Малафрена

Отец держал карты буквально у самого носа, но не потому, что страдал излишней подозрительностью; просто был очень близорук. У Роденне, их соседа-щеголя, была легкая рука, так что ему всегда везло в игре. Он был владельцем небольшого поместья, но его излюбленными занятиями были хождение в гости и охота. Он никогда не был женат, утверждая, что жена станет лишь помехой в этих его увлечениях. Мисс Элизабет, как всегда, выглядела спокойной и вполне довольной собой и жизнью. Она обладала удивительным свойством не обращать внимания на мелкие неприятности и смиренно благодарила за это Господа. Рядом с ней новый управляющий Гаври выглядел острым, как лезвие ножа. Он был родом из Валь Альтесмы и всего месяц назад появился в доме графа Орланта. Пьера до сих пор не обращала на него особого внимания, поскольку он вечно был занят какими-то документами, счетами, деловыми разговорами с отцом, а с нею не перекинулся и парой слов и чаще всего пропускал обед, продолжая работать либо в конторе, либо где-то в садах и полях Вальторсы. Сейчас Гаври сидел молча, но чувствовалось, что он напряженно вглядывается в лица других игроков. Пьера от нечего делать решила рассмотреть его повнимательнее. Он был худощав и довольно красив: изящно очерченный рот, темные глаза, рыжевато-каштановые волосы. Разглядывая его, Пьера думала, что самое лучшее в ее помолвке с Александром Сорентаем — это ощущение обретенного убежища, из которого можно теперь совершенно спокойно смотреть на других мужчин.

С двенадцати лет она постоянно стремилась в кого-нибудь влюбиться. Это оказалось делом нелегким, и она влюблялась в мужские портреты, в незнакомцев, мельком увиденных на улицах Партачейки, в героев романтических литературных произведений и, разумеется, в тех немногочисленных мальчиков, с которыми была знакома и которые стоили хоть какого-то внимания: были лишены, скажем, уродливых родимых пятен или отвратительных прыщей и бородавок и не казались ей полными тупицами. Да, влюбиться в кого-нибудь по-настоящему оказалось непросто. Но Пьера не теряла надежды и не унывала. Она упражнялась, влюбляясь во всех по очереди, как музыкант упражняется в игре на скрипке — не то чтобы хладнокровно, но тем не менее методично, и не ради сиюминутной выгоды или развлечения, и не потому, что ему так уж хочется отыграть каждую гамму еще раз десять сверх положенного, но потому, что играть на скрипке нужно непременно хорошо, ибо лишь так он может проявить свой талант и выразить себя как личность. Александра Сорентая Пьера знала с рождения. Ни одно общественное событие не обходилось на северном берегу озера без участия Сорентаев, Сорде и Вальторскаров, хотя в последнее время численность двух последних семейств значительно уменьшилась, а род Вальторскаров вполне мог на Пьере и завершиться. Зато Сорентаи множились и процветали. Под их династической крышей всегда было не менее полутора десятков отпрысков; они занимали обширные владения к северо-западу от Вальторсы, в долине под горой Синвийя. В данный момент в этой старейшей семье края было шестеро детей — три дочери и три сына. Все они отличались высоким ростом и шумным, веселым нравом, за исключением старшего, Александра, который был и ростом невелик, и нравом спокоен. Александр и Лаура Сорде были ровесниками, и когда обоим исполнилось по шестнадцать, он написал ей длинное любовное письмо, напичканное цитатами из «Новой Элоизы» Руссо (которую его мать год назад взяла почитать у Элеоноры, да так и забыла вернуть). Лаура сразу показала это письмо матери, и та посоветовала ей ничего не предпринимать и никак своего отношения к письму не показывать. И действительно, ничего из этой «любви» не получилось, однако и Лаура, и Александр еще долгое время смущались, вспоминая об этом письме; оно легло на их отношения подобно тяжкой могильной плите, и в течение трех последних лет они на каждом балу танцевали друг с другом, храня тяжкое, мучительное молчание. Так что Лаура испытала огромное облегчение, когда на очередном балу смогла наконец препоручить заботам Александра Пьеру, а сама с удовольствием танцевала весь вечер с Сорентаем-отцом и с многочисленными дядьями Александра, а также его кузенами, зятьями и прочими представителями неисчислимого клана Сорентаев. Это «препоручение Пьеры» имело место в августе, на том самом балу, который они так живо обсуждали на берегу озера уже описанным ранее июльским вечером, на том самом балу, где Пьера появилась в белом платье с расшитым золотыми цветами корсажем. Это было ее первое бальное платье! Александр тогда уставился на нее так, словно увидел впервые в жизни. А впрочем, в этом чудесном платье Пьера действительно показалась ему совершенно незнакомой. Она вдруг возникла перед ним в сиянии юной женственности, будто далеко позади оставив свое недавнее детство по воле Господа и благодаря искусству швеи. К полуночи Александр был совершенно уверен: если Пьера откажется выйти за него замуж, жизнь лишится для него всякого смысла. Тремя неделями позже во время пикника, устроенного в сосновом лесу на другом берегу озера, когда солнце уже клонилось к вечеру после долгого дня, полного шума и веселья, Александр отозвал Пьеру в сторону и обратился к ней с несколько высокопарной и прерывистой, но искренней речью и предложил ей руку и сердце. Пьера приняла его предложение сразу. «Хорошо», — только и сказала она, сидя на упавшем дереве у ручья. Александр стоял, неуклюже склонясь над ней и не осмеливаясь ни опуститься перед ней на колени, ни просто сесть рядом.

— Можно мне поговорить с твоим отцом? — спросил он.

— А может быть, нам стоит еще немного подождать? — предложила она.

Она не объяснила, почему нужно ждать, да он и не спросил. Они согласились на это без обсуждений и решили, что помолвку следует сохранить в тайне. Оба не сомневались, что именно так и следует поступить. Они полностью доверяли друг другу. Александр, сгорая от неподдельной страсти, был уверен, что это любовь до гроба. Пьере же все это казалось скорее игрой; впрочем, не совсем игрой, а чем-то вроде музыкальных упражнений, когда после хорошо разученных гамм можно наконец перейти к НАСТОЯЩЕЙ музыке — какому-нибудь moto perpetuo [18] или тарантелле для начинающих. Она не знала, почему Александр сказал, что непременно женится на ней. Она-то пообещала выйти за него только потому, что ей хотелось еще поупражняться в искусстве любви. О возможности заключения брака с Александром она старалась не думать. Они считались женихом и невестой, были помолвлены, и пока что ей этого было более чем достаточно. При этом они все время обманывали: друг друга (причем Пьера обманывала Александра сильнее, чем он ее), а также себя (причем Александр себя обманывал сильнее, чем Пьера). Но тем не менее оба были вполне счастливы. Пьера, сидя тогда на стволе упавшего дерева, подняла глаза и посмотрела в суровое мальчишеское лицо Александра, и он, глядя на нее сверху вниз, промолвил:

18

Вечное движение (итал.).

— Теперь ты моя невеста!

А чуть позже прибавил:

— Ты ведь знаешь, что наши земли граничат? На холме Галия.

Он, старший сын, являлся основным наследником земельных владений Сорентаев; а Пьера была единственной наследницей Вальторсы. Объединенные земли стали бы великолепным помещением капитала. Пьера находила весьма интересным, что Александр уже понимает это и заботится о будущем; ее прямо-таки восхищала его хозяйственная прозорливость. Отец Пьеры был человеком непрактичным, мало приспособленным к тому, чтобы управлять своим обширным хозяйством, а уж когда графу приходилось решать денежные вопросы, он становился совершенно несчастным. Гвиде Сорде всегда стремился наставить его на путь истинный. Однако Гвиде, будучи отличным хозяином, тоже не отличался особой практичностью. Дело в том, что он больше любил сам процесс работы, а не ее результат; получаемый доход интересовал его значительно меньше. Александр же не считал занятия хозяйством ни наказанием, ни самоцелью, но воспринимал это как средство существования. Предпочитая работу в конторе работе в полях, он уже два года вел всю бухгалтерию отца, и его рассказы о неудачных или выгодных сделках, о хозяйственных доходах и расходах оказались для Пьеры чем-то совершенно новым, и она с глубоким интересом его слушала: Ее умная заинтересованная манера слушать и непритворное восхищение его, Александра, талантами просто пленили молодого человека и привязали его к этой девушке узами куда более прочными, чем любовное томление.

Звездный час для Пьеры наступил, когда она сообщила о своей помолвке Лауре. Наконец-то она почувствовала себя победительницей! А Лаура, действительно ощутив мимолетный укол зависти, решила не придавать этому значения: подобные эмоции казались ей недостойными внимания, жалким мусором в мощном и чистом потоке их дружбы. Впрочем, очередная влюбленность Пьеры и ее помолвка с Александром и в жизнь Лауры внесли какое-то разнообразие, ибо жилось ей как-то уж чересчур спокойно и одиноко. А Пьера, не рассказав о своей тайной помолвке Лауре, и вовсе не получила бы никакого удовольствия. Ей куда больше нравилось разговаривать с Лаурой об Александре, чем пребывать в обществе самого Александра.

Хотя видела она его нечасто: открыто ездить к ней как к своей невесте он пока не имел права. Кроме того, она требовала, чтобы их отношения сохранялись в тайне. А визит молодого человека к молодой девушке местное общество, крошечное, но весьма наблюдательное, расценило бы однозначно. Поэтому влюбленные встречались тайком, и основная роль Лауры заключалась в том, чтобы эти свидания устраивать. Причем эта романтическая игра занимала ее в неменьшей степени, чем самих Пьеру и Александра; и. пока они шептались в тени лодочного сарая, Лаура честно стояла на страже, возможно, даже более счастливая, чем" они сами.

На самом первом своем свидании они даже поцеловались, причем внезапный и неуклюжий поцелуй Александра пришелся Пьере куда-то ближе к уху. После этого они надолго застыли в полной неподвижности, не осмеливаясь пошевелиться, так что даже шеи у обоих заболели. Пьера всем сердцем старалась почувствовать радость или хотя бы возбуждение, однако, даже оставшись одна, так ничего особенного и не почувствовала; и даже упоминать об этом поцелуе в разговоре с Лаурой не стала. Да и Александр больше не пытался ее поцеловать. Самое большее — брал ее за руку, и ладонь его тут же становилась влажной, что Пьере было не очень-то приятно. Однако Александр этого не замечал и продолжал держать ее руку в своей на протяжении всего их разговора, хотя девушка все время старалась незаметно руку высвободить.

Однажды, в очередной раз болтая с Пьерой — а разговоры подруг о любви доставляли обеим особое удовольствие, — Лаура сказала:

— Ты знаешь, Пери, теперь и я могу кое-что сказать тебе по секрету.

— Что, что, что?

— Да, в общем, ничего особенного. Я все думала, как хорошо было бы, если бы вы с Итале полюбили друг друга. Ну, ты же знаешь, как мы иногда придумываем себе такую жизнь, какая нам непременно понравилась бы…

Пьера понимающе кивнула.

— Только из этого все равно ничего не получилось бы, — вздохнула Лаура.

— Но почему?

— Ну… эта его политика!.. Да и характеры у вас обоих… Хотя, с другой стороны, он, конечно же, не Александр!

И вот сейчас, сидя у камина и пытаясь написать сочинение об обязанностях юной дамы, Пьера вдруг вспомнила тот короткий разговор с Лаурой, ее чуть насмешливый намек на то, что «Итале, конечно же, не Александр», и то, с какой любовью и одновременно как бы с вызовом посмотрела на нее Лаура, и холодный озноб пробежал у нее по спине. Влюбиться в Итале? Выйти за него замуж? Нет! Это было бы нечто совершенно отличное от их отношений с Александром Сорентаем. Их помолвка, их привычка держаться за руки была обыкновенной игрой, в которую Пьера могла бы, казалось, играть до бесконечности. А вот с Итале в такую игру она играть не смогла бы, не смогла бы в этой игре быть ведущей. Нет, о подобной игре с Итале даже и думать не стоило! И об Итале тоже не стоило думать, не стоило вспоминать тот дивный аромат мандевилии, шум летнего ливня и то, как он стоял в проеме распахнутой двери… Пьера так и не прочла ту книгу, которую он ей подарил на прощанье. Она называлась «Новая жизнь» и по-прежнему стояла у нее в комнате на верхней полке шкафа. Пьера даже ни разу не достала ее оттуда. А сегодня утром ей почему-то вдруг пришло в голову, что Итале возвращается. Какая чепуха! Он и не думал возвращаться. Он уехал навсегда.

Тетушка давно уже смежила веки, пальцы ее неподвижно застыли на клубке красной пряжи.

«Молодые девушки должны быть послушны… Они всегда должны быть чистыми и аккуратными…» Пьера зевнула, и Роденне, заметив это, улыбнулся ей добродушно и сказал, не отрываясь от карт:

— Не проглотите ненароком камин, графинечка!

Вдруг снаружи послышались чьи-то голоса и шаги, и Пьера встрепенулась: слава богу, кто-то приехал! Это оказался священник, отец Клемент, которому нужно было посоветоваться с графом насчет очередного собрания Братства католиков Валь Малафрены; с отцом Клементом прогулки ради пришли и Сорде. Элеонора принесла Тетушке несколько мотков шелковой пряжи новых оттенков.

— Как ваш ревматизм, дорогая? Не стало ли вам лучше? — ласково спросила она старушку, и та, открыв свои ясные серые глаза и увидев перед собой Элеонору, ответила ей без малейшего удивления:

— Да нет, все так же.

Гвиде и Роденне тут же углубились в беседу о гончих псах, а Пьера отправилась на кухню, чтобы отдать соответствующие распоряжения повару и поторопить его, ибо граф Орлант никогда ни одного гостя без угощения не отпускал. Новый управляющий графа встал из-за стола с разложенными на нем картами, расправил спину и плечи, неторопливо подошел к камину и встал к нему спиной, явно желая согреться. Лаура, вернувшись в гостиную, вежливо спросила: