Македонский Лев

Она не пошевелилась, и он с печалью вспомнил то время, когда он вернулся в храм и он обнаружил, что у она лежит в лихорадке. Он купал ее, заботился о ней, кормил ее. Тогда он был счастлив; она была его, как ребенок.

Ее лицо было бледно, и она едва дышала. Два дня она пребывала в этом состоянии, но Левкион не сдавался. Пять дней, как сказала она. Потом она вернется и всё будет, как было прежде; исцеление больных, потом неспешные прогулки по саду, тихие беседы лунными ночами.

Кудесник протяжно застонал, его правая рука соскользнула с медальона. Левкион подался вперед, всматриваясь в золотой камень. Он был испещрен темными полосами и, казалось, призрачно мерцал. Вернув взор к Дерае, он вновь был сражен наповал ее красотой. Она тронула его как заклинание, болезненное, но желанное. Разминая спину, он поднялся, ножны у него на поясе стукнулись о стул и нарушили тишину. Теперь ему было неловко носить меч, годы, проведенные в храме, приглушили его воинственный дух. Но кудесник сказал, что необходимо днем и ночью охранять их тела с оружием в руках.

Охранять от чего? Не понимал Левкион.

Аристотель пожал плечами. «От непредсказуемого,» — ответил он.

Левкион повернулся к двери… и застыл.

Двери больше не было. Стена тожеи исчезла, сменившись длинным прямым коридором из бледного, переливчатого камня. Седовласый воин взял свой короткий меч и кинжал, напрягая глаза, чтобы видеть сквозь мрак. Две тени отделились от стен коридора, и Левкион шагнул назад, когда их бесформенные фигуры двинулись по направлению к нему. Их головы и плечи были покрыты чешуей, их руки и туловища были трупно-серого цвета; их когтистые ступни скрипели по камню и, когда они подошли ближе, Левкион с ужасом разглядел, что их рты усеяны острыми клыками.

Отступив еще на шаг, он спиной наткнулся на кровать, где лежала Дерая.

Первый демон бросился на воина. Левкион напрягся, чтобы встретить атаку, устремляя свой короткий меч демону в живот и рассекая его по направлению к сердцу. Когти вонзились в его плечо, разрезая плоть и мускулы и ломая ключицу. Когда первый демон упал, второй бросился на раненого воина, вонзив когти ему в правый бок, разбивая бедро. Левкион вонзил кинжал в шею чудовища, под самое ухо. Серая слизь брызнула из раны, облепляя руку воина и обжигая его кожу. В этой смертельной борьбе демон оттолкнул Левкиона от себя, и воин упал на пол, выронив и меч, и кинжал.

Кровь текла из его раны в плече, и боль в сломаном бедре была почти непереносимой. И все-таки Левкион пытался встать.

Подняв свой короткий меч, он встал на ноги, перенеся вес тела на левую ногу. Два демона исчезли, но коридор никуда не пропал.

— Я это сделал, — прошептал он. — Я спас ее.

Пять когтей, каждый длиной с меч, пронзили его спину до груди, прорезали его тело, сомкнувшись вместе, и потянули его назад.

Кровь запузырилась в его разорванных легких, и голова его упала вперед.

Демон перекинул тело через кровать, где безвольная рука Левкиона упала на золотой слиток на груди Аристотеля. Камень запылал ярким светом. Новая сила влилась в умирающего воина. Вернув себе меч, он вонзил его в живот демона за его спиной.

Когти еще раз вонзились в его плоть, отрезая ему голову.

Отбросив тело, демон пошатнулся, затем сфокусировал взгляд своих опаловых глаз на неподвижной фигуре Дераи. Слюна закапала с его клыков, и он двинулся вперед.

***

Орда демонов заполнила устье ущелья, стоя без движения, их глаза застыли на трехстах воинах в багряных плащах, которые перекрыли им путь к огоньку.

— Почему они ожидают, как думаешь? — спросил Парменион Царя-Меченосца.

— Они ждут Его, — ответил Царь, указав мечом на темное, клубящееся грозовое облако, приближающееся издалека.

— Я никого не вижу.

Царь молчал, а облако приблизилось, пролетая через землю, загрязняя синевато-серое небо. Когда оно стало еще ближе, Парменион увидел, что это не облако, а скорее тьма, гуще, чем он мог когда-либо представить себе. Чудовища разбегались от нее, пытаясь спрятаться за валунами или в ближайших пещерах.

Тьма замедлилась на подходе к ущелью, и тут ветер пронесся по рядам солдат, неся с собой прикосновение ужаса. Все страхи, которые только знал человек, рождались из этого ветра, все первобытные ужасы Тьмы. Строй зашатался. Парменион почувствовал, как его руки трясутся, меч его упал на землю.

— Спартанцы, держаться! — крикнул Царь — голос его был тонким, слоабым и полным страха. Но это по-прежнему был голос Царя, и щиты воинов с лязгом сомкнулись, образовав сплошную стену из бронзы.

Парменион опустился на колено, поднял меч. Во рту у него пересохло, и он вдруг понял, что никто не модет противостоять силе Тьмы.

— Все пропало, — произнес Аристотель, протолкнувшись сквозь строй и беря Пармениона за руку. — Ничто не может противостоять Хаосу в его собственном царстве. Уходим, парень! Я могу вернуть тебя в твое тело!

Парменион стряхнул его руку. — Тогда уходи! — велел он.

— Ты глупец! — прошипел Аристотель, его рука обхватила камень, висевший у него на груди. И в один миг исчез.

Тьма продолжала подлетать к ним, а из облака зазвучал тягучий барабанный ритм, неимоверно громкий, точно управляемый гром.

— Что это за шум? — спросил Парменион дрогнувшим голосом.

— Сердцебиение Хаоса, — ответил Царь-Меченосец.

Однако спартанцы по-прежнему держались стойко.

Демоническая армия собралась воедино и двинулась вперед, наводняя ущелье, а Тьма клубилась прямо за ними.

Живое тепло коснулось спины Пармениона, и он, обернувшись, увидел световой шар, парящий над валуном, увеличивающийся в размерах, окутывающий своим светом скалы, поднимающийся, сверкающий как солнце над ущельем.

Орда споткнулась, прикрывая глаза от яркого света, и Парменион почувствовал, как тяжесть страха покидает его сердце. Пульс Хаоса послышался опять, уже громче, и Тьма заскользила вперед.

Свет и Тьма, смертный ужас и надежда, сошлись вместе в центре ущелья, сливаясь, искривляясь, поднимаясь высоко в небо, скручиваясь в огромную полосатую сферу, из центра которой вылетела молния.

Армия Аида стояла недвижно, все взгляды были обращены к битве, которая разразилась в небе. Поначалу тьма, казалось, поглотила свет, но душа сверкнула вновь, нанося ответный удар, вырываясь, очищаясь с помощью золотых копий, которые осветили своими вспышками ущелье.

Битва смещалась все выше и выше, пока наконец не стали видны только крохотные искры. Потом ничего больше не было видно, за исключением нескончаемой серости неба Аида.

Царь-Меченосец вложил свой клинок в ножны и обернулся к Пармениону.

— Кто дитя? — спросил он пониженным, благоговейным голосом.

— Сын царя Македонии, — ответил Парменион.

— Если бы он был спартанцем. Если бы я мог узнать его в будущем.

— Что происходит? — спросил Парменион, когда армия демонов начала рассеиваться, создания Пустоты спешно покидали ущелье, ища свои вечные пристанища среди теней и мрака.