Магос: Архивы Грегора Эйзенхорна

Кровь в моих жилах заледенела, застыла от ужаса. Никогда раньше я не чувствовал такого холода. Терзание не просто убивало людей. Оно было разумным, живым, имело цель… могло планировать действия и распространяться с помощью испорченных им инструментов.

Дверь камеры Йока начала гнуться и трещать. Отовсюду неслись вопли. Всеми пациентами завладели страх и паника. Хоспис сотрясался от массового психоза.

В конце коридора зажегся свет. Послушники, завидев меня, с криками помчались вперед. Они добрались бы до цели, если бы не Йок, снова вырвавшийся на свободу. Он набросился на них, словно разъяренный дикий зверь.

– Эбхо! – крикнул я сквозь окно. – Что вы сделали?

Он плакал. Его голос то и дело прерывался тяжелыми всхлипами.

– Я схватил огнемет! Император помилуй меня, я взял его и окатил Валиса огнем! Я убил его! Убил! Я уничтожил гордость Орлов Обреченности! Я сжег его дотла! Я избавился от источника Терзания!

Мимо меня пролетел послушник, чье горло было разорвано звериными клыками Йока. Его товарищи продолжали отчаянно бороться с безумцем.

– Вы сожгли его.

– Да. Огонь добрался до химикатов в лаборатории, до колб с образцами, до пробирок с бурлящей чумной водой. Они взорвались. Огненный шар… Боги… Ярче, чем вечный день. Ярче, чем… Кругом огонь… Жидкий огонь… Огонь вокруг меня… Везде… Ох… Ох…

Яркие вспышки и громкий треск лазерных разрядов наполнили коридор. Я, трясясь, отступил от двери Эбхо. Йок неподвижно лежал рядом с тремя искалеченными трупами послушников. Несколько раненых корчились на полу.

Брат Жардон с лазпистолетом в костлявой руке протолкался через толпу санитаров и священников, набившихся в зал, и направил оружие на меня:

– Сарк, мне следовало бы убить тебя! Как ты посмел?

Баптрис вышел вперед и забрал пистолет у Жардона. Ниро глядел на меня с усталым разочарованием.

– Осмотрите Эбхо, – велел Баптрис ближайшим сестрам. Они открыли дверь и скрылись в темноте.

– Вы уедете завтра, Сарк, – сказал он мне, – и я направлю официальную жалобу вашему руководству.

– Как сочтете нужным, – ответил я. – Мне не хотелось, чтобы произошло что-то подобное, но необходимо было добраться до истины. Возможно, рассказ Эбхо поможет нам справиться с Чумой Ульрена.

– Надеюсь, – Баптрис печально смотрел на сцену бойни. – Это дорого нам обошлось.

Послушники готовились отвести меня в комнату, когда сестры вынесли Эбхо из палаты. Наш разговор убил его, и я никогда себе этого не прощу, сколько бы жизней на Дженовингии мы ни спасли.

И я никогда не забуду, как он выглядел, когда наконец оказался на свету.

IX

Мы с Калибаном уехали в середине следующего дня. Никто из хосписа не пошел меня провожать. После инцидента со мной вообще не разговаривали. С острова Мат я передал свой отчет в Цимбалополис, а оттуда астропаты переслали его по варпу на Лорхес.

Справились ли мы с Чумой Ульрена? Да. Моя работа помогла в этом. Кровавая пена обладала такой же природой, как Терзание, – разумная болезнь, созданная Архиврагом. Пятьдесят два медика-разносчика, таких же как Валис, были казнены и сожжены.

Я забыл, скольких мы потеряли на Дженовингии. Я сейчас многое забываю. Моя память уже не так хороша, как когда-то, и временами я этому рад.

Но я не могу забыть Эбхо. Не могу забыть его тело, которое сестры выкатили из палаты. Пожар, который полковник устроил в госпитале Пиродии Поляр, лишил его конечностей. Сморщенный, как сухой плод, он сидел в поддерживающем кресле и жил только благодаря внутривенным инъекциям и распылителям, наносящим стерильный раствор на обожженную кожу, – истерзанные, страдающие останки, слабо напоминавшие человека.

И у него не было глаз. Это я помню лучше всего. Пламя сожрало их.

У него не было глаз, и все равно он боялся света.

Я, несмотря ни на что, считаю, что память – это лучшее, чем мы обладаем как вид. Но, Трон святый, есть вещи, которые мне очень хотелось бы забыть.

Проступок мастера Има

– Наверное, – фыркнул он, – у вас много дел вроде моего.

Чиновник напротив не ответил. За десять минут, прошедших с начала разговора, он вообще практически ничего не сказал, только представился и задал несколько общих вопросов.

В тот вечер мастер Им по собственной воле пришел к воротам мрачного, неприветливого здания. Ему предложили подождать в приемной во внутреннем дворе.

В помещении было холодно и уныло. Те люди, которые ждали встречи в этой приемной до него, оставили жирные следы рук на белой штукатурке стен и основательно протерли доски пола, меряя комнату шагами. Окна отсутствовали, но кое-какой свет пробивался внутрь через три тусклых пылеуловителя. Снаружи, с улицы, доносились далекие голоса рабочих, возвращавшихся домой, к ужину и сну.

Мастер Им устроился на одном из старых деревянных стульев.

Вскоре за ним пришел какой-то клерк. Он проводил мастера Има до небольшого кабинета, отделанного темным деревом, и усадил за маленький стол.

Клерк, горбившийся под весом стенографа, вживленного в грудь, протянул Иму какой-то документ и велел прочесть вслух содержавшиеся в нем вопросы и ответить на них в свободной форме. Пока мастер Им говорил, поначалу неуверенно, тонкие, как птичьи лапки, руки клерка мелькали над клавиатурой стенографа, записывая его речь. Щелчки машины напоминали мастеру Иму об арифмометре и вгоняли в тоску.

Когда Им ответил на последний вопрос, клерк вышел из кабинета. Спустя несколько минут ему на смену пришел второй, проводивший мастера Има в помещение, где пахло перегретыми механизмами и повсюду стояли жужжащие когитаторные блоки.

Этот второй клерк просмотрел бумаги Има и перенес записи с них в один из когитаторов. Копии биографических данных мастера Има появились на миг сразу на нескольких экранах, а затем медленно угасли в зеленом свете приборов. Это медленное безмолвное исчезновение всего, чем он был, показалось Иму неприятно символичным.

Затем его отвели обратно в приемную и снова оставили одного. День клонился к закату. Пока мастер Им общался с клерками, кто-то зажег в комнате небольшой светильник. Спустя двадцать минут пришел тот самый чиновник.

– Йохан Им? – спросил он, входя в помещение и глядя на инфопланшет.

Мастер Им встал на ноги:

– Это я, сударь.

Чиновник был высок, черноволос и отличался крепким телосложением. Йохана Има ничуть не удивило, что пришедший носил черный костюм и черный же кожаный плащ. Чиновник равнодушно смерил мастера Има взглядом и формально представился, флегматично махнув розеттой.