Магнитофонного дерева хозяйка. Часть I дилогии

И чем загипнотизировалась? Семь вёрст до небес, хоть бы что-то по существу. «Не я тебе нужен. Тебе не нужен я. Не нужен я тебе». Таких слов он не говорил. Говорил тысячи разных других. Но смысл был таким. О себе – ни словечка, будто его и не существовало, а сидел и трепался кто-то другой. Специально, чтобы кое-кто усвоил – никакого такого Северина в природе не существует. Значит, и не позвонит он в ближайшие лет сто. Без мазы.

Он позвонил на следующий день, вечером. Чтобы показать – место в его голове есть.

– О! А у тебя что, и определителя нет? Не нужен, хочешь сказать? Беспечный ты человек! – удивился. – А вдруг бы звонил какой-нибудь… Том с синими ногами?

…Глянула на часы: полтора часа прошло. А мы все говорим… За Вима Вендерса и за ёжиков в тумане; за писателей наших и ненаших – модные эти, хоть бы постеснялись: сплошь приветы от Борхеса, Кастанеды. И немножко за Шотландию с Алтаем. Раз пять или восемь он произносил: уже поздно, прощаемся? И сам же запускал новый виток… А под конец: уже поздно, мне завтра в шесть вставать – чуть не забыл, улетаю в Якутск, работа есть.

Между прочим так – улетаю, и все дела.

Нет, ну это же… Просто стая перелетных гусей! Они что, все сговорились? Почему их всех куда-то уносит к черту на кулички? Безнадёжно глупый белый человек – никогда не одолеть этой загадки. Ну куда?! Ну почему? Послушала бы еще про манихейство, не велика беда…

– Перемена поля всем нужна время от времени. Если не можешь победить, перенеси битву на другое поле.

И не так уж безнадёжно отрицателен – честный. Звонить – честно не обещал.

– Представь, это ж сколько там телефон оттаивать – как курицу. Номера никакого назвать не могу – меня не застать, непредсказуемый рваный график. Тебе же лучше.

– Что лучше?

– Всё. Что уезжаю. И что никаких номеров.

– Я читала, все телефоны – коты вообще-то, а не курицы.

– Здрасте! Все коты – телефоны, а не наоборот… И зачем столько читать?

Да, вреда от чтения больше чем от курения.

– Надолго? – как можно индифферентнее задала вопрос.

– Месяца на три. Как масть пойдет. Может, на дольше.

Вот так. Ясно. Куда ж ему еще ехать, этому Северину Непроходимычу? Северный полюс – ему папа. Антарктида – мама. А не вернётся – тоже никто не удивится: вполне логично затёрло во льдах, взятки гладки.

– Дай, хоть чему-нибудь полезному тебя научу.

Хотела послать его, но он, поверх моего голоса, всё же успел выкрикнуть в трубку: «Если проблема неподъемная – опусти её в воду. Тяжесть осядет, решение всплывёт».

– Вот тебя первого и опущу, – чётко произнесла, без слёз безо всяких, а если и были, так оттого, что зла не хватает!

Как не слышал.

– А будет кто-нибудь доставать, выстави зеркало лицом к нему. Не обязательно реальное, достаточно воображаемого.

Никакого зеркала никто не выставлял – ни реального, ни воображаемого, собеседник отстал сам, добровольно, чтобы добровольно опуститься в глубины, залечь на дно – не всплывая, пропасть в вечной мерзлоте. С таким же успехом, он, впрочем, мог пропасть на островах Борнео или… на соседней улице.

О-о-о-жи-и-да-а-а-а-ни-и-е.

Нет, не может быть, что опять ждать. Можно ведь треснуть от этого ожидания, как какой-нибудь тыкве, позабытой на грядке. Не буду! А смерть каждую минуту и подавно ждать не собираюсь. Есть и другие занятия.

Работа. Работа придумана для того чтобы отвлекать от всяких глупостей, таких, например, как смерть. Вот Анна Аркадьевна Каренина была неработающей, и где она теперь? Посмотрела бы я на неё в метро в час пик. Вход с амурами запрещён – хрупки не по годам, да ещё без одёжек, а стрелам-то их конец ещё на входе – в такой давке уцелеть – без мазы.

Что? Тревога, беспокойство? Дурацкие, с утра с самого, плотно обосновались под ложечкой и над. Столько этот ненормальный наплёл всего – про безвременно загубленные жизни своих знакомых – двое погибли только за последний месяц, вообще ни за что. Работа, работёнка ли его – связана с риском, и, возможно, ничего общего не имеет с законом. Лекарство от тревоги всё то же – работать, работать и работать. Лучше без отдыха.

Чтобы по самую маковку. Наборщица не вышла на работу, что-то там дома стряслось, вызвалась ещё и за неё поработать, сверх обязанностей журналиста и правщика. Ни перекуров, ни лишней болтовни. Красота! С работы – бегом на танцы, тоже хорошо. Каждую божию неделю – два раза. Вторник, пятница. Особенно здорово бежать в обуви с острыми носами – чтобы бить под дых ожидание – с каждым шагом резче, точнее, наповал, жёстко, без тени жалости. Чтобы оно провалилось, это жданье!

Дерево это тоже ещё! Вот и не покинуло оно меня, а что толку? Приросло к одному месту, в танцах – ноль. А у меня – пятница!

…Только когда из метро вышла, заметила, что погодка – престарелая, вконец одряхлевшая осень. До того дошла, что уже дождь не дождь у неё, а холодные мокрые плевочки. Да, и серого хоть отбавляй… И сразу он. С ярко-серыми глазами. И сразу эти плевочки стали чем-то личным. Тягостным неразрешимым вопросом: почему же, ну по какому такому гнусному закону я тащусь на танцы одна? Ну почему у них у всех всегда находится что-то важнее? Что может быть важнее танца? Что он забыл на своей льдине? Там уж не потанцуешь. Что, что он там?! Жив ли? Живы ли его норковые глаза?

С размаху наступила на какой-то лист бумаги. Как обожглась, отпрянула. Рядом ещё листки, листки. А поодаль… разодранная книга. Валяется в грязном мокром месиве распластанная, будто калека, потерявший костыли, или подбитая птица. Кто её так? Формат стандартного листа, да и шрифт типичный – самиздат! Я стала читать её, эту подбитую, покалеченную…

Дурная привычка – раз книга, значит, читай. Даже если она под ногами, даже если в жидкой грязи. Но почему-то я заволновалась ещё до того как поняла хоть слово. Явно, тут был подвох. По стилю сразу – запредельщина, сновидения и космос, тот, что внутри. Перелистывать не надо – ветер. На мгновение приоткрылся титульный лист: «Дар орла» – написано от руки тушью или чем, чёрные буквы стекают вниз ручьями. «Дар орла». Как током! Читал его ещё до того, в списках… Привет от него? С Севера?

Отдельные листки, подхваченные ветром, отлетали от калеки навсегда, как последнее дыхание. Мое собственное стало внутри куском льда. Хотела броситься собирать их, не зная зачем… Вообще, не зная ничего. Не понимая, откуда она могла взяться, эта несчастная книга, и почему должна была свалиться под ноги – ко мне. Просто вот так – с неба? Для чего?! В нескольких шагах от нее заметила размытую фигуру, по одёжке – бомжа. Может, его имущество? Но он и не думал смотреть ни на полёт листов, ни на книгу – скрюченный, с непокрытой головой, сосредоточенно наматывал одной рукой на другую серую тряпку. Да и никто другой из толпы не дивился на явление парения листов, не останавливался. Все шли мимо, не замечая, будто для них она была невидимкой, эта раненая книга.