Магия книги (сборник)

Учеба в семинарии поначалу доставляла Герману удовольствие. Он в восторге от Гомера, пытается переводить Овидия, с охотой и много пишет сочинений, устраивает с товарищами инсценировки Шиллера, запоем читает Клопштока и работает над своим стилем по пособию Германа Курца "Учебник немецкой прозы". Об этом он пишет родителям, ни словом не упоминая, насколько угнетает его казарменная дисциплина, о которой в иронических стихах он сообщает только деду. Через пять с небольшим месяцев Гессе сбегает "в белый свет". Его находят, водворяют в семинарию и наказывают карцером, где он читает пятую песнь "Одиссеи"; особенно созвучна ему речь Навсикаи, обещающей страннику скорое возвращение домой. Мальчик становится все более раздражительным и непредсказуемым, от него отворачиваются друзья, он перестает повиноваться учителям. Отец забирает сына из семинарии домой, где разгорается ожесточенная борьба Германа за самоутверждение, происходит эмоциональный разрыв с семьей, вылившийся в нервный сбой, а в дальнейшем в книжно-сублимированной форме - в "поиск матери" и позднее "отца", единения сознания с помощью спасительного творчества. Родители отдают мальчика в интернат для "бесноватых" детей; там Герман влюбляется в Евгению Кольб, которая старше его на семь лет; отвергнутый, он пытается покончить с собой; его переводят в другой интернат, а оттуда разрешают вернуться домой; но отношения с родителями доходят почти до ненависти, и мальчика вновь водворяют в лечебницу. Ярость и глубокая уязвленность пятнадцатилетнего Гессе переходят в тотальный бунт против семьи, общества и религии - бунт, какой тридцать три года спустя привел Степного волка к отчаянию и решению о самоубийстве. Юный Герман одно за другим пишет несколько обвинительных писем родителям: "Когда вы мне говорите, что я сумасшедший или слабоумный, в угоду вам я соглашаюсь и хохочу вдвое сильнее..."; "Чего бы я только не отдал за смерть!.. теперь я потерял все - родину, родителей, любовь, веру, надежду и себя самого..."; "инспектор отобрал у меня "Дым" Тургенева, а я хочу иметь нечто неповседневное хотя бы в книгах... а мне говорят "обратись к Богу, Христу" и т. п. Я не могу видеть в Боге ничего, кроме миража, а в Христе ничего, кроме человека, - прокляните вы меня хоть сто раз!" Когда буря улеглась, Герман настоял на том, чтобы продолжить учебу в гимназии Каннштатта. Но учебы не получилось. Он прогуливал уроки, болтался по городу или сидел в своей любимой мансарде и читал. Сначала своих любимых Гейне, Гоголя, Тургенева, Эйхендорфа, потом круг авторов резко расширился, Гессе решил систематически работать над своим образованием. Но чем больше он читал, пытаясь овладеть тем, что составляло силу авторитета домашней "книжной" сизигии, тем выше росла перед ним - до небес - стена знания. В это время он много пишет, посылает стихи в газеты и журналы, которые ему их неизменно возвращают. Возникают новеллы "Карцер" и "Паломничество шпильмана к Рейну", содержащие в зародыше темы будущей гессевской прозы. Попытка их опубликовать тоже оказывается безрезультатной. Германа охватывает отчаяние: он сносит букинисту большую часть своих книг и, купив на вырученные деньги револьвер, вновь пытается покончить с собой. Потом пошли трактиры, долги, сомнительные компании. И во второй раз является ему спаситель - в облике уже не "серенького человечка", а молодого учителя каннштаттской гимназии Эрнста Капфа, который в долгих беседах доказывает Герману, что никакой вины за юношей нет, что нужно жить, повинуясь естественным чувствам, своему призванию, характеру и склонностям, что образование - это вся жизнь человека. Отголоски этих бесед и надолго установившейся переписки между ними мы слышим во многих произведениях Гессе, в том числе и в библиофильской прозе. В октябре 1893 года Гессе исключают из гимназии. По обоюдному согласию отец отдает юношу в книготорговлю Майера в Эслингене, откуда Герман сбегает через четыре дня. Следующие шесть месяцев Гессе проводит дома: ухаживает за цветниками в саду, помогает отцу в издательской работе и вновь начинает штурм "книжных Альп", только сейчас открыв для себя по-настоящему библиотеку деда, состоящую в основном из литературы 1750-1850 годов, периода расцвета немецкой литературы и выдвижения ее в ряд ведущих литератур мира. Для Гессе это был взгляд в самого себя, первое сознательное обретение родины и узнавание своего собственного образа в ней - прежде всего в литературе немецкого романтизма и в Гёте, ставшем для Гессе, по выражению немецкого гессеведа Б. Целлера, "Евангелием образования". Летом 1894 года Гессе требует у отца разрешения покинуть родительский дом, чтобы "на свободе" подготовиться к литературной карьере. Отец наотрез отказывает сыну и, решив, что самое время научить мальчишку хоть чему-нибудь, отдает сопротивляющегося Германа на фабрику башенных часов в родном Кальве, к мастеру Перро, умному, умелому и педагогически одаренному. На фабрике Герман провел подручным чуть больше года, познал радость зарабатывания денег собственным трудом и начал лелеять план эмиграции в США, Россию или Бразилию, чтобы там, живя самостоятельной жизнью, стать писателем. Но изнурительный труд, описанный впоследствии в повести "Под колесом" (1903-1904), отвращает юношу от этой идеи. В это время Герман много пишет Капфу, своему "альтер эго": отец совершенно не интересуется его, Германа, сочинениями, но он все-таки очень обязан отцу за то, что тот указал ему на хорошие книги; он читает теперь запоем, используя для чтения каждую свободную минуту, и не просто читает, а изучает литературу, он в восторге от Гёте, романтиков, Диккенса и Стерна, Свифта и Фильдинга, Сервантеса и Гриммельсхаузена, Ибсена и Золя, но особенно от Короленко.

В это время в совмещенном с идеалом Я книжном комплексе Гессе, как бы оттесняя проекцию архетипа "дома", на передний план выступает проекция "книги" - ипостаси идеала Я. Этот перенос акцента давно уже начал складываться в архетипический мотив "бегства" - бегства по спирали, которое сродни ходу часов маятника Я-сознания, постоянному возврату ради возобновления поступательного движения во времени-пространстве. Часы стали у Гессе образом его книжного комплекса и возобновления жизни, любви и творчества, музыки и единства; и не случайно фигура мастера Генриха Перро, в мастерской которого произошло у Гессе преодоление кризиса и обновление, послужила прототипом образа "теоретика музыки из Кальва", любившего своими руками изготавливать музыкальные инструменты Бастиана Перро - изобретателя принципа "игры в бисер", квинтэссенции литературного творчества.

Гессе покинул дом и мастерскую Перро, поступив на три года учеником в тюбингенскую книготорговлю Хеккенхауэра, надеясь, что книготорговля "послужит ему трамплином для писательской деятельности", даст возможность объединить свое сознание с образом собственного книжного идеала Я. Он заключает контракт и 17 октября 1895 года приступает к своим обязанностям в лавке, расположенной неподалеку от знаменитого Тюбингенского университета, воспитавшего в своих стенах немало славных представителей немецкой философии и литературы. Первый биограф и друг Гессе, писатель и поэт Хуго Балль, пишет, что Гессе закончил университет как книготорговец, познав, так сказать, вживе вкусы и потребности своих будущих читателей. Такую писательскую школу в книготорговле прошел до Гессе только Эмиль Золя. Книготорговая работа оказалась настоящим испытанием на выносливость. Герман трудился по 10-12 часов в сутки, простаивая за конторкой или за прилавком, упаковывая и разнося книги, рассылая проспекты и заказные открытки, изучая каталоги ярмарок и бухгалтерию книжного дела. Гессе очень скоро осознает свою миссионерскую роль посредника: "Я продавал (в то время) много ходовых книг, и очень хороших тоже; но личную, подлинную радость посредника я испытывал лишь в редких случаях - когда мог продать книги Мёрике, Гёльдерлина, Новалиса". Не заставляет себя ждать и символ этой роли. С первого жалованья Герман покупает белоснежную гипсовую копию праксителевского Гермеса с младенцем Дионисом на руках и устанавливает ее у себя в комнатке на Херренбергерштрассе, 28. Гермес, посредник между мирами земли и неба, искусный гадатель, владелец тайн и маг, неся на воспитание к нимфам маленького Диониса, будущего бога земледелия, остановился отдохнуть и дразнит Диониса гроздью винограда, найденного малышом по дороге. Но в группе двух божеств, символизирующих оплодотворение земли, единства нет - ребенок здесь только атрибут взрослого и совершенно отчужден от него. Находка Германа великолепна в точности, с какой она передает нюансы его двойной самопроекции: и отстраненность от отцовско-семейного начала и зависимость от него, и понимание своей беспомощности и энергии своего творческого порыва, и несоизмеримости с громадой взрослого человека, покоящего его на своей руке, и чувство эстафеты. Через пять лет в "Приложении" к "Герману Лаушеру" образ ипостаси праксителевского Гермеса - хранителя всех знаний о мире Гермесе Трисмегисте воплотится в содержащую квинтэссенцию мудрости "Изумрудную скрижаль", на которую в таинственном помещении с черным фонтаном Лаушер-Гессе будет взирать с чувством безнадежности. Пока же Гермес оказывается в компании фото Герхарта Гауптмана, чью драму "Ганнеле" Гессе тогда читал; двух портретов Ницше, чья концепция дионисийского (женского, жизненного, оргиастического и трагического) и аполлоновского (мужского, созерцательного, логического и интеллектуального) начал как двух пребывающих в вечной борьбе друг с другом начал культуры и бытия представлялась Гессе моделью собственного сознания; и портрета Шопена, в чувственной музыке которого Гессе искал прообраз бытия и творчества.

В тюбингенские годы Гессе, сделавший выводы из отроческого кризиса, начинает строгое самовоспитание, упорно и своенравно строит собственный духовный мир - свой "дом". Его влечет тайна источников знания, мудрости, он ищет ее в собственном сознании, в воспоминаниях, в окружающих предметах и явлениях, в студенческих аудиториях и в книгах, в многочисленных книгах (позднее Гессе писал, что в тюбингенские годы он изучал половину всемирной литературы и философии) и приходит к выводу, что "каждый сам должен позаботиться о том, какие материи ему изучать, чтобы не терять из виду подлинное и благородное", как он пишет родителям. И в том же письме сообщает, что период нигилизма в его жизни преодолен и что, хотя он не может принять ни одной формы христианства, его вдохновляет "вера в вечную чистоту и силу, вера в нерушимый нравственный миропорядок, делающий душу одновременно малой и великой". У Гессе складывается собственный идеал набожности, включающий в себя и любовь, и веру в добро, и предпосылку проникновения в суть вещей, и магию символического претворения мира в духовное благо. Этот идеал проходит в дальнейшем через все произведения Гессе, пронизывает всю его жизнь, становится неотъемлемым от "магии книги". В Тюбингене Гессе по-настоящему открывает для себя Библию - главную книгу родительского дома, особенно деда, прозванного Гундерт Библия. Он очарован поэзией Ветхого завета, с упоением читает Бытие, Иеремию, Екклесиаста и Псалтирь. Болью и тоской отзываются в нем последние слова Екклесиаста: "...и зацветет миндаль; и отяжелеет кузнечик и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы..." (12, 5). Германа мучит тоска по дому и матери, чувство окончательной утраты и невозможности вернуть доконфликтное время детства. Эти чувства и эмоции, известные почти у всех подростков, с гессевским складом характера и обстоятельств жизни, начинают у Гессе сублимироваться и принимать образ символической смерти - магического преодоления раздвоенности сознания, новых рождений личности и "пути вовнутрь", пути к "самости". Насыщенный богатейшими архетипическими смыслами образ смерти в лоне природы-матери пройдет почти через все произведения писателя. Мысль о смерти, сложно соотносясь с главными значениями гессевского автономного комплекса "домом", "родителями", "книгой", становится неизменным спутником растущего чувства одиночества, которое для интроверта закономерно претворяется в программу. "Моя каждодневная молитва - сохранить свой собственный внутренний мир, - пишет Гессе Капфу в 1896 году.
– Со школьной скамьи я был неизменно осужден на одиночество, которое в конце концов стало моим вечным спутником. Я не нахожу друзей, верно, потому, что слишком горд и не в состоянии домогаться чьего-либо расположения". Близких знакомств у Гессе было к тому времени много, но не складывалось с ними "домашнего" единства, как не складывалось оно в сознании Гессе между "образом" его творческого комплекса и "смыслом" Я-сознания. Возможность этого единства ощущалась Германом лишь в чтении. И юноше "каждый час, не проведенный над книгой, кажется потерянным". В 1901 году в рассказе "Новалис" Гессе писал: "В многообразии книжного мира я чувствую себя лучше, чем в суматохе жизни, и в отыскании и приобретении старых книг я бывал увереннее и счастливее, чем в моих попытках дружески объединить свою судьбу с судьбою других людей". Книги одушевлялись и принимали облик людей и людских жизней в сознании Гессе с раннего детства. Они имели "внешность" (от переплета до содержания) и "внутренность" (духовное послание), которые взаимодействовали друг с другом как проекции женского и мужского начал. По-разному символизируя на протяжении своего творчества эту двойную проекцию книги и постепенно претворяя "внешнее" во "внутреннее", Гессе всю жизнь искал контактов с людьми через книгу - через реализацию своего автономного комплекса, который от тюбингенского периода и до исхода десятых годов XX века сохранял форму конфликта с отцовской авторитарностью дома и общества. И отношения с книгами как с давящей товарной громадой начинают тяготить Гессе. "По вечерам, - пишет он родителям в 1898 году, - я бегу в книгах от внешнего во внутреннее и планомерно занимаюсь историко-литературными и философскими штудиями, которыми в будущем, надеюсь, сумею воспользоваться".

С первых публикаций творчество Гессе заявило о себе как лирико-философское. В 1898 году вышла первая книга - книга стихов "Романтические песни". В ней отразились влияния многих поэтов, авторов "старых, испытанных книг", из которых Гессе черпал и идеал художнической личности, ищущей в реальности романтические сущности. Это период, когда Гессе читает и изучает Гёте, Жан Поля, Новалиса, Гёльдерлина, Тика, Шлейермахера, Арнима, Брентано, братьев Шлегель, Ленау, Штифтера, - поэтов и писателей, выразивших разлад между идеалом и действительностью, поэзией и прозой будней, тоску по первообразам и первоисточникам, где, по выражению Гессе, "литература и вещи пребывают в полуслиянном виде, где осмысляющая себя человеческая душа созерцает вселенную". Но прежде всего Гессе очарован Новалисом, который уводил его в царство фантазии и сна, способствовал формированию у начинающего писателя своеобразного поэтического пантеизма. Воспитанный на пиетистски окрашенных педагогических идеалах немецкой просветительской словесности - личной ответственности человека за свои дела и поступки, естественного права на автономию сознания, образования и образованности и экзальтации воображения как чуда, - Гессе, переживающий разлад с собой, быстро нашел путь к романтизму, равно как и романтизм - в ипостаси неоромантизма - нашел его, ибо несоответствие между идеалом и реальностью было социально-психологическим синдромом не только Гессе, но и целой эпохи на рубеже XIX и XX веков. Вместе с нарождающимся экспрессионизмом, формулой которого было превращение внешнего во внутреннее, неоромантизм, по очень раннему определению писателя, учил унаследованному от натурализма XIX века "отточенному... умению наблюдать, психологизму и языку" в сочетании с фантазией в реалистическом изображении жизни души: в "труде по углублению жизни и познания во всех областях" учил "мощными, глубоко резонирующими аккордами облекать в звуки общечеловеческое". Этот символ веры был сформулирован в первом гессевском "книжном" манифесте "Романтизм и неоромантизм" (1900).

Путь во "внутреннее" книг означал путь к себе самому, к "самости", под знаком учения Новалиса: "Вернуться в себя самого означает... отвлечься от внешнего мира. Таково же отношение и духов к земной жизни: внутреннее наблюдение, вхождение в себя самого, имманентное действие. Так земная жизнь проистекает из некоей имманентной рефлексии - из простого вхождения вовнутрь, собирая в себе самость, которая столь же свободна, как и наша рефлексия. А духовная жизнь, наоборот, проистекает из прорыва той внутренней рефлексии..." Рефлексия означает здесь архетипическое комплексное отражение мира и могла осознаваться Гессе как собственная книжная формация, а "прорыв" ее - как выход в абсолютную духовность, в "самость". Овладение "самостью", по Новалису, "есть высшая задача образования - одновременное становление Я самостным Я". Изучаемая в тюбингенские годы теория "образования" Новалиса, кульминацией которой явилось "наукоучение" Фихте, была систематизированным философским обобщением гётевской концепции образования как формирования образа, индивидуальности человека в эротически истолкованном процессе жизни человека и природы. Гёте в "Вильгельме Мейстере" прослеживает "образование души" от неосознанной юности до теряющейся в бесконечности зрелости; путь этот ведет через переживание любви и дружбы, через кризисы и борения, через преодоление субъективизма к гармоничному осознанию единства Я и мира, к сформулированному Фихте преодолению "не-Я" человека и слиянию его Я с Я космоса. Гётевский идеал образования стал для Гессе "божественной устремленностью, требованием более высокоорганизованной жизни, более чистой духовности, более глубокой и зрелой человечности... ценностью и прекрасным предназначением человека любить и быть любимым" ("О "Вильгельме Мейстере""). Гессе воплощал этот идеал всем своим бытием и творчеством, претворяя борьбу за единство своей личности в борьбу с бездуховностью, хаосом и злом окружавшего его мира.

После пережитых нравственных потрясений и не без влияния Новалиса этически заряженный книжный комплекс приобретает у Гессе в тюбингенские годы образ идеально-прекрасной сущности, якобы спасительное постижение которой формулируется как "преодоление пропасти между благом и красотой", как "равновесие сознательного и бессознательного" ("Герман Лаушер"). В духе такого эстетизма, в котором уже, правда, намечаются драматические нотки, Гессе пишет этюды и под заглавием "Час после полуночи" и выпускает их в 1899 году в Йене у Дидерихса, в главном издательском центре неоромантизма и экспрессионизма. В том же 1899-м Гессе начинает писать роман "Безобразник", вероятно, автобиографию своего кризиса (рукопись романа до сих пор не найдена).

Закончив обучение у Хеккенхауэра и получив диплом книготорговца, осенью 1899 года Гессе, страстно желая жить в старинном городе высокой культуры, приезжает в знакомый ему с раннего детства Базель, чтобы поступить ассортиментным подручным в книготорговлю Райха. Это время, когда Гессе увлеченно читает и изучает Ницше, Шопенгауэра и Буркхардта, время, когда складываются основные черты его творческого мировоззрения и метода, время, когда Гессе начинает ощущать уверенность в себе. В декабре 1899-го он пишет своему другу Финку: "Ценою жгучих жертв мы обрели свою цель... Здесь, в Базеле, я работаю у букиниста, продаю старые, драгоценные книги. Но собираюсь писать новые, такие, каких еще никто не писал". И родителям: "Моя внутренняя жизнь вместе с моими литературными планами обрела ясность и целеустремленность". В Базеле Гессе осознает свой книжный комплекс как символ сизигии природы (материнского, бессознательного начала) и традиции классической культуры и истории (отцовского, духовного начала), "которая покрывает природу, облагораживая и уточняя ее" ("Петер Каменцинд"). Эта сизигия символизируется "прекрасной книгой образов, детской книжкой с картинками, в которой дивишься тому, как ладно и красиво выглядят все вещи, на самом деле и наполовину не столь восхитительные" ("Петер Каменцинд"). Двойственным символом мира культуры и мира природы выступает образ книги в обоих первых романах Гессе.

В дневнике 1900 года двадцатитрехлетний Гессе оставляет свидетельство отчаяния ввиду невозможности овладеть миром книжной культуры: "Я основательно перепахал обширное поле этого мира... откопал и перелистал даже некоторые почти забытые бульварные вещи. И теперь тех немногих выдающихся слов, которые еще имеют надо мною власть, вряд ли хватило бы на десять томов". И одновременно с утратой наивной надежды "заполнить пустоты в реестре удовлетворений" от приближения к книжному идеалу Я, отождествленного и с автономным творческим комплексом и с "самостью", с 1898 по 1900 год Гессе пишет роман "Герман Лаушер", в котором делает попытку создать образ книжного знания и образ собственного творческого комплекса, "попытку отвоевать кусочек мира и действительности и избежать опасности уединения частью от робости, частью от гордости", как писал позднее сам автор. Роман выходит в 1901 году под заглавием "Посмертные записки и стихи Германа Лаушера". Роман говорит не только о том, что автор сведущ в теории всеодушевленности (панпсихизме) и бессознательного (Эдуард фон Гартман. Философия бессознательного, 1869) и в мифологических представлениях о матери (Якоб Бахофен. Материнское право, 1861), но и об органическом совмещении этих сведений с собственными психическими содержаниями. "Лаушер" прокладывает путь к гессевской магической символизации. Мир образован всеодушевленным бессознательным сущим, которое властвует над человеком подобно вселенской матери. Неразличимо присутствует оно колдовской силой во всех проявлениях жизни души. Лаушер созерцает свою душу как мир чудес, и ему кажется, что не он сочиняет, а оно, бессознательное, сочиняет в нем. Душа Лаушера изображена в символических фигурах, а прототипами их послужили друзья Гессе из тюбингенского периода. Эти фигуры - символы разных сторон характера Лаушера, поэта-волшебника, влюбленного в красавицу Лулу, которая живет и прислуживает в трактире, где собираются друзья. Герои романа становятся свидетелями чуда - таинственной связи между бессознательным и реальностью, "книгой сна" и "книгой творчества". Мечтательный Хамельт увидел во сне книгу, написанную непонятными письменами, которые при взгляде на них волшебно претворяются в зримые события, - упадок заколдованного царства асков, где правит царь Бесскорбей; украден талисман из источника, питавшего царство, рушатся подземные своды замка, сохнут в саду лилии, цветет лишь двухвенечная королевская лилия жизни; дочь Бесскорбея (отцовского символа) Лилия (символ души) с помощью духа Хадебарта (творчества) из воды иссякающего источника жизни натянула на царскую арфу новые струны и запела серебряную песню о том, что арфа возродит погибающее царство. Между тем Лаушер, влюбленный в Лулу, сочиняет ей стихи, которые в руках у одних превращаются в портрет девушки и портрет Лилии из сна Хамельта, а у других в аскские письмена, а сама Лулу знает песню Лилии, играющей на арфе. Лулу, оказывается, не по доброй воле живет у хозяев трактира, и Лаушер хочет ее освободить. Замок асков и трактир - символы-проекции утраченного дома Гессе, "книги материнского царства", "детства", и расколдовать его может только творчество, движущая сила которого - любовь. Начиная с "Лаушера" Гессе наполнял архетип "детства" и. "ребенка" бергсоновской "духовной памятью" о царстве единства Я и родителей, Я и "дома-книги", о ядре личности, объединяющем сознательное и бессознательное, а образ ребенка становился идеалом художника и художественного творчества. Образ ребенка-творчества, погруженного в материнскую стихию бессознательного, противостоит в "Лаушере" "прекрасно разрисованному занавесу" театра сознания и культуры.

В "Каменцинде" архетипы книжного комплекса претворяются в символы природы, которая выступает то противоположностью мира книг, то раскрывается как его истинная сущность. Рукопись романа, готового уже в 1903 году, Гессе посылает влиятельному издателю Самуэлю Фишеру (с ним, а затем с его преемником Петером Зуркампом Гессе будет сотрудничать всю жизнь). Фишер безоговорочно принимает книгу и в считанные месяцы 1904-1905 годов делает Гессе знаменитым на всю Европу. Вероятно, именно история издания "Каменцинда" легла в основу рассказа "Из переписки писателя". В книге звучит призыв причаститься к природе, к великим таинствам ее, "превратить путаницу жизни в великие мифы". Герой романа поэт Каменцинд, выходец из горного селения, пережив много разочарований в обществе, несчастную любовь, гибель друга, своего "второго Я" - одновременно женственного и мужественного, красивого и умного Рихарда (символ идеала Я), переносит все свои помыслы на слияние с природой, сближение с которой проходит как бы в два этапа Каменцинд дружит с горбуном Боппи (он символическая проекция собственной "инаковости", воспринимаемой Каменциндом как уродство), а после смерти Боппи возвращается в родное селение, чтобы вступить во владение винным погребком, стать как бы распорядителем "сока жизни" и, любя природу как мать, служить "подлинному, нелицеприятному и правдивому искусству". Гессе кажется, что идеал Я преодолен, как преодолено и чувство ущербности своего бытия, и что тем самым произошло растворение книжной формации в стихии подлинной жизни природы. Но это растворение было пока лишь взаимодействием с образами природных явлений - архетипов книжной формации, сохранившей свою платоническую автономию. Не литература уподобляется при этом природе, а природа - литературе: "Подобны песням поэтов... реки, моря, бегущие облака и бури - символы и носители тоски, расправляющей свои крылья между небом и землею". Началось приспособление к особенностям своей натуры, поиск возможности "брака по любви как моста к человеческому миру". Это было отражением реального события: в 1903 году Гессе обручился с Марией Бернулли, представительницей старинной базельской ученой семьи, женщиной физически сильной, нежной к своему жениху, любящей одиночество, цветы, книги и музыку и сыгравшей в жизни Гессе роковую роль. Но об этом чуть позже.

В 1903-1904 годах Гессе, как бы стремясь подвести итог своему юношескому развитию и освободиться от гнетущей памяти о конфликте с семьей и школой, пишет роман "Под колесом", который вышел у Фишера только в 1906 году. Эта трагическая история, поставленная современниками в один ряд с "Дружищем Хайном" Эмиля Штрауса, "Смятениями воспитанника Тёрлеса" Роберта Музиля и "Мао" Фридриха Хуха, - автопортрет писателя периода учебы в Гёппингене, Маульбронне и Каннштатте. Мир знания осознается здесь как роковой для человека авторитарный идеал Я, который, как мы уже знаем из биографии Германа-подростка, ассоциирован с образами всего внешнего и внутреннего мира, и спасение от него только в самоубийстве. Этот роман, с большой художественной силой выражающий протест против тоталитарного общества, имеет символический смысл и для психологии самого Гессе. Создание образа мятущегося Ганса Гибенрата, проекции писателя, было магическим действом, способом разложить на типические детали тогдашнее сознание и окружение Гессе, полностью отождествиться с враждебным началом, отбросить ложный выход - дружбу с Германом Хайльнером, презирающим казарменное образование и уходящим из семинарии, и, полностью войдя в свой "образ", вернуть его в лоно рождения - "материнские" воды реки - ради нового рождения.