Магический кристалл

У Путивоя свет померк в очах. Плеть выдернув из-за опояски, пока что неумело, наугад, он простегнул пространство и все-таки достал концом спины варяга. Кафтан парчовый, шелковая поддевка, рубашка белой папаломы — весь таржественный наряд был рассечен повдоль хребта и заалел.

И возглас изумления, взметнувшийся над толпой, был так же короток и громогласен, как если бы свершилось чудо.

Лишь на миг остановился Сивояр и голову нагнул, затем развернулся и будто вепрь уязвленный скакнул на государя, сшиб его наземь и задавил бы, а то и разорвал! Но городская стража и стрельцы Перуна подоспели, обвисли на руках, сковали ноги и приперли колычами с четырех сторон — не шевельнуться.

А государь вскочил, потряс плетью, сам гневный и восхищенный.

— Ну, кто еще проявит волю? Народ варяжский стоял безмолвно и неподвижно, будто пораженный перуновой стрелой. Не оторопь взяла и не испуг — остановилось Былое время вместе с щелчком бича, словно волна, отхлынувшая в море и дно обнажившая — так высока была. И зрели мореходы, еще не накатилась новая, еще не вызрела, но, бурная, уже вставала на окоеме.

И только поленица взирала на арвар с высот недосягаемых, словно богиня — бесстрастно, отрешенно, как все бессмертные…

Боярин Скорята, тайно посланный еще при Белояре, жил в Артаване под личиной ромейского купца, которые во множестве приезжали в богатое царство, заполоняя торговые площади и рынки. Уроком ему было присматривать за Космомыслом, дабы известить Великого Князя, если исполин вознамерится вернуться в арварские пределы либо даже приблизиться к ним. К боярину и устремился Годислав, покинув город Порожек. Отправился он с малой ватагой, сам пятым был, на попутном купеческом корабле, шедшем в Корусен, где на устье Днепра и берегах Русского моря сидели варяги, на помощь коих и рассчитывал изгнанный с престола государь.

Русы вернулись на свои исконные земли сразу же после исчезновения обрища, и с той поры, как варяжский престол стало наследовать племя Гориславово, а по всему парусью начали возводить храмы Перуну, верные внуки даждьбожьи обиделись и вышли из-под власти полунощных князей. Несколько государей парусья пытались подчинить их себе, ибо очень уж было жаль терять торговый путь, издавна называемый путем из варяг в греки, однако полуденные русы стояли на своем, говоря, мол, мы вольные и хотим жить в ладе с древними вечевыми обычаями и богами. Правда, при этом соглашались брать пошлину со своих в два раза меньшую, чем с иноземцев, да защищать берега моря и устья рек от ромеев, не пропуская их в глубь арварских пределов. Спор затеялся великий, мало того, полунощные варяги, не согласные со своими государями либо обиженные ими, бежали на Русское море, где находили волю, приют и желанные обычаи. И за два столетия перетекло очень много народа, за счет чего полуденные варяги только крепли, осваивая Дикое Поле вплоть до Хвалынского моря, и скоро стали называть свою страну Тмутара, что значит множащаяся земля. У них существовало вече, избирающее Князя на дюжину лет, но не было Закона, поэтому вольных тмутарских русов, ругая, называли еще беззаконными и погаными, то есть гонимыми.

И трижды, исполнившись гордым гневом, полунощные варяги поднимались на полуденных, и две дружины сходились в парусье, у Змиевых валов, готовые обрушиться друг на друга. Но всякий раз словно из-под земли вырастал огромный бык со снятой шкурой и, свирепо урча, роя копытами содрогающуюся землю, бродил между ними, и смиренные полки расходились по своим сторонам.

Спор этот прекратился лишь при молодом Годиславе, который тоже ратовал за возвращение вечевых обычаев и отвергал наследство власти. Варяги с Русского моря сами желали вновь соединиться с полунощными, как только государей на престол станет возводить вече и посвящать их в сан Закона будут не перуновы самозваные братья, а крамольники со Светлой Горы или уж на худой случай близкие им дикопольские православные волхвы. Вся Тмутара признавала Годислава и ждала только часа, когда после первой дюжины лет он совокупит обе власти в своих руках, чтобы придти к нему с повинной. Князь Волбран дважды приезжал к нему в Горислав Великий и хотя годами был втрое старше, однако чтил молодого государя, поскольку сам когда-то ходил в учение к светлогорским старцам и принимал у себя волхвов-крамольников. Правда, этот старый варяг с усмешкой взирал на хлопоты Годислава, пытающегося вольным трудом возвести крепостную стену, и советовал оставить затею со строительством, мол, только время потратишь зря, а укреплять стольный град следует не снаружи — изнутри.

И оказался провидцем, ибо поразил Горислав Великий свой супостат — изменник Путивой, захвативший власть с помощью прирученного вече и посошенных старцев, вышедших из перунова братства. Схлынувший было поток беглых с Варяжского моря вновь побежал десятками речек и ручьев, и вот наконец сам Великий Князь спешил в Тмутару, потеряв всякую власть в родной стороне.

Он плыл к Русскому морю, убежденный, что найдет там поддержку, однако восьмиперые стрелы Путивоя опередили, и когда Годислав ступил на корусенский причал, его поджидал посыльный боярин с княжеской стражей. И напрасно взывал он к совести и справедливости, тщетно просил встречи с князем Тмутары; гонимого государя вместе с его малой ватагой заточили в подземелье, сказав, мол, было бы лучше убить тебя, чтоб окончательно извести племя Горислава Великого, а держать взаперти очень хлопотно.

Только спустя одиннадцать месяцев спустился к нему князь полуденных варягов Волбран, велел снять цепь и поместил в каменных хоромах.

— Что же ты держишь меня в железах? — спросил его Годислав.

— Радуйся, что жив еще, — отвечал тот. — Наши вечевые старцы смерти твоей хотят, да я не соглашаюсь, подержу пока.

— Почему же ваши посошенные так несправедливы? Путивой весь мой род истребил, хитростью престол отнял, правит парусьем и не по древним обычаям — по волей своей, как захочет. А ты с ним заодно? Если мы не станем поддерживать друг друга, завтра у тебя отберут власть и начнется разлад во всем арварском народе.

— По обычаю, Путивою след бы руку отрубить, заклеймить да отослать в Уральскую гору, — неожиданно согласился Волбран. — Самозванно и Законом был, самозванно на княжество сел. Но пусть лучше будет он, чем придет Космомысл. Ты ведь отправился искать исполина, чтоб привести его к арварам?

— Чем же не угоден тебе Космомысл? Ведь ты же хотел вернуться к Былому времени?

Волбран помрачнел.

— Мне мыслилось, ты обрел науку у светлогорских старцев и помудрел. Но зрю, ты еще молод и пыл юный не истратил, пытаясь выстроить городские стены. Нет, рано тебе княжить и вставать за кон, коль не проникся мыслью в суть нынешнего мира. Сиди-ка под запором еще дюжину лет, пока не вразумишься.

И уйти хотел, но Годислав вскочил.

— Постой, Волбран! Хулить меня горазд, так может, вразумишь, в чем я провинился? И почему Космомыслу не должно княжить?

— Способен ли ты внимать словам того, кто заточил тебя и лишил свободы?

— Внемлю, коли разумны твои слова!

— Покуда боги спят, нельзя, чтоб смертными правил бессмертный исполин, — сурово молвил Волбран. — Его в тот же час вознесут, обожествят, и станет он не Князь и даже не Закон, а бог, Творец, всевышний покровитель. И будет на земле еще одна ложная вера, которая по истечении лет захватит разум арваров и всех иных народов. Люди забудут истинных богов, и что же случится, когда те проснутся? Богам ведь все едино, кому мы поклонялись — Мармане, Уду или земному исполину — ложь чтили, а она суть Кривда, в какие одежды бы ни рядилась. И как же на сей раз накажут боги нас? Был холод ледяной — наступит зной палящий или потоп?

— Но Космомысл справедлив и благороден! — заспорил с ним Годислав. — Он не позволит, чтоб его обожествили!

— Кто спросит позволенья? Заблудшим и безвольным людям бессмертие кажется знаком божественности. Его возвысят против воли. И будет горе нам, когда проснутся боги, тем паче Космомыслу.

— Я слышал, македоны называют его пророком. Они безбожны и искали себе небесного покровителя, как некогда обры. Да ведь известно, что стало с обрищем. Пустое! Так и македоны пожрут себя.

— Нет, Годислав, напротив, взрастив своего бога, прославив его в землях, они возвысятся и овладеют миром.

— Да как же это возможно, Волбран? Македоны пришли из дикой пустыни, и нравы у них дикие. Кто станет чтить их бога?

— Коль это будет Космомысл, то все, кто сущ на земле. Вольные народы признают его за собственную волю, рабы — он сам был рабом, арвары станут чтить, ибо он варяг и внук Даждьбога, кто ростом мал — за исполинский рост, а кто велик, за то, что великан перед ними. Всяк отыщет в бессмертном исполине чему поклоняться.

— Не верю я тебе. Отчего же светлогорские крамольники меня не упредили, что будет так? Ужель они не зрят то, что видишь ты, сидя в полуденной стороне, где нет даже покрова Кладовеста?