Махно и его время: О Великой революции и Гражданской войне 1917-1922 гг. в России и на Украине
Шрифт:
Тем временем командир И. Андреев не выполнил приказ об атаке против японцев. Андреев был белым офицером, в феврале 1920 г. перешедшим к Тряпицыну во время штурма Николаевска — чтобы не погибнуть. Теперь Тряпицын приказал его арестовать за невыполнение боевого приказа и отправил для этого командира отряда сахалинцев С. Бачеева. Но тот не стал арестовывать Андреева, а предложил вместе выступить против террора Тряпицына. Тряпицын со своей гражданской женой и по совместительству начальником штаба Н. Лебедевой (эсеркой-максималисткой) в это время на катере отправился в Удинск. Он оказался вдали от основных сил своей армии. Тут его 1 июля и настигли заговорщики. Тряпицын, Лебедева, а затем и другие командиры армии, находившиеся в тылу, были арестованы. Но что делать дальше? Ведь командиров, арестовавших Тряпицына, могли обвинить в мятеже. Тут и возник
«Суд» состоял из 103 жителей Николаевска, эвакуированных в Керби, жителей этого села, которые судили о конфликте по слухам, и командиров-врагов Тряпицына. Защищать Тряпицына никто не решился — можно было присоединиться к «подсудимым».
Этот «суд линча» {625} 9 июля приговорил к расстрелу Я. Тряпицына, Н. Лебедеву (ей не было предъявлено конкретных обвинений, не спасло ее и то, что она была беременна), председателя Сахалинского облисполкома Ф. Железина (коммунист, к которому у партизан-сахалинцев было много претензий за стремление навести порядок в полууголовной вольнице) и еще 4 командиров (из них два коммуниста, анархист и беспартийный).
В приговоре говорилось, что осужденные виновны в «беспричинных арестах и расстрелах», в давлении на органы советской власти, уничтожении «около половины населения Сахалинской области». Последнее — явное преувеличение. Сахалинские большевики тогда не выделялись на общем фоне какими-то особыми зверствами и геноцидом. Из «беспричинных» расстрелов конкретно удалось назвать только два имени (а ведь в Керби присутствовали жители Николаевска, которые могли бы увеличить список, если бы Тряпицын действительно «лютовал») — Будрин и Мизин. Их гибель, как и расстрел их подельников при отступлении из Николаевска — безусловно трагедия, но, увы, обычная в условиях гражданской войны. Такие ошибки в других ситуациях не считались основанием для расстрела. Главное обвинение, в основании которого не было никаких фактов, заключалось в «активном выступлении против РСФСР» {626} . Оно-то и должно было примирить советское командование с убийством Тряпицына.
Состав расстрелянных опровергает миф о том, что в результате переворота власть «захватили коммунисты» {627} . Это был раскол среди партизан, в результате которого пострадали и коммунисты, а среди победителей были и белые (Андреев, возглавивший новый штаб армии, затем служил японцам, жил на Сахалине, и перед эвакуацией оккупантов эмигрировал в США) {628} . Потом были новые расстрелы, для которых набирали новых «судей» — старые постепенно разбегались. Тем не менее, большинство арестованных тряпицынцев пришлось распустить, и они потом сражались на стороне красных.
Но когда расправа свершилась, конференция приморских коммунистов 11 июля поддержала ее. Это было сделано по дипломатическим соображениям — чтобы добиться компромисса с японцами, которых обидел Тряпицын. В дальнейшем дипломатия ДВР признавала, что Тряпицын поступил неправомерно, но ДВР за него ответственности не несет, и он был примерно наказан. Японцы, напротив, доказывали, что раз преступление имеет место, то нужна и компенсация — в виде концессий и других уступок. Только после ликвидации ДВР комедия закончилась, и СССР уже никаких претензий не признавал. Однако Тряпицын так и остался «преступником», казненным по закону. Ведь эта история стала компроматом на анархизм.
Казнь командующего вызвала замешательство и среди преданных Тряпицыну командиров. Анархист Рогозин двинулся мстить. Фронт был деморализован и разваливался. Бузин-Бич колебался. Командующий амурским фронтом Шилов приказал ему перехватить Рогозина. Бузину угрожали объявлением вне закона как сообщнику Тряпицына. Последнего спасти было нельзя. Поколебавшись, Бузин встретил Рогозина и уничтожил его, тем самым спасая себя. Остатки развалившегося Охотского фронта разошлись по разным партизанским отрядам и полкам армии ДВР.
Если бы не июльский переворот, Тряпицын мог стать красным генералом и даже вступить в РКП(б) как Каландаришвили в 1921 г. А мог бы и не стать, не вступить. И тогда коммунисты получили бы на Дальнем Востоке новую махновщину. Это был бы выбор Тряпицына, и коммунисты вздохнули с облегчением, когда противники коммунистического
радикализма в Керби сами выполнили грязную работу. Обвинить Тряпицына во всех смертных грехах гражданской войны было легко — он был радикальным анархо-коммунистом, и у него не было ясного понимания, как должна выглядеть политика сегодняшнего дня, более демократичная, чем политика коммунистов. Мы еще вернемся к этой трагедии анархо-коммунистов, жертвовавших анархией в пользу коммунизма.В этом отношении Махно, более тесно связанный с местным населением, чем дальневосточные кочевники-партизаны, выгодно отличался прагматизмом своей политики и, соответственно, пользовался любовью не только своих партизан-ветеранов, но и населения. Такой фокус, как с Тряпицыным, с Махно проделать было нельзя.
2. Снова вне закона
Под новый 1920 г. в район действий махновского движения входила Красная Армия. Красные рассматривали махновцев как военного противника. Даже когда махновские командиры вступали в переговоры с РККА о присоединении к ней, это заканчивалось расстрелами. 29 декабря 45 дивизия Якира вышла в махновский район.
Несмотря на то, что реальная военная сила Махно значительно ослабла (армия была поражена тифом), красное командование продолжало опасаться батьки и решило пойти на «военную хитрость» — сделать вид, будто не было расстрела махновского штаба красными, приказа предать его суду военного трибунала, «дела Полонского». Это устраивало и Махно. 5 января его армия вошла в Александровск. Вскоре туда же прибыли красные (В. Волковинский утверждает, что город первоначально заняли красные, и в нем установилось «двоевластие», но это противоречит воспоминаниям командовавшего ими Ф. Левинзона {629} ). Начались переговоры комбрига Ф. Левинзона с С. Каретниковым. «Главное, что отделяло, по мнению Каретникова, нас от махновцев и крестьянства, аграрная политика соввла-сти и то, что во главе Красной армии стояли руководители — те же самые офицеры, с которыми Махно, по его словам, ведет борьбу не на жизнь, а на смерть», — вспоминал Левинзон. «На политические темы мы с вами говорить не будем, — подытожил Каретников. — Об этом сговорится наш Реввоенсовет с вашим Реввоенсоветом. Со стратегической стороны мы готовы занять определенный участок, ибо враг у нас один». {630}
В это время, 7 января, Махно предложил для обсуждения текст программы движения в новых условиях — Декларации Революционной повстанческой армии (махновской). Документ интересен тем, что в его разработке не участвовали Аршинов и Волин, Он сохраняет анархистскую и, более того, синдикалистскую ориентацию. Махно считал, что основные вопросы жизни народа должен решить всеукраинский съезд: «Этот съезд покажет и решит все основные вопросы жизни рабочих и крестьян». До этого съезда армия отменяет все деникинские установления. «Меры коммунистического правительства, которые идут против рабочих и крестьян также отменяются». Таким образом, если деникинские порядки ликвидировались полностью, то в отношении коммунистического правительства предлагался режим частичного подчинения. Какие меры коммунистов обращены «на пользу трудящихся», предлагалось решать собраниям рабочих и крестьян. В документе усилена синдикалистская составляющая анархизма: фабрики «становятся собственностью всего рабочего класса через посредство профсоюзов и стремятся объединить всю индустрию в единый организм». {631} Сохраняются требования вольных советов, соблюдения гражданских свобод, ликвидации ЧК {632} . Возможно, Махно считал эти требования приемлемыми для коммунистов хотя бы в местном масштабе, но это было не так.
Тем временем комбриг Левинзон предлагал внезапным ударом «“покончить” с верхушкой махновской армии» {633} , но комдив Якир понимал, что из этой авантюры скорее всего ничего не выйдет, и предпочел другую тактику. Как ни в чем не бывало, командарм 14 армии Уборевич отдает 6 января Махно приказ — немедленно выступить на Польский фронт по маршруту Александрия — Борисполь — Бровары — Чернигов — Ковель. Идея этого приказа принадлежала Сталину {634} . Четкое указание маршрута движения не случайно — командирам РККА нужно было знать пункты, на которых можно будет разоружить остатки больной махновской армии.