Магистериум морум

Магистр поднялся с колен, прошёлся по обширному подвалу, заваленному неудачными конструкциями, ошибками экспериментов. Наткнулся в углу на стопку пергаментов, куда заносил географические наблюдения, вынесенные из путешествий. Поднял свои слегка отсыревшие вирши, уложил на верстак, (стол был завален старыми книгами), и стал перебирать, вглядываясь в потускневшие чернила.

«…ибо плоскость земли…»

Плоскость… А кто сказал, что именно плоскость, раз пути светил идут словно бы вокруг неё? Но где же тогда Ад?

Магистр неловко опустился в кресло, закрыл глаза. Мир встал к нему сегодня всеми своими острыми гранями сразу.

Дремал он недолго. Проснувшись – ощутил тяжесть и головную боль, но и недавние картины сделались в его памяти менее чёткими.

Фабиус выбрался из подвала во двор, зная, что двери сами закроются за его спиной и заплетутся лианы. Он наполнил глаза ночной красотой, вдохнул сырой холодный воздух и увидел, как далеко за рекой, над буковой рощей и древними развалинами из мягкого камня поднимается розовая дымка. Пора было идти в башню. Маг посмотрел в узкое окно на среднем этаже, свет которого стал заметно бледнее, вздохнул, покачал в сомнении головой и медленно направился к дверям.

Факел на лестнице прогорел. Мягкие сапоги скрадывали звуки шагов, и магистр не слышал даже самого себя, а стук сердца заглушал дыхание.

В полной тишине он поднялся на средний этаж, вошёл в рабочий зал, где оставил Дамиена.

Мальчик всё также сидел в кресле, склонившись над книгой.

Он… спал!

Фабиус набрал было полную грудь воздуха, намереваясь рявкнуть так, чтобы свечи посыпались с канделябров. Но сдержался, сделал носом несколько вдохов и выдохов, успокаиваясь, сказал негромко:

– Просыпайся, Дамиен. Уже рассвет.

Мальчик вздрогнул во сне, уронил книгу, вскочил, оправляя ночную рубашку.

– Надеюсь, ты выучил формулу заклинания, – спросил Фабиус, демонстрируя безразличие и готовность стоически принять любой результат.

Дамиен взглянул в равнодушное лицо отца и кивнул. На книгу он даже не посмотрел, не пытаясь, как многие, оттянуть ужасное наказание.

Фабиус, пренебрегая множеством горящих свечей в подсвечниках и канделябрах, щелчком правой руки зажёг огонь прямо в пентаграмме. Длинные невесомые языки повисли над канальцами в мраморном полу, пожирая кипящую в магической ловушке энергию. Цвет пламени был близким к обычному, лишь зеленоватые отблески могли бы насторожить незнающего свойств колдовского огня. Такой был гораздо пластичнее, более годен для работы заклинателя. Но и жёг больнее. Фабиус сам, касаясь его ненароком, не всегда мог сдержать крик.

Дамиен, не щурясь, смотрел в огонь и думал о чём-то своём. Растерянности на его лице и не ночевало.

Он подошёл к пентаграмме, огляделся по сторонам...

Фабиус понимал: мальчик не выучил заклинания. Сначала – бодрствовал полночи, занимаясь своими странными для мага забавами, потом утомился, зубря длинные старинные фразы, и его разморило. Но отступать Дамиен не собирался. Что-что, а воля его была волей потомственного мага.

Он покосился на шкатулку на столике у кресла, там лежали свежеизготовленные амулеты, но вряд ли что-то могло бы сейчас помочь ему. Прошептал одну из недоученных фраз, замолчал, понимая, что, исковеркав заклинание, он может не только не получить саламандру, но и натворить страшных бед с колдовским огнём.

Фабиус молчал. Взгляд его тяжелел.

Дамиен покачал головой, закусил губу, снова огляделся в поисках чего-то, ведомого только ему, но спросить не посмел. Потом встал у пентаграммы на колени и протянул руки к огню, буркнув под нос обычное детское «аd modum» (по образцу). И, прокусив губу, взял в ладони обжигающее пламя, чтобы силой мысли и простенького заклинания сформировать из него фигурку ящерицы.

Так дети лепят куличи из песка. Так Дамиен лепил когда-то прямо из воздуха своих первых эфирных зверушек, распадавшихся на глазах. Но теперь он был уже гораздо сильнее и умелее, и у него вполне могло получиться. Если сумеет удержать пламя, прожигающее до самой души.

Фабиус знал, какую боль испытывает сейчас его сын. Магистр страдал. Все его мышцы сцепились в единый каменеющий комок. Но он сам поставил это условие. И тоже должен был стерпеть его!

Не только руки, всё тело Дамиена дрожало от боли и страшного усилия, пока он удерживал колдовской огонь и лепил саламандру из его податливых языков. Наконец, земноводное, напитавшись силой мыслей мальчика, обрело достаточно жизни, чтобы соскользнуть вниз и заметаться по пентаграмме.

И только тогда Фабиус разжал зубы и произнёс «ad manum» (под рукой), наполняя сведённые судорогой ладони мальчика свежим снегом.

Колдовской огонь не уродовал тело, но оставлял болезненные шрамы в памяти души. Этот урок Дамиен унесёт с собою в могилу. Отец мог охладить его раскалённые руки, но телесная боль была лишь иллюзией. И при всём желании маг не смог бы утолить более глубокие и разрушительные страдания юного естества, обожжённого колдовским огнём.

Фабиус хотел было обнять сына, но вдруг сам испугался своего порыва. И раздражённо буркнул:

– Выкрутился!

Дамиен не сумел поднять глаз. Он стоял, вцепившись в благословенный тающий комок, пока не хлопнула дверь.

Мальчик не видел, как чёрный ворон – магистерский вестник – опустился на каменные перила балкона и прошёлся по ним, охорашиваясь. А потом беззвучно разинул клюв...

Во дворе ворону нестройно ответили собаки, запел петух. Но все эти звуки были бессильны перед магией колдовской башни. И слышно было лишь, как, испаряясь, шипит вода, капающая на раскалённый камень пентаграммы.

Глава 2. Холодное купание в Аду

«Самые жаркие уголки в аду оставлены для тех,

кто во времена величайших нравственных переломов сохранял нейтралитет".

Данте Алигьери

Первый круг Ада Великой Лестницы Геенны Огненной.

Численный год Дракона,

месяц Арок, день его седьмой

Ангелус Борн, демон-инкуб из глубокой Преисподней, сидел на берегу огненной реки в одной из пещер холодного Верхнего Ада и смотрел, как ползёт и пузырится раскалённая лава. В глазах его была тоска.

Магическим зрением он видел многие и многие такие же пещеры, где пористый вулканический туф перемежался с островками базальта. Пещеры змеились, уходя в Адскую толщу, чтобы лава слилась там в единое огненное ядро, такое родное, далёкое и недоступное теперь для него.

Вблизи клокочущих потоков было жарко, но не для демона, большая часть жизни которого прошла в самом сердце адского мира. Борн даже слегка озяб. (Вот так же сидит рыбак на берегу горной реки и ёжится от рассветной свежести).