Магический перстень Веры Холодной

Он всегда был «ее мальчиком»… даже когда рисковал жизнью в стычках с горцами на Кавказе, когда рос в чинах и получал награды. Он в глубине души оставался робким ребенком, для которого главная женщина на всем свете – мать.

И теперь… теперь он пал жертвой страсти к другой!

А мать-то думала, что сын ее равнодушен к искушениям плоти!

Она ошибалась, как ошибается всякая мать, когда речь идет о ее ребенке, которого ей хочется всегда считать ребенком.

Ну в кого, в кого Семену было уродиться равнодушным к этим самым плотским радостям? Ведь Елизавета Ксаверьевна наделила сына той же глубокой чувственностью, которой обладала и сама, только она этой чувственностью блистала, а Семен стыдился ее, таил, чтобы матушка не бранила, чтобы отец не пенял… но Мари стала именно тем волшебным ключиком, который открыл для него ларец неисчислимых, незнакомых прежде наслаждений.

Он никак не мог забыть того вечера, когда Мари пригласила его на ужин. Сейчас казалось даже странным, неправдоподобным вспоминать, что он приехал с настроением убедить ее на время расстаться, чтобы успокоить матушку, выждать время… Но стоило ему увидеть Мари, одетую в алое платье, стоило ее тонким пальцам оказаться в его руке, как ужин был забыт. Он так сжал ее руки, что она вскрикнула от боли: тяжелый перстень с невзрачным серым камнем вдавился в кожу. Семен покрыл пальцы поцелуями – и уже не смог оторваться от благоухающей кожи, от нежных рук, от обнаженных плеч и от груди, которая ослепительно сияла белизной над алым шелком платья. Какой там ужин!.. Она стала его пьянящим вином, его ненасыщающей пищей!

Князь Семен вошел в столыпинский дом другом – а вышел любовником, вышел счастливейшим человеком на свете, и теперь никакая сила не могла бы его остановить в стремлении сделать Мари своей не только на тайном ложе страсти, но перед Богом и людьми.

Дожив до двадцати шести лет девственником-неудачником, князь Семен рухнул в бездну такого счастья, о котором не мог прежде даже подозревать. Он чувствовал себя любимым, он сам любил, он верил каждому слову Мари и обожал ее сына – ну, Булька и в самом деле был чудным ребенком. Он искренне полюбил Семена Михайловича, а Мари… Мари была бесконечно благодарна князю за те возможности возрождения, которые он перед ней открывал. И она совершенно не собиралась сдаваться, отступать в сторону, уходить с арены и утрачивать хоть гран того влияния, которое имела на Семена. От этого человека зависело будущее ее сына и ее самой, поэтому Мари знала, что будет сражаться всеми доступными ей средствами.

Конечно, Елизавета Ксаверьевна тоже не собиралась сдаваться. У нее были свои, далеко идущие планы относительно будущего сына. Она решила запугать Мари, явившись к ней во всем блеске своего богатства и титула светлейшей княгини, пригрозить, если надо… она была готова даже кинуться в ноги императору и устроить публичный скандал! Именно этим она и собиралась припугнуть Мари, не сомневаясь: государева семья не простит Столыпиной, если по ее милости выплывут на свет божий и станут предметом сплетен некоторые давно минувшие события вроде начатков любовного образования цесаревича Александра Николаевича.

Словом, неведомо каких безумств наворотила бы Елизавета Ксаверьевна в порыве святой материнской любви, однако нашла коса на камень, нашла – да и сломалась!

Не то чтобы Мари была так уж сильно начитанна и прекрасно знала современную литературу, все же она слышала имя Пушкина, читала его стихи, кое-что знала о его проказах и шалостях, о его любовницах и незаконных детях… знала и о тех слухах, которые ходили относительно рождения Софьи, сестры Семена Воронцова… не то отцом ее был Александр Раевский, не то, вполне возможно, и сам Александр Сергеевич Пушкин, но только не князь Михаил Семенович!

То есть у строгой светской дамы, в которую теперь превратилась Елизавета Ксаверьевна, рыльце на самом деле было очень сильно в пушку! И поэтому, когда светлейшая княгиня явилась обличать неугодную невестку, Мари совершенно спокойно выслушала обвинения – и вернула их ей…

Та бледная, угрюмая, кусающая губы дама, которая уходила из дома Мари Столыпиной, была совершенно не похожа на ту, которая в этот дом входила.

Спустя час Мари получила с нарочным письмо от своего поклонника, любовника и жениха Семена Воронцова. «Они согласны! Венчание завтра!» – вот все, что написал лаконичный Семен.

Впрочем, Мари ждала-таки какой-то пакости от Елизаветы Ксаверьевны – и не зря.

Князь и княгиня Воронцовы на венчание единственного сына не явились.

«Ну, – рассудила Мари, – Бог им судья!»

И незаметно коснулась среднего пальца правой руки, на котором горбился обтянутый белой атласной перчаткой грубый массивный перстень. Конечно, он выглядел чужеродным на фоне свадебного наряда и прочих изысканных драгоценностей невесты, но Мари это было совершенно безразлично!

* * *

– Берегись!

Алёна в изумлении вскинула глаза, но Арнольд вдруг схватил ее и рванул в сторону с такой силой, что она не упала только чудом. Алёна вцепилась в него обеими руками, уткнулась носом в щеку, на миг приятно поразившись ее мягкости и благоуханию… где-то рядом оказались его губы, слегка коснулись ее губ и прошептали:

– Все в порядке, не бойся.

– Я не боюсь… – прошептала Алёна в его губы, едва ли соображая, что говорит. Это был не поцелуй, это была мимолетная ласка, но сердце дрогнуло… Она в смущении попыталась отстраниться.

Показалось или Арнольд не слишком охотно разжал руки?

Алёна выпрямилась, огляделась. Арнольд хищно рыскал глазами по улице. Кругом раздавались возмущенные крики:

– Да он шмурдяка [10] прокислого опился, шё ли?!

– Байкер шизанутый!

– А шёб тот мотоцикель ему в тухес, да с не выключенным мотором!

– Вот уже эти писюки-недоростки получили в руки технику! Я бы им все поотрывал, что промеж ног, да вместе с теми же ж ногами!

Оказывается, рядом уже собралась небольшая толпишка сочувствующих. Лица плыли перед Алёной из стороны в сторону, размазывались, то выступали, то скрывались в каком-то полумраке. Эй, она что, снова на грани обморока?!

10

Шмурдяк – бормотуха, дешевое крепленое вино, «коктейль» из всего, что под руку попадется, непотребное пойло.

Алёна тряхнула головой, пытаясь прийти в себя, и вдруг одно лицо выступило из расплывчатой мглы – чем-то знакомое, толстощекое… да это же Жора-Жёра с Привоза, тот продавец, у которого она купила клубнику – то есть не клубнику, а сущий дрэк!

Алёна моргнула… лицо исчезло. Показалось, что ли?

– А вы, мужчина, молодцы, как проворно отскокнули! Не то и вас, и даму вашу он бы в картину Малевича превратил, и это как пить дать! – пронзительно выкрикнул кто-то.

– Ну, у Малевича все же «Черный квадрат», – сказал Арнольд очень серьезно. – Строгая геометрическая фигура. А от нас могла бы остаться весьма бесформенная красная мазня.

Алёна покачнулась – и тотчас снова оказалась в объятиях Арнольда.

– Извините! – покаянно шепнул он. – Язык мой – враг мой. Но я в самом деле перепугался этого придурка.

– А что это было? – спросила Алёна. – Я ведь ничего не успела увидеть.

– Вот ведь как бывает! – запричитала какая-то женщина. – Попала бы прямиком на тот свет, даже не поняв, что ее убило!

И чувствительная одесситка зашлась в рыданиях, словно уже провожала писательницу Алёну Дмитриеву в последний путь.