Максимализмы (сборник)

Так вот, пушкинообразный заведующий мухлевал с Шипром, а точнее разводил его водой, а потому я всегда отказывался, когда после стрижки он спрашивал меня: – «Освежить?»

Ведь дома у меня всегда был под рукой дедушкин пульверизатор с грушей, насаженный на бутыль с Шипром, который дедушка тайно покупал у заведующего за полцены.

Но я не пользовался одеколоном – это было постыдно для дворового мальчишки.

Любимая сцена сов. кино

С детства любил и с трепетом смотрел сцену в фильме Ленин в 18 году. Когда Фани Каплан стреляла в Ленина.

Фильм этот гоняли по телевизору чуть ли не каждую неделю. Всякий раз я смотрел, затаив дыхание, и надеялся, что на этот раз убьёт. Но всякий раз, он, живчик, выживал.

Приходилось ждать очередного показа фильма Чапаев – там красного полководца в конце фильма всё-таки достреливали.

Мои дяди

О мёртвых – либо хорошо, либо… смешно.

У одного моего дяди жена была гинеколог. Когда у них происходила очередная семейная ссора, он выбирал эту медицинскую специализацию, чтобы, как ему казалось, наиболее болезненно оскорбить жену. Он выкрикивал, пенясь: «Чего же от тебя ещё ожидать? – ты же постоянно имеешь дело с самой грязью!»

Я безошибочным детским чутьём устанавливал связь с пиздой, которую, в то время ещё не видел даже на картинке. Но несмотря на своё невежество, я недоумевал – почему пизда считается местом абсолютной грязи, тогда как она для меня так вожделенна и когда она не сходит с уст дворовых мальчишек, не говоря уже о взрослых пьяницах, заполнявших наш задний двор. Я не мог поверить в априорную грязь пизды. И правильно делал.

Я подозревал, что мой дядя не в своём уме. И здесь моя детская проницательность не подводила меня.

Мой другой дядя был безустанный ёбарь, не раз подхватывавший триппер, не долечивался, несмотря на то, что сам был врачом. Инфекция поднялась в почки, и в конце концов убила его. Я, зная о его женолюбии, которое тяготило его жену, поскольку к ней оно уже не относилось, показал ему мои первые чёрно-белые порнографические фотографии, переснятые с цветного шведского порнографического журнала под недвусмысленным названием Dream.

В отличие от меня, дрожавшего над ними, фотографии не произвели на дядю никакого впечатления. Быть может потому, что пизды были чёрно-белые, а он любил их многоцветными. Мне было 17 лет, и я бы бросился даже на бесцветную.

А дядя доверительно поведал мне, что он в свои 45 лет гораздо сильнее по мужским делам, чем когда был молодым, что, мол, научился не кончать сколько захочет. Меня это его искусство мало впечатлило, как его – мои порнофотографии.

Я ведь мечтал кончать как можно чаще и желательно – в пизду.

Уж не знаю, хорошо я написал о своих дядях или смешно.

Эффективность супротив разнообразия

Когда я только начинал приставать на улицах к девушкам, я оказался свидетелем многократного совершения этой процедуры своим старшим приятелем. Он использовал лишь одну фразу:

– Девушка, который час?

Когда девушка отвечала, он продолжал:

– А почему так мало?

Девушка удивлялась или даже прыскала от смеха и дальше разговор продолжался без труда.

Если же девушка не рассказывала, который час, мой знакомый говорил:

– Девушка, у вас часов нет, я вам их подарю. Золотые с брильянтами – можно?

Или:

– Девушка, у вас часы остановились? Давайте, я их подтолкну.

Как правило, разговор завязывался и продолжался до получения телефона – главной цели подобного предприятия.

Однако мне претило такое однообразие первой фразы – я, писавший стихи, взял на себя творческое обязательство: к каждой девушке подходить с новой начальной фразой. И действительно, я тешил своё тщеславие тем, что вымучивал из себя каждый раз что-то новое, но, увы, не всегда эффективное для быстрого заполучения телефона. Кроме того, я скоро почувствовал, что если знакомиться с девушками не раз в месяц, а каждый день и с несколькими, то становится изрядно утомительно придумывать подходы заново – в голове кружатся уже использованные и хорошо сработавшие фразы. Постепенно, раз за разом я стал малодушничать и повторяться. Чем больше я углублялся в освоение целинных и залежных женских земель, тем больше я ставил свою приятную работу на конвейер, используя три-четыре отработанных фразы. Получалось волшебство – говоришь одни и те же слова, а получаешь разные пизды – это ли не сказка? А с моим приятелем так вообще было совершенство – он говорил всего лишь одну фразу. И срабатывало, как «Сезам-сезам, раскройтесь ноги».

Суть поэзии

Самая высокая поэзия имеет самое практическое приложение в области добычи пизд. Я до этого дошёл с малых лет. Так, гуляя по садам и паркам и видя девушек, сидящих на скамейках, или прохаживаясь на пляже промеж девушек, кажущих своё тело, лёжа на подстилке, я подсаживался и говорил нечто вроде:

– Девушка, вы так красивы, что я хочу почитать вам стихи.

Не было случая, чтобы это предложение было отвергнуто. Во времена моей юности девушки были помешаны на стихах и поэтах.

Я присаживался и начинал читать свои вирши.

– Чьи это стихи? – всякий раз спрашивала девушка.

– Мои, – всякий раз скромно отвечал я.

Сочетание моей спортивной фигуры и поэзии, исходившей из неё, действовало на девушек должным неотразимым образом.

Так одну я пронял до скоро приключившегося обоюдного оргазма такими имажинистскими строками:

Пахнет прошлым мёртвый стогсвежескошенных надежд.

Других я брал реалистическими регалиями:

И нет у дней названий,они бегут как встарь,из встреч и расставаниймой новый календарь.

Лет через двадцать стихи перестали действовать. Их заменили деньги. Девушки реагировали на них тем же поэтическим способом – разводя ноги.

Промка

В ЖЖ [82] появился фоторассказ о Доме Культуры Промкооперации в Питере. Я с 1953 по 1976 жил буквально в двух шагах от этого здания и ошивался с разных его сторон и внутри. Глядя на фотографии, я вспомнил кое-чего и помемуарю чуток на эту тему.

82

«Живой журнал».

Первое воспоминание о Промке по рассказам родителей – они там смотрели Ив Монтана и Порги и Бесс – культурные свидетельства хрущёвского потепления. Я помню программки с непривычными образами негров, которые не повешены куклуксклановцами, как утверждала советская пресса, а звездились на сцене, Ив Монтана с кадыком и песней Се си бо, которую мальчишки переименовали в «соси банан».

Зал Промки был чуть ли не самый большой в Питере в то время, и лучшие концерты проходили там. В Промку я ходил на новогодние представления, пахнущие мандаринами из бумажных подарочных мешочков, которые раздавали престарелые снегурочки и деды Морозы навеселе.

Зимой часто возникал усиленный мороз, а если температура доходила до минус 25, то школа отменялась. Затая дыхание, я слушал утром радио, моля диктора произнести волшебное число, которым становилось любое, начиная с двадцати пяти и больше. И вот в один из таких морозных дней с ярчайшим солнцем в непривычно голубом небе я вместо школы пошёл с мамой в Промку на выставку индийского искусства (или китайского – один хуй). Там меня поразило вездесущее для тамошней тогдашней культуры зерно, над которым громоздился микроскоп и, глядя в него, можно было прочесть выцарапанный на зерне дифирамб Сталину, перевод которого был услужливо помещён рядом на обрамлённой бумажке. Сколько элеваторов таких зёрен понаделало время…