Магнолия. 12 дней

– Тосик, я люблю тебя. Давай, за тебя. Я люблю тебя, ты лучший, – повторил он, и глупая, бессмысленная улыбка снова расползлась по его лицу. Значит, пока я отмывался в ванной, он уже несколько раз приложился к рюмке.

– Лех, тебе-то уже точно хорош пить. Тебе домой лучше двинуть, – похлопал я его по спине.

– Да ладно, по последней, за тебя. Если бы не ты. – Он сбился. – Я даже не знаю, что было бы, если не ты. Ребята, налейте ему. Я сказать хочу.

Рюмка сразу же образовалась и у меня, и у Тани, я отступил назад, прислонился к стене, чтобы не маячить у всех на виду.

– Я счастлив, – между тем говорил тост Леха. – Счастлив, что окружен друзьями, которые готовы прийти на помощь, которые не оставят в беде. А беда сегодня была близка. Вот я на вас сейчас смотрю двумя глазами, а запросто мог бы и не смотреть. Или смотреть, но только одним. А все потому, что Тосик. Дорогой мой друг! Лучший! Давайте выпьем за него!

Он салютнул мне рюмкой. Я тоже приподнял свою и разом опрокинул ее в себя, но, наверное, слишком поспешно, поперхнулся, кашлянул, казалось бы, несильно, лишь слегка.

Сначала что-то жесткое сместилось в левом боку, я просто физически почувствовал смещение, а потом ноги подогнулись, и я стал оседать. Как удачно, что я прислонился к стене, мелькнула ненужная мысль, а потом и ее затмила боль.

Я никогда не знал такой боли, не знал, что она существует – шоковая, скальпельно острая, режущая на части, она разрывала тело, мгновенно сковывала все его части, влетая, корежила их, отсекала мысли, чувства. Она затмила все – в моем теле, в сознании не оставалось ничего другого, лишь одна голая, обнаженная боль. Если бы она длилась дольше, я бы умер, чтобы хотя бы избежать ее, избавиться от нее. Но она продолжалась лишь секунды, мгновения, мир вернулся ко мне в виде расширенных Таниных глаз, в них, не скрываясь, ютился страх.

– Что с тобой? Эй, что с тобой? Ты жив? – Она говорила короткими, односложными фразами. – Ты жив? – повторила она. – Скажи что-нибудь. Ну хоть что-нибудь.

Тут я заметил, что ее ладонь скользит по моей щеке, и удивился, что ничего не чувствую. Боль своим жалом не только порушила меня внутри, но и оставила эхо, отголосок, он раскатывался напоминанием о ее возможном возвращении, отключив остальные чувства, оставляя лишь единственное желание. Желание, чтобы боль не возвращалась.

– У меня что-то в боку сместилось, – проговорил я тихо и очень медленно, опасаясь, что модуляция голоса вызовет новый приступ. – Вон там. – Я показал взглядом на левый бок, я был не в силах поднять руку. – А потом резь, такая сильная, я, похоже, даже отключился на мгновение.

– Я так испугалась, – проговорила Таня, глаза ее действительно до краев налились испугом. Она сейчас легко могла сойти за мою жену или близкую подругу, ее переполняли забота, участие, желание помочь. А ведь мы познакомились всего-то час-другой тому назад.

– Может быть, ты ребро сломал? И оно сместилось и защемило что-то, нерв какой-нибудь. – Теперь я понял, что и Леха сидит рядом, просто Танино лицо находилось совсем близко, напротив, а Лехино чуть слева, и надо было скосить глаза, чтобы оно попало в поле зрения.

– Наверное, – сказал я, и тут мне стало обидно. Я ничего не ломал прежде, а вот теперь мое тело видоизменилось, перестав быть таким, каким было задумано и произведено на свет.

– Это ерунда, – произнес Леха хоть хмельным, но уверенным голосом. – Я знаю, читал, сломанные ребра даже не лечат никак. Они сами срастаются, долго, правда, срастаются, пару месяцев, но в результате срастутся.

– Спасибо, Лех, утешил, – осторожненько усмехнулся я. Осторожненько, чтобы не вызвать нового смещения.

– Пойдем, я тебя уложу, тебе нельзя двигаться, – сказала Таня, словно прочитав мои мысли. Единственное, что мне хотелось, это лечь сейчас на спину и дышать. Больше ничего, только лежать и дышать. В какой-то момент понимаешь, что счастье – это просто дышать без боли.

Я оперся на Танину руку, главная моя забота заключалась в том, чтобы медленно подняться, разогнуться, не повредив ничего внутри, чтобы смещение не возвратило в тело боль. Потом я шел медленно, мелкими шажками, очень осторожными, очень аккуратными. Леха и Таня с двух сторон поддерживали меня, коридор петлял, но наконец дверь распахнулась, темная, холодная комната дохнула почти уличным морозом.

– Осторожно. Еще немного. Осторожно, – раздался совсем близко Танин голос, я различил в темноте очертания кровати, большой, широкой, она занимала почти все пространство.

Они помогли мне развернуться, я присел на самый краешек, затем медленно откинулся назад, четыре руки поддерживали спину, причем женские руки не уступали мужским, даже были искуснее и заботливее. От природы заботливее.

Кое-как мне удалось лечь на спину и наконец более-менее спокойно вдохнуть.

– Ты как? – склонилось надо мной Лехино лицо.

– Нормально, старик. – Мне хотелось, чтобы он ушел, чтобы они оба ушли, мне просто хотелось лежать.

– Я пойду тогда, ладно? – Казалось, он спрашивал у меня разрешения. И я разрешил:

– Ладно.

Шепот в темноте, если бы я напрягся, различил бы слова, но напрягаться я не мог, даже не пытался. Потом появилось лицо Тани, в темноте виден был только бледно-серый овал, да еще кончик косы опустился мне на грудь, но тоже без тяжести, невесомо.

– Ну что? – спросила она. Я не ответил, я кивнул, лишь едва, но она разглядела. – Я так испугалась, ты побледнел, совсем бледный стал, как бумага, и стал оседать на пол. Я так перепугалась, – повторила она, пальцы ее, длинные, узкие, снова скользнули по моей щеке, теперь я их почувствовал. – Ты милый. – проговорила она потом и снова замолчала на минуту, а то и на две, гладила меня по лицу, смотрела сверху вниз и молчала. Теперь темнота чуть отступила, рассеялась, и я уже мог различить Танино лицо, сейчас, в полумраке оно казалось чувственным и оттого красивым. Странно, при свете я чувственности не замечал. – Знаешь что, – сказала она позже, – я пойду, скажу, чтобы они заканчивали. Чтобы домой ехали. Потом немного приберу в комнате и приду. Ладно?

Я хотел ответить «ладно», но не ответил.

Она еще ближе склонилась ко мне, ее коса, как светлая упитанная змейка, уютно примостилась на моей груди, лицо приблизилось настолько, что чувственность готова была сорваться с него, но не успела – короткий поцелуй, скользкое, дразнящее прикосновение. Я хотел было приподнять правую руку, обнять Таню за шею, притянуть, распробовать губы. Но не успел, она уже отстранилась.

– Я свет включать не буду. Ты полежи, отдохни, я скоро, – сказала она уже у выхода, и дверь закрылась, мне показалось, что даже ключ повернулся в замке.

Я осторожно подтянулся на руках, продвинулся немного вверх по кровати, лег поудобнее, уставился в потолок, фонарь за окном расцвечивал его расплывчатым, желтоватым бликом. Вскоре через него стали ползти медленные темные точки, они пересекали блеклое, подкрашенное пятно не только справа налево, но и двигались то в одну сторону, то в другую, в их движении не было никакой системы, сплошной хаос, и я понял, что на улице пошел снег. Я следил за бесконечным кружением, на смену ушедшим, растворившимся точкам на размазанное по потолку пятно наползали новые, вдруг они все разом сдвинулись влево, значит, на фонарь налетел порыв ветра, но потом, почти сразу траектория выровнялась, и точки вновь заскользили по пятну, лишь оттеняя его яичную, желтковую основу.