Македонский Лев

— А худший? — За этим вопросом последовала тишина, пока один молодой парень не поднял руку. Он был тощ до невозможности.

— Я не очень опытен — пока что, — сказал он, — но я становлюсь сильнее. — Последнюю фразу сопровождал дружный хохот окружающих.

— Пусть оба войдут в круг, — сказал Парменион.

Пелопид поднялся — и вместе с зеленым юнцом вошел в круг и встал рядом со спартанцем. — Могу я сказать кое-что? — Спросил фиванский полководец Пармениона, и тот кивнул. — Кое-кто из вас, ребята, — начал Пелопид, — ржали, когда наш товарищ — и брат — Каллин признал свои недостатки во владении клинком. Его признание требовало отваги. — Его яростные глаза пробежались по солдатам. — Отваги, — повторил он, — и человек с такой отвагой обязательно проявит себя. А вы ему в этом поможете — как все мы помогаем друг другу. Поэтому Фивы священны для меня, и каждый, кто помогает Фивам, священен для меня. Мы не просто мужики, которые играют в войну; мы — Священный Отряд, мы преданы друг другу и в жизни, и в смерти. Так пусть же не будет больше подначек и издевок. — Он отошел назад и повернулся к Пармениону. — Мне очень жаль, стратег, прошу, продолжай.

Парменион дал воцариться тишине. Слова Пелопида несколько удивили его, но в данном случае сентиментальности были к месту.

— Вы кое-что услышали сегодня, — сказал наконец Парменион, — что-то, что вам следует впечатать в свои сердца. Потому что в будущем, когда вы состаритесь, и у вас будут седые волосы, и внуки будут играть у ваших ног, вы услышите, как люди станут с гордостью говорить: «Вот он. Он был одним из Священного Отряда.» И вы поднимете взгляд и увидите, что молодые ребята смотрят на вас с благоговейным страхом и завистью. — Он снова дал восстановиться тишине. — А теперь, давайте выберем еще двух мечников, талантливых и быстрых мужичков.

Когда четверо мужчин стояли наизготовку, держа свои учебные мечи и бронзовые щиты, Парменион подошел к Пелопиду. — Твой меч, господин? — Озадаченный, Пелопид протянул деревянный клинок спартанцу, а тот обратился к юнцу, что стоял подле фиванского военачальника. — Твой щит, господин? — Парень отдал его. Парменион бросил оружие в центр круга и повторил тот же самый маневр со второй парой бойцов. — Вот у нас, — объявил он ошарашенным наблюдателям, — пример ведения боя в тесном строю. Четыре человека лишь с двумя мечами и двумя щитами. Щитоносец должен защищать мечника, но сам при том не имеет никакого оружия для атаки. Мечник обязан защищать щитоносца, но у него нет щита, чтобы закрыться самому. Каждый человек в паре должен зависеть от другого. А теперь начинайте битву, если это вас устроит, господа.

Пелопид и тощий Каллин двинулись вместе. Противостоящий им мечник провел внезапную атаку. Пелопид блокировал удар щитом, и Каллин напал, но его удар пришелся на щит противника. Воины кружили вокруг друг друга, но не могли найти открытых для удара мест. Через несколько минут пара противников отошла на совещание шепотом, а затем снова выдвинулась — мечник вдруг перешел направо, стараясь оттеснить Пелопида. Не обращая на него внимания, Пелопид устремился на щитоносца, врезаясь в него. Их щиты с треском столкнулись, и противник Пелопида оказался сбит с ног. Каллин выбежал вперед, проведя мечом по горлу упавшего. Пелопид пригнулся, когда противостоящий мечник атаковал со спины, и лишь край его щита отразил удар. Каллин пришел ему на помощь. Пелопид парировал выпад, затем обрушил свой щит на державшую меч руку своего противника, отбивая ее назад. Каллин подскочил, его учебный меч ударил парня в ключицу, и воин со стоном повалился на землю.

— Вы только что видели, — сказал Парменион, выйдя в середину круга и помогая парню встать на ноги, — как ваш худший мечник убил двух противников. Это, в общем, и есть секрет фаланги. Обычный человек, достаточно подготовленный, может великолепно проявить себя в битве. Но великие воины становятся непобедимыми. Вы станете непобедимы!

На протяжении двух часов Парменион работал с солдатами, пока Пелопид не объявил перерыв и позволил закончить занятия. Взяв Пармениона за руку, он отвел его в тень Могилы Гектора. — Ты хорошо справился, друг мой. Даже очень хорошо, — сказал фиванец. — Ты дал нам имя — и вдохновил на появление этого имени. Теперь мы — Священный Отряд.

— Нет, — ответил Парменион, — это имя принадлежит только тебе, ведь это ты произнес его, когда говорил в защиту Каллина. Но оно отлично подходит вам, да и воинам не повредит почувствовать себя особенными. Ты превосходный командир.

— Довольно комплиментов, — сказал Пелопид. — Мне от них не по себе. Скажи лучше, зачем ты хотел узнать имя того первого мечника, которого увидел на поле?

Парменион улыбнулся. — Это не я должен узнать его имя — а ты. Полководец — тот же ремесленник, который знает наименования и назначение всех инструментов, которыми пользуется. Ребята так смотрели на тебя, что было видно, как они уважают тебя за силу и храбрость. Как полководец, ты не можешь стать другом каждому из них, потому что это расшатает дисциплину. Но обращайся к каждому по имени, и они будут отчаяннее драться за тебя — и за Фивы.

— Но сможем ли мы разбить спартанцев? — спросил Пелопид.

— Если кто-то может — то сможете и вы, — заверил его Парменион.

***

Дерая открыла глаза… но тьма была непроглядной. Она почувствовала тепло у себя на правой щеке и поняла, что солнце взошло, и зарыдала над своей потерей.

Слепота. Страх каждого человека от самой зари веков: беспомощность перед силами природы, перед яростью хищных зверей.

Последнее, что она видела — это Тамис, склонившаяся над ней с медным фиалом в руках, от бурлящего содержимого которого поднимается пар. Затем — огненное прикосновение к открытым глазам и вопль агонии, что последовала за поцелуем кислоты.

Она услышала, как открылась дверь, и откинула одеяло, когда Тамис села рядом с ней. — Лежи смирно, — сказала старуха, — и слушай меня. Расслабь свое тело и думай о лазурном небе и длинном золотом потоке. Сможешь?

— Да, — негромко ответила Дерая.

— Вообрази, как поток золотого льется на лазурь, и его острие огибает окружность, поворачивается, становясь замкнутой петлей, словно гигантская золотая игла. Ты представляешь это?

— Да. Золото на лазури, — прошептала Дерая.

— А теперь, ниже петли, как перекрестная гарда персидского меча, из золота вырастают две новых струи. Храни это в своем сознании, золото и лазурь. Скажи, что чувствуешь?

— Чувствую, будто теплый ветер веет у меня в голове.

— Хорошо. А теперь лети! — велела Тамис. Дерая почувствовала, как весь ее вес куда-то ушел, словно пали свинцовые оковы. Она поплыла — и открыла глаза. Потолок был близко, и она развернула свой дух и посмотрела вниз, на саму себя, лежащую в постели, и Тамис, сидящую рядом. Старая женщина посмотрела наверх. — Теперь ты можешь видеть, — сказала ей Тамис, — и ты открыла один из секретов Истока. Дар, принесенный Ему, возвращается с избытком. Теперь ты свободна, Дерая. Свободна летать, и свободна учиться. Вперед! Странствуй, как орлица, и проникай взором всюду, куда пожелаешь. Но не заглядывай в будущее, дитя мое, ибо ты еще не готова.

Душа Дераи устремилась из храма, ликуя в солнечном свете, пролетая сквозь тучи и преодолевая океан. Далеко под собой она увидела материковую Грецию, ее вздымающиеся горы и дикие равнины. Тонкие триремы стояли на якоре в бухте у Афин, и рыболовные суденышки сновали по воде вокруг них. Она полетела на юго-запад к Спарте, пролетая над своим прежним домом, видя своих мать и сестру во дворе.

Печаль наполнила ее сердце; не так хотела она повидать их — вместо этого она решила посмотреть, что было раньше. То, что она видела, расплылось и растворилось, и вдруг она увидела саму себя, выбегающую из ворот, спускаясь в долину, где могли заниматься девушки, а на соседнем холме, тем временем, лежал на животе парень по имени Парменион, ожидавший ее появления.

Эти сцены причиняли ей боль, но она не могла отказаться от их просмотра. Она вновь увидела, как он спас ее, и их первый день великой страсти в летнем доме Ксенофонта. Она не могла вынести картины собственной смерти, поэтому осталась с Парменионом, в ужасе глядя, как он уничтожил Нестуса.

Затем она отправилась вместе с ним в путешествие в Фивы, и в его частые, холодные встречи со шлюхой по имени Фетида. Гнев запылал в ней. Как он мог, поражалась она?

И все же, не взирая на гнев, она гордилась им, когда он спланировал взятие Кадмеи, и, пораженная, смотрела, как он упал без чувств и был перенесен на кровать. Она видела заботу Мотака, как тот разозлился на лекаря и, наконец, его отчаянный торг со шлюхой, Фетидой. И в этот раз она просмотрела всю сцену целиком, услышав как Парменион прошептал ее имя во сне.