Македонский Лев

— Уже не дешевого, — заметил Аргон. — Цены скачут очень быстро.

— Насколько сильна эпидемия? — спросил Парменион, налив бульон в глубокую миску и ставя ее перед толстяком.

— Не сильнее той, что поразила Афины. В Фивах обнаружено около восьми тысяч человек с симптомами, но у многих из них удается приостановить развитие заболевания. Среди стариков и детей болезнь смертельна, но молодые и сильные могут ее перебороть. Многое зависит от язв и волдырей. Если они образуются под мышками или где-нибудь рядом, то есть шансы на спасение; если же они доберутся до паховой области, то смерть не заставит себя долго ждать, — Аргон быстро вычерпал весь бульон ложкой в свой широченный рот, затем встал. — Пора идти. Я навещу Мотака завтра вечером.

Парменион проводил его до ворот и посмотрел, как толстяк пошел по прямой аллее, переступая через тела, лежащие рядами прямо на дороге.

Мотак сильно вспотел, когда вернулся Парменион, но губы у него запеклись и высохли. Подняв фиванцу голову, Парменион влил холодную воду ему между губ, а затем искупал его, как предписывал Аргон. Два дня Мотак еле двигался. В лихорадке он звал Элею и покрывался потом. На третий день подмышками у него появились большие опухоли, и он почти погрузился в кому. Парменион был изможден, но день и ночь оставался у постели больного. Опухоль под левой рукой Мотака потемнела и, как предупреждал Аргон, лопнула, истекая жидким гноем. Парменион намазал рану медом и укрыл Мотака свежими одеялами.

Следующим утром, уснув на стуле рядом с кроватью, он услышал стук в ворота. Протерев глаза, Парменион вышел во двор и увидел там молодую служанку, Клео.

— Моя госпожа, — всхлипнула Клео. — Она умирает.

Парменион отвел девушку к Мотаку и приказал сидеть подле него, объяснив, как надлежит омывать спящего. Потом взял плащ, вооружился мечом и кинжалом и осторожно двинулся к дому Фетиды. Всюду лежали трупы, и торговая площадь была пустынна.

Фетида лежала в постели, погруженная в неспокойный лихорадочный сон. Откинув одеяла, Парменион осмотрел обнаженное тело женщины. Подмышками обеих рук и на шее образовались опухоли. Завернув ее в одеяло, он поднял девушку на руки и медленно зашагал к своему дому.

По дороге двое мужчин, везших доверха загруженную мертвыми телами тележку, окликнули его: — Мы возьмем ее.

Он лишь покачал головой и пошел дальше. Его мускулы ныли от напряжения, когда он пронес ее через двор в андрон, где положил на кушетку. Вместе с Клео они спустили его кровать вниз и поставили рядом с постелью Мотака. — Будет проще присматривать за ними обоими в одной комнате, — сказал он Клео. — Теперь вернись в дом, собери всю еду, какая там осталась, и неси сюда.

Когда девушка ушла, Парменион омыл Фетиду, намазав медом сочащийся волдырь под ее правой рукой. Он пощупал ее пульс, который был слабым и неровным, а потом сел рядом, взяв ее за руку. Через какое-то время ее глаза открылись.

— Дамон? — прошептала она пересохшими губами.

— Нет, это Парменион.

— Зачем ты покинул меня, Дамон? Зачем умер?

— Потому что пришло мое время, — сказал он мягко, сжимая ее руку. — А теперь успокойся. Собирай силы — и живи.

— Зачем? — прозвучал вопрос, вонзившийся в него как зазубренный клинок.

— Потому что я прошу тебя, — произнес он. — Потому что… я хочу, чтобы ты была счастлива. Я хочу снова услышать твой смех.

Она вновь уснула. Вскоре она начала дрожать, и Парменион укутал ее теплым одеялом и обнял хрупкое тело, растирая ее руки и плечи, чтобы согреть.

— Я люблю тебя, Дамон, — произнесла она вдруг прояснившимся голосом. Парменион хотел солгать, как это сделала она однажды с ним. Но не смог.

— Если любишь меня, то живи, — сказал он. — Слышишь? Живи!

***

Время для Дераи летело незаметно. Каждый день она училась новым навыкам и лечила больных из уцелевших деревень, которых приносили к ней на самодельных носилках. Она срастила сломаную ногу крестьянина, успокоила плачущих, вылечила злокачественную опухоль на шее ребенка, а также вернула зрение слепой девочке, прибывшей в сопровождении своего отца из города Тира. По греческим городам Азии расходилась молва о том, что среди них появилась новая целительница, и день ото дня очередь страждущих перед храмом становилась всё длиннее.

Тамис отсутствовала несколько месяцев, но однажды вечером вернулась и застала Дераю в саду, где та наслаждалась прохладой ночного воздуха. В полях уже спали люди, ожидающие своей возможности увидеть Целительницу.

— Добро пожаловать домой, — поприветствовала наставницу молодая женщина.

— Они станут для тебя неисчерпаемым источником истощения, — сказала Тамис, кивая в сторону полей. — Они будут собираться со всей империи, из Вавилона и Индии, из Египта и Каппадокии. Тебе ни за что не исцелить их всех.

— Слепое дитя спросило меня, отчего я не вылечу сама себя.

— И что ты ей ответила? — спросила Тамис.

— Я сказала ей, что исцеление мне ненужно. И это правда; к моему собственному удивлению. Ты выглядишь устало, Тамис.

— Я стара, — проворчала Тамис. — Старикам положено уставать. Но мне нужно кое-что сделать, прежде чем я снова отбуду. Ты видела Пармениона, пока меня не было?

Дерая вспыхнула. — Мне нравится наблюдать за ним. Это неправильно?

— Вовсе нет. Пока ты еще не видела возможных будущих. Однако, пришло время пройти много разных путей. Возьми меня за руку.

Их души отделились, и женщины вдвоем устремились к Фивам, к дому Пармениона. Он был погружен во тьму, и звуки стенаний доносились со всех улиц.

— Что происходит? — спросила Дерая.

— Чума пришла на город, — ответила Тамис. — Смотри!

Время застыло, воздух замерцал. Дерая увидела Пармениона, который вышел во двор с лицом, покрытым красными пятнами, и непомерно раздутым горлом. Он упал, и она попыталась метнуться к нему, но Тамис удержала ее. — Ты не можешь вмешаться в это, — сказала она. — Ибо это есть будущее. Оно еще не случилось. Как нам не суждено изменить прошлого, так и в грядущем мы действовать не можем. Продолжай смотреть! — Изображение размылось, восстановившись, чтобы показать Пармениона умирающим в своей постели, умирающим на улице, умирающим в доме Калепия, умирающим в чистом поле. Наконец Тамис перенесла их обратно в храм и застонала, вернувшись в свое тело, так как шея ее затекла и теперь неимоверно ныла от боли.

— Что мы можем сделать? — спросила Дерая.

— Сейчас я ничего не могу. Я слишком устала, — сказала Тамис. — Но скажи, чувствуешь ли ты себя достаточно сильной, чтобы использовать свой дар на таком расстоянии?

— Да.

— Хорошо. Но прежде позволь мне спросить тебя вот о чем: как ты смотришь на то, чтобы Парменион женился?

— Женился? Я… я не знаю. Мне больно об этом думать, но, с другой стороны, почему нет? Он ведь считает, что я умерла — что, в общем, правда. А почему ты спрашиваешь?