Магический код
Шрифт:
— Сходи. Я действительно считаю, что это нужно. Она ведь не чужая тебе была. Хоть и обидела тебя, и жизнь твою поломала. А все равно нехорошо это, на кладбище ни разу… Нужно уметь прощать, сынок. Сможешь простить — глядишь, и отпустит она тебя. Сразу отпустит.
Поднявшись с пола, он протянул руку матери. Снова притянул ее к себе, прижался губами к волосам. Сказал:
— Может, и отпустит.
Хотя в глубине души в этом сомневался.
Дорога шла через весь город и заняла почти два часа. За окном метелило, Иван попал в жуткую пробку — начало зимы в городе всегда было стихийным бедствием, обыкновенный и вполне естественный в начале декабря снегопад едва не разрушил все транспортные коммуникации. Дорога была до отказа забита троллейбусами, автобусами и машинами, водители которых вовремя
Иван успел сто раз пожалеть о том, что уступил матери и поехал-таки на кладбище. На душе было тяжело и тоскливо. Он вообще никогда не был сторонником подобных мероприятий и не понимал, какая надобность мертвым в том, чтобы живые регулярно таскались на кладбище, где от них уже давным-давно ничего не осталось. Только хлопоты одни — а мертвым никакого проку. Мать всегда ругала его за такие слова и говорила, что судить об этом нельзя, а если уж сложилась такая традиция, значит, не напрасно.
Он сидел в машине, наблюдая вавилонское столпотворение за окном, и раздумывал о том, что же будет делать у Вериной могилы, и неприятный осадок в душе становился все гуще. Хотелось повернуть назад, а матери соврать, что был на кладбище, поговорил по душам с Верой и что Вера его на самом деле после этого отпустила. На все четыре стороны. Что она ему так и сказала: «Иди-ка ты, Иван, на все четыре стороны!» И он теперь задумывается, в какую из этих четырех сторон пойти.
Но возможности повернуть назад не было. Во-первых, не хотелось все-таки обманывать мать. А во-вторых, и это было самое главное, — пробка. Пробка, в которую он попал, давала возможность очень медленно продвигаться только вперед. Никаких тебе разворотов-поворотов, прямая дорога — на кладбище…
Иван усмехнулся. Со вчерашнего вечера что-то изменилось в нем, что-то надломилось. Какая-то часть души, еще остававшаяся живой и непокоренной, теперь покорилась неизбежности судьбы, и он уже почти смирился с мыслью о том, что больше никогда не увидит Диану. Хотя утром, перед работой, все же заехал в спортивный комплекс — и почти не удивился, когда старший тренер — тот самый Федор, которому Иван однажды здорово позавидовал, — сказал ему, что Дианы сегодня нет и в ближайшее время не будет. Что она взяла пока отпуск за свой счет, но, вероятнее всего, к тренерской работе уже больше не вернется.
Кто знает — может быть, и правда Вера каким-то образом вмешалась в его судьбу, а может быть, и даже скорее всего, Вера совсем ни при чем. Так случилось просто потому, что так случилось. Л по-другому, наверное, и быть не могло. Все в жизни имеет какой-то смысл. Просто он не всегда бывает человеку понятен. Хотя рано или поздно момент озарения все же наступает. Иногда слишком поздно, но это уже зависит не от нас.
Пробка наконец рассосалась в том месте, где кончался последний, самый дальний в городе, троллейбусный маршрут. Здесь и автобусов уже почти не было. Теперь дорога была неровной, ухабистой, но зато свободной, и Иван медленно продвигался по ней, следуя точно за маршрутным такси, которое, он знал, должно остановиться у центрального входа городского кладбища.
Что он ей скажет? Неужели и правда станет устраивать разбор полетов — какое право она имела вмешиваться в его жизнь? Внушать ей, что она теперь только воспоминание, только часть прошлого, неосязаемое очертание в его густой темноте? Будет жалобно просить: «Отпусти меня, Вера?»
Он шел уже по центральной дороге кладбища, и с каждым шагом эта затея казалась ему все более нелепой. Участки были расположены в строгом порядке, никакой неразберихи, и Иван мысленно поблагодарил кого-то, кто нес ответственность за этот порядок. По крайней мере, не придется плутать здесь два часа, всматриваясь в лица призраков, всматриваясь в цифры, невольно вычитая их друг из друга и поражаясь тому, насколько короткой иногда может оказаться человеческая жизнь.
Сжимая в руке букет из двадцати двух гвоздик, Иван ощущал себя в каком-то другом измерении. Пришлось признаться самому себе в том, что мать была права: смириться с мыслью о том, что Веры больше нет, он так и не смог. И теперь, опустив на ее могилу букет из двадцати двух гвоздик, он, возможно, сумеет это сделать. А поэтому
отступать все же не следует. Как бы ни хотелось опустить эти гвоздики на первую попавшуюся плиту и дать деру к выходу.Вокруг было безлюдно. Обычный день, никак не связанный в церковном календаре с поминовением усопших. Лишь изредка попадали в поле зрения люди, озабоченно стряхивающие снег с надгробий.
Судя по номерам, искомый участок должен был быть уже совсем близко. Иван поглядел по сторонам, пытаясь сообразить, куда повернуть с развилки — направо или налево.
И в этот момент увидел Диану.
Увидев ее, он остолбенел. На миг потерял способность думать, говорить, дышать и двигаться. Он решил, что Диана ему пригрезилась, а поэтому отвернулся в сторону, разглядывал некоторое время туманный заснеженный горизонт, а потом снова повернулся туда, где ему только что пригрезилась Диана.
И снова ее увидел.
Она стояла неподалеку, метрах в двадцати от него. Стояла повернувшись спиной. Лица он не видел, но сразу узнал ее силуэт. Ее куртку с меховыми отворотами, ее широкие джинсы, бежевую, под цвет отворотов на куртке, вязаную шапку и русые пряди волос на воротнике.
Она стояла неподвижно, как будто застыла на морозе. Не смахивала снег с надгробия. Не очищала от налипшего льда табличку с портретом. Вообще ничего не Делала, просто стояла.
И он тоже не двигался, просто стоял на месте и смотрел на Диану, которая его не видела. И думал о том, что наконец нашел ее. И понимал, что ни за что в жизни сейчас не сможет подойти, окликнуть, прижать к себе, отругать, засыпать вопросами, потрясти за плечи. Понимал, что нашел ее сейчас только для того, чтобы потерять снова. Потому что иначе это будет игра не по правилам. Он знал, что постоит еще минуту, посмотрит на нее еще немного, а потом отступит и спрячется за деревом, широкий ствол которого будто специально расположился неподалеку от того места, где застыл сейчас как вкопанный Иван. Она не узнает. Она пройдет мимо, и он сумеет сдержаться, он не окликнет ее, ничем не выдаст своего присутствия. Он позволит ей уйти, позволит снова исчезнуть из его жизни, потому что здесь и сейчас у него нет права поступить по-другому.
Он был абсолютно уверен в том, что сумеет сдержаться. И все-таки в тот момент, когда Диана, пройдя мимо, скрылась из вида за поворотом дороги, он и сам не поверил в то, что стоит до сих пор за деревом. Что не бежит за ней, не зовет ее, не умоляет остановиться, не требует объяснений и не трясет за плечи.
Она скрылась за поворотом дороги, и Иван снова подумал, что, возможно, ее и не было вовсе. Он читал в какой-то популярной книжке по психологии, что такое бывает, когда человек, которого ты очень хочешь увидеть, начинает тебе мерещиться. Ты начинаешь видеть этого человека в толпе прохожих, в концертном зале, в фойе кинотеатра, в переполненном автобусе. Везде, где есть люди. Этот человек словно преследует тебя, хотя на самом деле он существует только в твоем воображении.
Он очень долго думал об этом. Очнувшись и обнаружив себя возле толстого ствола дерева на кладбище, он подумал о том, что в его жизни это уже третье дерево, к которому он прижимается. Поразмышлял еще некоторое время об энергетике растений. Признался себе в том, что просто тянет время, обозвал себя трусом и наконец вышел из своего укрытия.
Он шел, ступая след в след, по шагам Дианы. Только ее свежие следы на белом снегу уходили назад, а его следы, накрывая их, шли вперед. Он смотрел только вниз, на снег, на следы Дианы. Почему-то наступать сейчас след в след показалось ему исключительно важным.
Потом, возле низкой железной ограды, следы Дианы оборвались.
Он поднял глаза и столкнулся с глазами Веры. Прочитал надпись на плите из гранитной крошки:
«Кожевникова Вера Михайловна».
И даже не удивился.
Положил свои красные гвоздики рядом с теми, что уже успела положить Диана. Теперь красных гвоздик стало очень много. Целая куча красных цветов на надгробии, засыпанном белым снегом.
Иван не знал, что делать дальше. Просто уйти он не мог. Пытаться разговаривать с Верой тоже не мог и знал заранее, что не сможет. Раздумывать о том, что делала здесь, на могиле его первой трагической любви, Диана, было бессмысленно. Он все равно этого не поймет. Потому что здесь, за чертой мира причинно-следственных связей и логических измышлений, все его попытки хоть что-нибудь понять заранее обречены на неудачу. Не стоит даже тратить время.