Магомед, Мамед, Мамиш
Шрифт:
– Стой! Вернись!
Дверь с шумом захлопнулась.
На зов Хасая откликнулся тихий молчаливый парень, который ничем не выдавал своего здесь присутствия; смуглолицый голубоглазый старший сын Аги, память трудных тех лет, Али-Алик выбежал за Гюльбалой; то ли догнать и вернуть, то ли уйти вместе с ним.
Али моложе Мамиша и Гюльбалы и отличается от "коренных" Бахтияровых и цветом глаз и прямыми каштановыми волосами. Никто не вернулся - ни Гюльбала, ни Алик.
– Свои и повздорят и помирятся!
– Хасай не мог се-бе простить минутной слабости и, выведенный из рав-новесия,
– Дури у него много в голове, особенно как выпьет. Хасай нагнулся к столу и шепнул братьям:
– У Рены такая хрупкая душа...- И озирается на Ма-миша: извини, мол, ты этого не знаешь, не успел уз-нать.- Чуть что не так, всю себя изводит. С Мамишем творилось непонятное: зря поддался об-щему смеху, это его смех потряс Гюльбалу - и ты с ними?!
Кое-что новое о Теймуре; и насчет гордой строки в ав-тобиографии... Встать, бухнуть кулаком по столу так, чтобы бутылки подпрыгнули.
– хватит!
– ты о чем? (Хасай)
– о тебе и подлых речах твоих!
– хватай его!
Мамишу жарко стало. Спина вспотела. Вздохнул, чтоб воздуху набрать. Душно очень.
"Гейбат слегка тронут, я сама видела,- рассказывает Тукезбан,'- а голова, глядишь, как блин, сплющилась. Зверь!" А у самой голос дрожит. С чего это вдруг рас-сказывает Кязыму? То ли за свое "поучился бы у Гейбата!" неловко стало? Не помнит Мамиш. Собрались как-то все у Хуснийэ с Хасаем. Ага привел с собой товарища, щеголя с тонкими, как ниточка, уси-ками, высокого и стройного. Не то чтобы ухаживал за Тукезбан - упаси аллах, как можно здесь, в доме, при братьях!..- просто оказывал знаки внимания: то в та-релку ей красную редиску положит, то кусок отварно-го мяса.
Тукезбан, расстроенная тем, что Кязым не смог, как обещал, приехать в Баку хоть бы сына повидать, ко-торому уже пять месяцев, сидела и хмурилась. Братья решили, что это из-за гостя.
– Кто привел этого дохляка?
– тихо спросил Хасай.
Ага виновато опустил голову,- мол, если бы знал...
– А мы его сейчас... проучим!
– Хасай поднялся, по-лез через стол к гостю и ухватил пальцами его за под-бородок.
– Милок, а ну глянь на меня!
– Что это значит!
– Не нравится или нельзя?
– спросил Хасай.- А?
– Что за шутки? С гостем...
– Ах, с гостем!..- прервал его Хасай. И цап его за нос. Так крепко сжал, что у того вмиг на глазах слезы вы-ступили, лицо стало темно-багровым, как и нос.
– Как вы смеете?!
– Гейбат, проводи дорогого гостя!
И Гейбат вскочил, погнал гостя к балкону. Что-то грох-нуло, покатилось по ступенькам вниз. Хасай выглянул в окно.
– Будешь знать,- бросил он вслед,- как себя вести. Все произошло так стремительно, что Тукезбан даже не поняла, что случилось.
– Дикари!
– Это Гейбату, когда он, довольный, вошел в комнату.
А Гейбат будто и не слышит.
– Хороший клиент попался!
– Звери!
– А ты потише, сестра!
– упрекнул ее Хасай.- Из-за тебя ведь.
Губы ее дрожали.
– Сама же просила!
– изумился Гейбат.
– Я? Ну, знаешь!..- отбросила
стул и пошла к спяще-му Мамишу.А Мамиш глянул на себя, пятимесячного, над которым склонилась мать. И молоко горькое, а он молчит, слы-шит только, как гулко стучит сердце у нее, и за ее спи-ной Теймур: тоже пошел на Мамиша взглянуть. И смотрит, как Мамиш кулачки сжал, себя по носу бьет.
Тогда, когда ему об этом рассказывали, Мамиш гор-дился тем, что у него такие дяди, с которыми ничего не страшно,- отвадили от матери того с тонкими усиками. И правильно сделали, что прогнали. Пришел в гости, сиди смирно, не лезь.
А теперь Мамиш вздохнул, руки у него холодные, но молчит.
Появилась Рена, братья заерзали, зашевелились. Новый чай - новые разговоры...
Мамиш вскоре ушел.
Гейбат, чтобы как-то отвлечь Хасая, спросил:
– А как же с таристом?
– С каким таристом?
– удивился Хасай.- Ах, с ним!
– вспомнил.- Да, занятная история, жаль, Гюльбала помешал!
Хасай был человеком вдохновения, а крылья обреза-ли. И чтоб отойти душой, попросил Рену:
– Дай мне тар, я лучше сыграю вам. А история с таристом была вот такая. Пировали у Хасая, и вдруг кто-то в дверь стучится. Хасай вышел и тотчас узнал тариста из знаменитого рода музыкантов, не раз слушал его в филармонии.
– Пришел для вас играть. Вижу, компания у вас со-бралась, а музыки не слышно.
– Но...- Хасай не хотел видеть лишних людей за сто-лом. А тарист решил, что тот думает об оплате.
– А я даром! Буду играть сколько хотите! Хоть всю ночь! Появление тариста, да еще такого знаменитого, было встречено восторженно.
Тарист, как это принято, начал с серьезных народных мелодий, с мугамов, но Хасай прервал его - ведь люди собрались повеселиться!
И перевел его на песенно-народные лады, даже спел одну песню:
– Ты откуда, откуда, журавль? Вероломным охотни-ком раненный журавль, раненный, раненный, ранен-ный журавль...
Затем пошли танцевальные мелодии; столы отодвину-ли и начали плясать. Тарист не просил передышки, а Хасай не знал устали.
– Давай европейскую музыку!
Тарист знал и это; разучил и из "Маленькой мамы", и из "Петера".
– Нет, это ты играешь плохо! Как ножом по стеклу!
– Ну что вы,- попытался возразить тарист.
– Мы тоже кое-что в музыке смыслим! Давай другое!
– Заказывайте!
– "Най-най-най-най, на-на-най!.." - запел Хасай.- Вот эту!
Понять было трудно, но тарист попытался сыграть.
– Да ты простую мелодию уловить не можешь!
– "Най-на-най-най..." - подхватил другой, и тарист понял.
– Ладно, эту песню знаешь, но тоже, между нами го-воря, чуть-чуть фальшивишь!
– Тарист стал раздра-жать Хасая; чуял он, что тот пришел с просьбой и по-этому находится в его власти, и Хасай может говорить ему что угодно.- А ты покажи нам что-нибудь этакое! Я видел, как играют! Держат тар, к примеру, над головой или даже за шеей! Вот так попро-буй!
И тарист, как Хасай точно рассчитал, стал показывать свое умение: то на груди тар, то закинут за шею, то поднят над головой.
– Мне бы такой тар!
– говорит Хасай.