Махмуд-канатоходец

Лучшие сыщики искали следы подкопа, стражников допрашивал сам мулла Мухтар, но выяснить, кто этот человек, никак не удавалось. Узников тайком вывезли за город и под страхом смерти взяли с них обет совершить паломничество к святым местам и никогда не возвращаться в Хиву. Однако, когда мулла Мухтар еще раз осматривал минарет, то нашел там толстую шерстяную веревку, точно такую, по какой ходят базарные канатоходцы. Веревка была длинная, она доставала от минарета до тополя, что рос по другую сторону улицы.

Тогда-то и пало подозрение на Махмуда. Никто из хивинцев, кроме него, не умел ходить по канату. Однако подозрение — не доказательство. Шейх и муллы решили никому об этом не говорить, но на молодого Пахлавана затаили злость.

Не зря мулла Мухтар высматривал Махмуда на базаре, не зря интересовался, как идет его торговля, каковы доходы. Лучше, чем кто-либо другой, Мухтар знал: готовится суд, на котором Махмуда объявят врагом веры. Нет ничего страшнее такого приговора. Это лучший способ избавиться от любого неугодного человека. Никто не решится выступить в защиту хулителя веры, и нет ничего страшнее такого приговора. Враг веры — обреченный человек. Его будут сторониться люди, ему никто не продаст еды, не дадут воды для полива. На улице такому человеку не пройти, на базаре не появиться. Но главное — и это особенно интересовало муллу Мухтара,— на человека, объявленного врагом веры, наложат огромный выкуп. Обычно выкуп назначался такой, что в его уплату уходили все вещи и деньги, а часто дом и земля.

Бывали случаи, когда и семья грешника продавалась в рабство. Мулла Мухтар очень любил такие приговоры. Он давно зарился на дом Махмуда, на его сад и надеялся все это заграбастать. Он выяснил все, что ему было нужно, и доложил главному шейху Сеиду-Алаветдину:

— Махмуд дешево продает свой товар, денег не копит, долговых расписок не берет. Мы объявим его врагом веры, наложим большой выкуп за грехи, заберем его товар, отнимем дом, а старуху мать продадим в служанки. О случае с канатом лучше не упоминать. У него грехов и так хватает.

И Махмуда вызвали на суд.

В этот день на площади бил барабан, проповедники в мечетях говорили слова о каком-то грешнике, осквернившем религию, глашатаи с минаретов призывали хивинцев присутствовать на суде божьей справедливости. Но никто не знал, кого будут судить.

Мать Махмуда с утра усердно молилась. Она верила мулле и в молитвах проклинала грешника.

Ровно в полдень в мастерскую Махмуда ввалились два стражника.

— Собирайся на суд,— сказал один.

Мать не поняла, в чем дело, засуетилась.

— Мы придем, почтенные,— сказала старушка.— Но почему вы нас отдельно зовете? Разве мы не слышали сегодня призывов? Разве без нас нельзя начинать?

— Суд без преступника не начнется,— добавил второй.— Ты, старуха, можешь не ходить, а сына твоего мы обязаны доставить.

— Это ошибка,— сама себя успокоила мать.— Сегодня будут судить какого-то грешника, а мой сын ни в чем не виноват.

— Нет. Мы обязаны доставить на суд твоего сына-шубника, по имени Махмуд, по прозванию Пахлаван,— возразили стражники.

Махмуд в это время втачивал рукав овчинного тулупа.

— Вот что,— сказал он стражникам.— Вы мне не мешайте, а мать мою не стращайте. Второй рукав пришью и пойду, если надо. Очень хороший тулуп получается. Вы своими глупыми речами можете работу испортить... А ты, мама, не волнуйся. Ты же знаешь, что я не грешник.

Стражники возмутились, стали еще громче кричать, пытались Махмуда силой увести. Махмуд отложил шитье в сторону, взял стражников за воротники халатов: первого — правой рукой, второго — левой, затолкал их в чулан, запер дверь и посоветовал:

— Сидите смирно, не шумите. На ваши крики могут соседи сбежаться, увидят, что вы в чулане сидите, подумают, что воры. Могут отлупить. Я сейчас рукав втачаю — вместе пойдем. Я быстро.

На площади перед мечетью стояла густая толпа.

На высоком помосте, покрытом коврами и украшенном зелеными флагами, восседал главный шейх Хорезма Сеbд-Алаветдин. Он редко показывался людям, и сейчас хивинцы с любопытством рассматривали этого хилого человечка с рябым лицом, редкой, в три волосинки, бородкой и усами, растущими не как у всех, над верхней губой, а только по краям рта.

Рядом с шейхом расположились мулла Мухтар, начальник стражи и богатые купцы.

На площади уже знали, что судить будут Махмуда, и удивлялись. Умные помалкивали, а глупые высказывали всевозможные догадки.

— Говорят, он украл ишака,— убеждал торговец скотом.

— Не выдумывайте,— презрительно заметил чайханщик.— Он убил и ограбил богатого путешественника.

— Ничего вы все не знаете,— спорила торговка медными серьгами и браслетами.— Он поедает маленьких детей. Неужели вы думаете, что из-за какого-то ишака будут собирать всю Хиву и сам главный шейх покажет свое лицо?

А Махмуд в сопровождении стражников уже пробирался сквозь толпу к помосту. Он весело переговаривался с ремесленниками, и те, кто волновался за него, увидев его спокойным и беззаботным, тоже успокаивались.

— Пропустите нас, пропустите нас, пожалуйста,— просил Махмуд с улыбкой.— Пропустите. Мне кажется, без нас они никак не смогут начать.

До помоста было совсем недалеко, когда Махмуда окликнул староста скорняжного ряда, седой Насыр-ата.

— Махмуд,— сказал ему умудренный нелегкой жизнью старик,— будь осторожен. Тебя задумали погубить. Я не знаю, в чем тебя обвиняют, но сегодня все муллы бормочут про вероотступника и хулителя религии. Берегись.

Старик оказался прав. Начало суда не предвещало ничего хорошего. Мулла Мухтар зачитал длинный список преступлений, которые совершил Махмуд. Чем дальше он читал, тем больше недоумевали «самые догадливые» и тем больше хмурились многочисленные друзья Махмуда.

Не много можно было понять из речи и самого шейха, Сеид-Алаветдин говорил медленно и важно, как индюк. Смысла в его словах не было, но значительность чувствовалась. Наконец после общих слов о грехах и прегрешениях шейх перешел к допросу.

— Ты оскорбил моего брата, святого лекаря. Ты обозвал его мясником. Признаешься ли в этом?

— Нет,— ответил Махмуд,— я этого не говорил и сказать не мог. Между мясником и вашим братом, лекарем, большая разница.

— Не лги, нечестивец! — пригрозил шейх.— Нам донесли, что именно так ты обозвал моего брата.

— У вас очень глупые доносчики,— сказал Махмуд.— Я говорил именно о разнице, а не о сходстве. Ведь мясник сначала убивает жертву, а потом сдирает шкуру, а ваш брат делает наоборот. Он сначала шкуру сдерет, а потом уж уморит... Посудите сами,— обратился Махмуд к народу,— разве правильно донесли на меня?