю, куда нам раньше всего направиться.

Он взял меня под руку. Пройдя несколько шагов, мы остановились перед рисунком, изображавшим домик под соломенной крышей, на которой сидел в гнезде белый, аист и смотрел на нас, забавно согнув шею.

– Вот здесь живет Руделик,– остановившись, сказал Тер-Хаар.– Я хочу, чтобы ты с ним познакомился поближе. Он того стоит.

– Это тот самый?..

– Да, знаменитый специалист в области атомной физики.

Он открыл дверь. Мы вошли в небольшую переднюю, в конце которой находилась другая дверь. Историк пропустил меня вперед, я сделал еще шаг и замер в изумлении.

Выделяясь на черном, усыпанном звездами небе, перед нами круто поднималось нагромождение камней, прорезанное полосами мрака. За ним возвышались холмы, опоясывавшие гигантской дугой горизонт, и совсем низко над этой каменной пустыней висел тяжелый голубой диск Земли. Я сразу узнал лунный пейзаж. Под ногами лежала скала, изрезанная мелкими трещинами; в шести шагах от меня она обрывалась, как обрезанная ножом.Там, между двумя скалами, свесив ноги в пропасть, удобно расположился молодой человек лет двадцати с небольшим в сером домашнем костюме. Увидев нас, он приветливо улыбнулся и встал.

– Где это мы находимся?– спросил я, обмениваясь с ним крепким рукопожатием.

В это время Тер-Хаар приблизился к самому краю обрыва. Пейзаж, открывающийся отсюда, был волшебным. Гигантскими ступенями опускалась стена, покрытая черными ямами и шероховатыми скалами; дно пропасти, покрытое мраком, было невидимо.

– Мы на северном скате Гадлея,– сказал Руделик,– отсюда открывается самый лучший вид вон на ту стену.

И он, протянув руку, показал на освещенный солнцем обрыв, изрезанный тонкими линиями оврагов. Над обрывом, наклонившись, нависла грибообразная вершина.

– Неприступная, так называемая Прямая стена!– сказал я с невольным уважением.

Во мне проснулось чувство альпиниста, вернее селениста, потому что я не раз участвовал в восхождениях на лунные горы.

– К сожалению, пока– да, – с грустью сказал Руделик. – Я четыре раза ходил туда с братом. Но все еще не сдаюсь.

– И правильно,– сказал я.– Там козырек, пожалуй, выступает метров на тридцать?

– На сорок метров,– уточнил Руделик.– Теперь я думаю, что если бы попытаться подняться в пятый раз вон там, где виднеется небольшое углубление… Видишь?

– А может быть, оно упирается в тупик? – заметил я и хотел подойти ближе, чтобы повнимательнее рассмотреть это место, но физик с виноватой улыбкой взял меня за руку.

– Дальше нельзя, а то набьешь шишку! – сказал он. Я остановился. Мы ведь были не на Луне…

– Ну, и что ты тут теперь делаешь? – спросил я.

– Да ничего. Просто смотрю. Меня это место очаровало… Что же вы стоите, садитесь, пожалуйста. Вот здесь,– указал он на выступ над пропастью.

Мы последовали его совету.

– Хорошая у тебя квартира,– улыбнулся я, не отрывая взгляда от первозданного лунного пейзажа, напоминавшего извержение вулкана, окаменевшее в неподвижности и застывшее так навеки. – И мебель приличная, – добавил я, постукав по скале, которая отозвалась, как ящик, гулким эхом.

Руделик коротко рассмеялся.

– Когда я был в последний раз здесь, вернее– там,– после недолгого молчания продолжал он, – мне в голову пришла одна мысль. Потом я забыл ее и подумал, что следует вернуться туда, где она впервые появилась: может быть, она вновь придет в голову. Знаете, есть такая старинная примета…

– Ну, и что же?

– Мысль не появилась, но убрать этот вид мне было трудно… Однако, кажется, уже пора?

Он наклонился над пропастью так, что я невольно ощутил противную дрожь и протянул к нему руку. Вдруг весь лунный пейзаж исчез, словно на него подули. Мы сидели в небольшой треугольной комнате на письменном столе, свесив ноги вниз. В углу стоял математический автомат, покрытый эмалью янтарного цвета. Низко на стене висела фотография: наклонившись, я узнал горный хребет на Луне, который мы только что видели «в натуре». Снимок был невелик, но местность, изображенная на нем, поражала дикой красотой.

– Ты совершал туда восхождения четыре раза? – спросил я, не сводя глаз с фотографии.

– Да.

Руделик взял снимок в руки и стал рассматривать его внимательно, немного наморщив брови. «Как будто рассматривает чей-то портрет»,– подумал я. Ребра скалы на снимке были не больше, чем складки на его лице, но напоминали ему места, где он упорно боролся, атаковал, отступал…

– Битва за жизнь,– пробормотал я. Он отложил снимок и бросил на меня быстрый взгляд.

– А ты занимаешься альпинизмом? – спросил он.

Я утвердительно кивнул в ответ.

Он оживился:

– Мой брат говорит– мы можем небольшим атомным зарядом стереть с лица Земли целую горную цепь, потому что мы – владыки природы. Но иногда возникает желание: дать ей время от времени равные возможности. Чтобы бороться с ней один на один, без механических союзников. Так говорит мой брат. Но я бы дал этому другое определение. На Земле мы находимся в таком положении, что малейшее наше желание мгновенно исполняется. Нам покорны горы и бури, пространство в любом направлении открыто перед нами. Но человеку всегда хочется находиться на границе возможностей, там, где уже исследованное, изученное соприкасается с тем, что еще не освоено. Поэтому мы и стремимся в горы.

– Может быть, – согласился я, – но чем же объясняется всеобщий интерес к лунным экскурсиям? Ведь у нас на Земле тоже достаточно много высоких гор, взять хотя бы Гималайский заповедник.

– Вот именно, заповедник!– стремительно возразил Руделик.– А я должен тебе сказать, что всегда предпочитал кататься на лыжах на лунах Нептуна, а не в Альпах,хотя по нашему земному снегу куда лучше скользить, чем по замороженному газу. И все же я, как и многие другие, предпочитал прогуляться на спутник Нептуна. А почему? Да потому, что дикий характер горных районов Земли не совсем натурален. Они существуют только потому, что таково наше желание: мы сохраняем их неприкосновенность. Значит, несмотря на их кажущуюся дикость, они составляют часть нашего «окультуренного» окружения. А на спутниках других планет ты сталкиваешься с природой во всей ее первозданности.

Неожиданно в разговор вмешался молчавший до сих пор Тер-Хаар:

– Не знаю, может быть, у меня слишком сильно развит инстинкт самосохранения или я страдаю самой обыкновенной трусостью, но, признаюсь, я не люблю карабкаться по горам. Альпинизм никогда не привлекал меня.

– О, это не имеет ничего общего с храбростью, – сказал Руделик. – В свое время в пустынях Плутона работала исследовательская экспедиция…

Он внезапно замолчал и с новым любопытством посмотрел на меня.

– Твой отец врач? – спросил он.