Махавира

Будто в скафандре я не мог ничего сказать тату-мастеру о том, что мне нужно было бить. Он помогал мне говорить, предложил вспомнить какой-нибудь хороший фильм. Я спонтанно сказал ворон и велел ему набросать символический рисунок самому. Было очень больно, будто тонким ножом резали и глубоко. Я легко наблюдал эту высокую боль и знал, что это займёт очень короткий промежуток момента. Получится пустой силуэт птицы с прерывистым орнаментом внутри. Подъехал Большевик и мы купили бутылку, пошли в местный чепок, сели за столик и заказали тарелку квашеной капусты, чтобы хотя бы так заплатить за столик, потому что мы никогда не закусывали.

Ближе к позднему вечеру посиделок я и Эдик, как более толерантные к огромному воздействию этила поняли, что нас хотят отпинать все соседние столики. Мы очень шумно себя вели, смеялись, были очень развязными. Нам удалось сбежать целыми и невредимыми. Большевика вырвало в трамвае и очень аккуратно, только я заметил, но очень обильно. Я пьяным никогда не попадался бабке и её глухонемому сыну, они всегда дрыхли, как убитые по ночам.

Воцарились вполне сносные цены на мобильный интернет за мегабайт. Я решил поставить аську, с неё всё у многих и начиналось. Было удивительно насколько продолжительными могли быть мгновенные переписки на расстоянии и с маленького устройства в руках. Чудо микропроцессорной техники. Урсула продолжала мне писать, я просто читал и не отвечал. Я не понимал зачем общаться с девушкой если ты никогда не займёшься с ней любовью. Если она не хотела с тобой заниматься любовью пусть тогда ищет того с кем захочет. А тары-бары-растабары за жизнь, для этого есть подружки и мамы. Лучше никогда не быть ни с одной из них, чем быть хоть для одной дружком. Кроме занятий любовью ещё можно иногда слушать, что они говорили, на этом всё. Что-то им вдалбливать, отвечать бесполезно, мамины папины духовные наставления ничем не выжечь. Всех учили, что получить надо всегда больше, чем отдать. И чем выше эго человека, чем больше ему говорили, какой он красивый, какой достопочтенный, тем больше ему хотелось получить от другого, у кого эго было чуть пониже, а также и вовсе начисто отсутствовало.

В глазах других эти так называемые святые были якобы образцом для жизни: откажись от этой жизни и взамен обретёшь другую. Вечный обет безбрачия, целомудрие, занятия любовью только в браке: всё это придумали несчастные монахи геи. Им не досталось женщины из-за их ничтожности и они встали на службе у царя небесного. Они изобрели брак, чтобы и женщинам также не доставался мужчина. Так из-за женитьбы, из-за свадьбы зародилась сладкозвучная для слуха гражданская проституция. А что, всё же просто было: крестцовые походы, награбили и до конца жизни хватало ходить к потаскухам.

Махавира говорил: любовь не базар, любовь не сделка с торгами и барышом. Свидетельствуйте любовь из себя, любовь не кто-то, любовь это вы сами. Любовь не объект, не количество, не сильно, не навсегда, не может быть измерена и поделена. Нет брака – нет нужды в других. Жизнь так коротка, а людей так очень много. Достаточно было просто послушать её ну и заниматься любовью. В глубине души каждый бы согласился со мной. Я люблю только тебя, слышишь. Я не мог одновременно общаться больше чем с одним человеком. Когда появлялся третий всё превращалось в эгоспектакль. Самое чистое и искреннее общение всегда происходило только один на один. Больше доверия, нет нехватки.

Самые яркие оргазмы выпадали когда я ни о чём не думал в конце. Вначале должен был быть объект для нарастания, а когда уже начало подливать – оп, пустой от мыслей головой. То есть оргазм не выплёскивался наружу на кого-то, выплёскивалась только сперма. Он сильно вибрировал в моей внутренней пустоте и так переживался достаточно насыщеннее. А когда я оргазмировал и думал о чём-то, оргазму негде было расплескаться – подлинный – очень приятный оргазм всегда переживался в опустошённом от дум мозге. Даже о девушке, в жопу которой я кончал. Не нужно размышлять и мысленно приумножать сексуальное наслаждение, так оно стиралось или становилось грязным. Мне нравилось экспериментально наблюдать за шизофреническими реакциями моего тела, как внутри так и внешне, как на внутреннее, так и на внешнее. Случайный свидетель становился всё чище и чище, пыли оседало всё меньше и меньше.

Время всегда оставалось на одном месте, это люди приходили и уходили. Время никогда никуда не текло, оно всегда стояло, это люди подёргивались. Душа человека тоже являлась временем, всегда всегдашним, всегда одного вкуса в любой части океана. Тело всё больше стремилась за душой, становилось всё более центробежным, более расслабленным, более спокойным, тихим. Время стояло, душа стояла, а тело подстраивалось. Тело было даром животного, душа – Бога, в центре ты и я, одно целое. И над всем этим возвышался Свидетель. Свидетель начинал наблюдение, когда болезнь исцелялась: гнилое, ветхое прошлое улетучивалось даже из периферии. Старые предрассудки, сотни мёртвых и абсолютно не актуальных к реалиям обыдённой жизни верования: Свидетель не знал всего этого, Свидетель не знал ничего, он просто смотрел. В смерти никогда ничего не менялось, это было всегда одним и тем же.

Когда мы зародились мы также начали и рано умирать.

Но в тот день дебютного концерта в парке Дружбы я был ещё жив. Первое и одновременно последнее выступление группы Оргазм. Я подвёл глаза, покрасил ногти в чёрный. С горем пополам тщательно подготовили три песни: две наши и одну джойн ми химов. Зрителей почти не было, очень мало. Тогда я уже понял, что это был конец. Мы сыграли одну песню на саундчеке, её уже услышали. Они все думали какой убогий коллектив, так мало песен. У меня отнималась поясница от странного волнения. В голове что-то расплющивало.

Мы вышли и я смущённо произнёс название группы, Оргазм, многие засмеялись. У меня был очень сильный напористый голос когда пел, многим тяжело его спокойно воспринимать и без чрезмерного усиления микрофоном. Перед исполнением последней песни джойн ми, я пожелал всем не умирать ради любви, как в тексте, а жить ради любви, ибо только так спасётесь. Клавишница неизменно лажала. Хотелось подойти дать ей забористого леща, столько репетировать, дрочили год три элементарных песни, это были такие простейшие ноты. Эдик просто все песни брынчал, у него никогда не хватало ума придумать самое технически лёгкое соло, медленное хотя бы, тягучее. Мне приходилось бас дёргать и ещё не забывать слова песен. Барабанщик отыграл чётко, хоть он и был анимешником, он организовал концерт и благодаря ему мы нахаляву репали в корпусе ждунивера. На платные базы у меня бы не хватило денег. Мы спустились к немногочисленным зрителям, я впервые увидел незаконную жену Эдика, она была правда милой, не зря он её так прятал. Сзади кто-то кинул в меня булыжник, камень просвистел над правым ухом. Я даже не повернулся. Там была группа так называемых местных хулиганов, они типа умеренно-агрессивные пропащие ребята против всего, что не отвечало их мировоззренческим идеалам, сформированными другими. Может им не понравился мой маникюр или глаза потекли.

На каникулах я снова устроился опрессовщиком отопительных систем в Сызрани. Встречался с тем верующим в индийского фокусника, который материализовал ему кольцо. Я уже не помнил его имени, да и не спрашивал, мне он был уже абсолютно понятен, а значит неинтересен. Лишь увидев, что в кольце не было прежних камешков, я не выдержал и осведомился куда делись бриллианты. Он ответил, что если они пропали, то значит так Ему угодно было. И это было стартом для его длинного монолога. Этого религиозного понесло про то, как его отец умирал и перед смертью поверил в бога, в того самого. Я из его небылиц легко уловил, что он всех родственников довёл с этим Саибабой, про которого я потом прочёл, что тот и правда домогался и, как я до этого определил по фото, делал он это к своему полу. Меня настораживало, что я по лицу мог определить, что тот или иной человек был геем. А в тот момент уже ёкнуло в одном месте, а не своих, не подобных ли себе я узнаю. Мне нужно было во что бы то ни стало попробовать хоть с кем-нибудь хоть раз, чтобы чётко определиться уже, что я такое.

Всё лето лазил по вонючим, обоссанным подвалам, весь мокрый от брызг. На Советской в центре все школы искусств успешно опрессовал и роддом. На рабочих объектах всегда работали слесаря, они меня уже узнавали и часто рассказывали, в основном о жёнах, а неженатые о том, сколько сил и средств они ежедневно тратили на то, чтобы хотя бы просто увидеться с кем-то. Я просто молча выслушивал и все мои давние интуитивные догадки по поводу отношений, брака убедительно подтверждались благодаря стороннему опыту.

Один слесарь, вечно пьяный даже вывел целую картезианскую теорию. В своей жизни он часто предпринимал попытки близкого знакомства с противоположным полом. Он прозвал всех девушек побирушками, вечно голодными и в беспросветной нужде. Я не отрицал, потому что знал, что зачастую их собственный заработок был обычно ниже мужского, а в иных беспрецедентных эпизодах его и вовсе не было. Чем красивее была девушка, тем дороже и изысканнее должна была быть пища, ибо её всю жизнь дрессировали, что такая красавица-прелестница достойна только королевского пира. Он обязан был приобретать ей пищу только ради того, чтобы она хотя бы посидела с ним за одним столом. Я слушал, и для меня это всё было гнусно и тошнотворно, так вот как возводились все эти контрактные отношения. Оказывалось, чтобы регулярно встречаться и напрасно надеяться на занятия любовью с девушкой, нужно было всегда ей что-то покупать, дарить, своевременно оказывать заведомо ложное впечатление, что ты не на помойке себя нашёл. Ты должен быть постоянно напряжён, будет ли она сытой после этого блюда или ещё надо. Девушка фотографировала чеки, хвалилась своим подругам, какой ей попался щедрый. Когда общая сумма приближалась к уровню её эго, она решала, что уже выкрутила из этого бедняги все растительные соки. Ей нужно было что-то придумать, чтобы избавиться от него и найти другого, ведь серьёзные отношения дело довольно непростое, нужен конкурирующий кандидат ещё чрезвычайно серьёзней предыдущего, кто сможет купить ей не жалкие пять роллов, а целый сет. Она выцедит весь соевый соус, слижет васаби, зато сэкономит, весь день не будет больше есть, а растранжирится лучше себе на массажик или солярий, чтобы больше идеальных мужчин бессознательно желали обрадовать ей желудок. И чем больше она уплетала за чужой счёт, тем беднее становилась вся её подлинная суть, она становилась всё более нищей, чем когда начинала свой путь тщеславия.