Макарыч
Шрифт:
Акимыч глянул на ожидавшего Макарыча, на Марью. Сказал, как отрезал.
— Плохое болото, а свое. Не обессудь. За доброе благодарствую. Поехать к тебе не смогу.
— Не тороплю. Подумай. Обмозгуй путем.
— Ты ведаешь: кета приходит помирать туда, где с малька вышла. Рыба, а дом почитаит. Што ж я дурней ее?
— Неволить не могу. А резон тибе есть перебиратца.
Акимыч не поддержал разговора. Два дня гостил у него Макарыч. Как ни уговаривал — не согласился старик.
Дома, Макарыч понял сразу, Колька был. Искал что-то. В углу не было ружья, Акимычева подарка.
— Сходить
— Охолонем с дороги и наведаем.
— Душа болит. Чуюбеду. Тыбудь дома. Я скоро, — заторопился лесник.
— Куда в ночь-то? Дождись света. Я с тобой схожу. Как знать, где они?
— Ведаю. Углядел, куды девка повела.
— Говорила — не пускай! Та девка шалая. Доверил ей Колюшку…
— Не стони, мать. Можа, и нет ничево. А сходить надобно. Штой-то неспокойно мине.
— Я с тобой.
— Сиди дома. Куды в темь? Сказал — недолго буду. К утру в обрат жди.
Но Марья уже натягивала душегрейку. Хлюпала носом, упрямо, по-козлиному, смотрела на Макарыча.
— Нешто он мне чужой? Тоже свидеться хочу. Как там ему? Может, сгожусь в чем, — держа мужа за рукав, она надевала сапоги.
Над сумеречной тайгой навис туман. Он задремал на верхушках берез. Кудлатыми космами опутал стланик. Вот в стороне испуганно вскрикнула сойка, по-бабьи кого-то обозвав. Из-под куста выскочил, как от чужой женщины, нашкодивший бурундук. За ним другой гнался. Лопотал, пищал. Расправой грозился. Преследователя на обратном пути неприятность подстерегла. Голодная, еще не отлинявшая лиса словила его у самого дома. Испугаться не успел.
Закон тайги — выживает кто сильнее. Вон и белка шельмой в дупло юркнула. Макарыч прислушался. Не рысь ли объявилась? Но тайга молчала…
Марья, тяжело дыша, едва поспевала. Часто o г лядывалась. Вздрагивала спиной от каждого шороха. От страха даже платок на голове взмок. Она судорожно ухватилась за руку Макарыча.
— Ну што ты?
— Страхотища одолела, — зябко передернула она плечами.
— С чево?
— Не знаю. Только боязно мне.
— Не пужайсь. Тайга — твой дом. Она што человек.
— Человеки не все хорошие.
— Как ты к ей, так и она… Со мной не боись.
Под ногами ломались, трещали ветки, сучья.
Макарыч глянул на жену. Та еле шла.
— Передохнем, — достал он кисет из-за пазухи.
Только уселись на отжившее дерево, как в стороне шорох послышался. Марья, прикрыв рот, прижалась к мужу. Макарыч настороженно оглядывался. И вдруг тихонько показал под ель. Там стоял олененок. Маленький, тонконогий, белый, как молоко, он нюхал наступающую ночь. Но вот оглянулся, тихонько хоркнул и быстро убежал.
Марья улыбнулась.
— То-то. Што я тибе сказывал? Тайга, што человек. Ее понять надобно…
— С чего он сбежал?
— Дым почуял. Ветер от нас. Вот и сбег.
— Махонький, а знает.
— Ну, пошли, — встал Макарыч.
Дальше идти становилось труднее. Буреломы и завалы преграждали путь. А над тайгой уже повисла ночь. Накрепко слилась с деревьями. Переплелась крепко с кустами. Звезды задушила туманом. Но лесник шел уверенно — как у себя дома. Лишь изредка останавливался, вслушивался и снова шел. Вскоре прислушался, принюхался. Повеселев, полез напролом, волоча за руку обессилевшую
Марью.— Уже недалече, покрепись, мать.
Вскоре они услышали голоса, увидели костер. Вокруг него шевелились большие темные тени.
— Колька! — позвал Макарыч.
У костра замерли. Ни голоса.
— Колюшка! — крикнул лесник громче.
— А-а-а-а, — отозвалось эхо.
У огня задвигались. Макарыч ходко подминал ногами траву. Почти бежал. Вид костра прибавил силы и Марье. Она заторопилась. Люди немало удивились появлению Макарыча и Марьи. Когда узнали, кто они, обступили уважительно.
— Сын у вас молодец. Находка для нас. Всех выручил, — говорил какой-то рыжий патлатый детина.
— Иде ен? — перебил его Макарыч.
— Позови Николая, — велел рыжий парню, стоявшему за спиной. Тот ответил что-то шепотом.
— Иди, говорю! — крикнул рыжий.
— А Зоя-то что не идет? — спросила Марья.
— Приболела немного.
— С чево бы?
— Не знаю.
…Николай устало шел к костру. Макарыч кинулся навстречу. Обнял. В лицо вгляделся. Встревожился:
— Захворал ненароком?
— Нет. Я ничего. Зое худо.
— А што с ей?
— Не знаю. Врач завтра обещал прилететь.
— Покажи ее.
Зоя лежала в прокуренной темной палатке. Казалось, спала. Колька зажег свечку. Девчонка открыла глаза.
— Отец пришел проведать. Тебя вот навестил.
— Здравствуйте, — слабо прошептала Зойка.
— Што с тобой, девонька?
— Не знаю. Жарко мне. И слабость.
Макарыч велел Кольке выйти. Сам расспросил
Зою. Послушал дыхание. Ощупал лоб. И вышел.
Колька курил за палаткой. Заслышав шаги Макарыча, подошел.
— Ну что? — спросил тихо.
Лесник оглянулся кругом. Отвел парня подальше от палатки и сказал еле слышно:
— Чахотка у ней.
Колька вздрогнул.
— Да, Колюшка, чахотка. Она девку за месяц сожрет.
— Врач обещался. Может, вылечит.
— Ты што? Поздно.
— А как же я? Отец! — закричал парень.
— Тихо ты, не блажи. Обмозговать надоть.
В палатке о чем-то переговаривались Марья и Зойка.
Колька подошел к костру. Сел. Обхватил руками голову. Долго сидел неподвижно. Смотрел на костер.
Зойка, Зойка. И зачем кинулась она за ним в студеную воду? Испугалась, что в воронку затянет. Ему помогала. Сама на берег еле выползла. Тут и упала. Видно, обострилась болезнь.
Зойка и до того часто и больно кашляла. Недомогала. Быстро уставала на работе. К концу дня едва до палатки — сразу спать. Но такой она стала недавно. Это Колька знал от ребят. О девчонке они говорят уважительно. Такое о мужике не всегда услышишь. Она ж о себе ничего не рассказывала. Лишь, отлежавшись немного, возьмет гитару, к к о стру подойдет. Сядет рядом с кем-нибудь из парней, тронет струны гитарные, да так, как только одна она и умела. Гитара в ее руках человеческим голосом плакала, ребенком смеялась, вздыхала, как живая. Будто и впрямь струны те из голосов людских были сделаны. Чудеса вытворяла с ними девчонка. Захочет — заговорит гитара звонким ручьем, тайгой зашумит, расскажет о далеком Кавказе, запоет его языком. Парни могли ночами напролет Зойку слушать. Она выставит поближе к огню узкие босые пятки, и далеко-далеко уносит ее песня.