Максимализмы (сборник)

Но в то время разговоры о целине вызвали во мне необычайный душевный подъём. Приближалось лето и мне хотелось приключений, а целина предстала идеальным вариантом. Несколько моих друзей и приятелей из моей и соседних групп, подобно мне, были подхвачены бурным потоком романтики, и все мы записались в отряд. Я даже написал какое-то стихотворение, которое лень искать, а всё что я помню – это уничижительное отношение к тем, кто на целину не едет:

…на дачках,ищут лесные подачкипрочие.

Перед отъездом все собрались у здания ЛЭТИ, поджидая автобуса на вокзал, оставалось ещё пара часов, так что я и несколько соотрядников решили постричься наголо. Мотивы были разнообразные – от чувства протеста против комфорта до гигиенического опасения вшей.

В поезде ехали долго но как будто весело. После того, как было обнаружено, что Саша Б. спит с открытым ртом, я и ещё кто-то стали выдавливать ему в рот зубную пасту, и тогда он просыпался с полным ртом под хохот всех наблюдавших.

Одним утром спавшие на верхних полках проснулись с чёрными лицами – это гарь, производимая паровозом, летела с лёгкой руки ветра в приоткрытые сверху окна.

Через трое суток мы приехали в Казахстан, Ленинградский район Кокчетавской области. Название посёлка, рядом с которым располагался наш отряд, я не помню. Со станции мы ехали в кузовах допотопных грузовиков, трясшихся по пыльной и необозримой степи. Когда мы приехали в лагерь, лица наши были серые от бездорожной пыли.

Лагерь представлял из себя три-четыре большие брезентовые палатки, в которых стояли металлические кровати. В каждой палатке помещалось человек двадцать.

Рядом с палатками была кухня-столовая – деревянный сарай, где стояли столы и скамейки для удобства поглощения еды и, чуть поодаль от них, плиты, на которые ставились котлы для производства варева из пищепродуктов.

Перед нашим отрядом стояла задача – построить то ли свинарник, то ли коровник, то ли хлев. В нашем отряде имелась пара профессиональных строителей, которые должны были нами распоряжаться с технической точки зрения. Но их профессионализм соответствовал уровню целинного бытия.

Начальником отряда был Гантмахер, студент старших курсов, имени которого никто не использовал, так как все называли его по фамилии, благо она была мною переделана в присказку:

Пошёл ты, гад, на хер, Гантмахер!

Спал он в палатке у брезентовой стенки, причём так крепко, что разбудить его было чрезвычайно трудно – приходилось пихать его изо всех сил, чтобы он раскрыл глаза.

Мы пользовались этим и мочились снаружи на брезентовую стенку палатки именно в том месте, где угадывалась его кровать. Его богатырский сон (и небогатырское обоняние) позволяли нам злорадно оправляться по очереди почти в самого начальника.

Моя работа была одна и та же: мы с напарником шли с носилками к цементному раствору, наполняли их, затем тащили их по шатким мосткам к ещё пустой опалубке и выливали в щель раствор, который должен был образовать стену.

Каждое утро начиналось с построения, где давались задания на день и плелась прочая ерунда, притворяясь армейским порядком. После первых пары дней мы уже к этим пионерским линейкам относились иронически, а на вечерней, усталые после работы, я и Серёжа Т., с которым мы выстраивались рядом, тихо восклицали: «День прошёл – и хуй с ним!» Очень скоро мы начали считать дни до возвращения.

Гантмахер ежедневно и торжественно обещал, что раствор будет поступать «машина за машиной», но раствора постоянно не хватало. А если не хватало раствора, то мы не успевали построить хлев, за который нам причитались вожделенные деньги.

Голодными мы не были, но вкусненького хотелось, а его не было. Варились непрестанные макароны, но один раз пригласили казаха из посёлка и он сделал бильбашмак (или как там его?) – там в тесте было какое-то мясо.

Время от времени привозили кумыс. Необыкновенный вкус его мне нравился, как всё необыкновенное. Ходили слухи, что в кумысе шесть градусов спиртовой крепости и потому многие заглатывали его в большом количестве в тщетной надежде захмелеть. Но при моём умеренно-любопытном потреблении непривычной жидкости опьянения не наступало.

В пустом магазине посёлка вместе с чёрствым хлебом продавался чистый спирт в бутылках – необходимый минимум для проживания в советской степи. Я раньше ничего, кроме водки, не видел и слово «спирт» для меня представлялось чуть ли не преступным, поскольку я знал, что в Ленинграде его добывали лишь одним способом – крали из различных лабораторий и учреждений, где он использовался для протирки и прочих технических целей. А тут, пожалуйста, – питьевой спирт – пей не хочу. Но я и впрямь не хотел, я и водку-то на то время пил всего раза три из-за нелюбви к состоянию опьянения, а прикладываться к бутылке со спиртом у меня не было ни желания, ни тем более денег.

Отрядные любители выпить покупали спирт тайно, так как алкоголь в отряде запрещался. Но это развлечение проходило мимо меня, как и другие типично целинные – одним из них было пение вечерами у костра. Эта процедура вызывала у меня особую ненависть. Прежде всего потому, что песни были феноменально дурацкие – вроде:

Целина родная —вот ведь ты какая.

или:

И качаясь, идут валы,от Баку до Махачкалы.

Я от этого хорового херового пения, как и от всякого общественного действия, держался подальше.

Некоторым отрядникам приходили посылки с едой от родителей, включая и меня. Содержимым делились с разной степенью интенсивности: от самостоятельного сжирания, облагодетельствования ближайших друзей и до выставления на общий стол. Я делился, но избранно.

Дима X. придумал напиток, представлявшийся нам амброзией. Он брал лимонную кислоту и смешивал её с содой в только ему известных пропорциях и получалась «шипучка» (составляющие он предусмотрительно привёз с собой). Ведь мы пили там только ледяную воду из колодца, которую подвозили на стройку, чтобы мы могли производительно работать в жару.

Вот я и придумал стишок, что начинался так:

Долго думал Дима надтем, как сделать лимонад…

Остальное, разумеется, не помню.

Дима давал свой лимонад только избранным, тем к кому он благоволил, или сжалившись над теми, кто отчаянно канючил этот деликатес. Ведь лимонная кислота и сода были на вес золота, и потому эти возлияния происходили чрезвычайно редко и лишь среди посвящённых.

Иногда завозили молоко. Некипячёное молоко распивать запрещалось из-за опасности бруцеллеза, которым нас безудержно стращали. Пришлось мне поучаствовать в создании плаката, который повесили на кухне: