Малахов курган

– Правильно судили, братишки? – спросил Антонов.

– Правильно.

– Пойдем по порядку дальше. Второй нестроевой – цирюльник батальона Петр Сапронов. Имел при себе сумку с полным причиндалом: бритвы, мыло, спирт, корпию, бинты. Перевязал мичману Завалишину руку. Которых совсем убило, у тех определил смерть, чтобы не оставить раненых в руках неприятеля. Так? Так… Где ты, Сапронов?

– Здесь, – невнятно послышалось из угла.

– Так. Так и запишем. Писарь, пиши. Записал? Правильно судили, братишки?

– Правильно! Правильно!

– Пойдем дальше. Третий нестроевой – Тарас Мокроусенко, шлюпочный мастер.

– Есть! – откликнулся Мокроусенко, встав.

– Вызвался охотником, – скороговоркой чтеца зачастил Антонов. – Оружия при себе не имел, за что не похвалю. Захватил с собой три ерша – а вы, братцы, забыли, за что вас хвалить мне не приходится. Заклепывал пушки. Раз прислана третья медаль – дать надо. Так? Так!.. Писарь, пиши! Записали. Правильно судили?

– Правильно, правильно, правильно!..

Приняв из руки Антонова медаль, Мокроусенко поклонился на три стороны:

– Спасибо, братишки, спасибо, спасибо… Три кварты обещал, так и будет три кварты.

Матросы зашумели. Веня, пользуясь шумом, шепнул на ухо боцману:

– Дяденька Антонов, ему бы надо крест дать… Он ведь Ольги, моей сестры, жених. Она его без «Георгия» с глаз долой прогонит.

– Это которая Ольга? Та, что меня водой поила?

– Да нет, которая все фыркала.

– А! Кошурка [304] рыжая! Помню! Говоришь, ему крест? Не я сужу – товарищи судят. Спросим товарищей… Помолчите, братишки, еще пять минут, а там хоть криком изойди.

304

Кошурка – кошка.

Говор улегся и смолк.

– Вот что я тебе скажу, Мокроусенко, – обратился боцман к шлюпочному мастеру. – Видать сразу, что ты нестроевой, мастеровой! Кабы был ты правильный матрос, понимал бы, что о квартах зря пустил. Угощение от всех кавалеров будет – это так положено, по случаю общего восторга. Юнги в счет не идут. С юнг не спрашивается! А судим мы не за вино, а по чести, кто достоин! Опять же, три кварты на пятьдесят человек – это выйдет по чайной ложке на брата? Медицинское средство, братец!

Мокроусенко приложил руку к сердцу, прикрыв медаль, которую уже успел приколоть на грудь, и воскликнул:

– Товарищи, дайте слово сказать!..

– Скажи. Дозволим сказать слово. Говори, мастер.

– Братишки! Насчет того, чтобы три кварты, это я ошибся, винюсь – ошибся, что и говорить. Пустое дело три кварты. Я же, братцы, не о том скажу. Что я нестроевой, мастеровой, так мне медаль?

– Он креста желает!

– Желаю, товарищи, не таю. И так я вам скажу: считаю – того достоин.

Он отнял руку от сердца. На груди его сверкнула медаль.

– Сердце мое кровь точит, – не за себя, а за весь мастеровой народ. Чем стоит Севастополь? Штыками? Винтовками? Пушками? Так оно и не так. Вы же, братцы, герои, вы рыцари. Вами город стоит. А перестали кузнецы в доках ковать, перестали литейщики лить, у меня мастера лодки делать. И что? Разобьют у пушки станок – кто сделает новый? Мокроусенко Тарас с мастеровыми. Разбили ложу у штуцера – к кому нести? К тому же мастеру. Колесо у полевой пушки – куда? Идут к кузнецам, к Мокроусенке Тарасу. Да что много говорить: вы люди разумные и сами поймете – Севастополь держится вами, рыцари. Но не одними вами, но и мастеровыми и рабочим народом. Не одним штыком, но и киркой каменщика. Не одними пушками, но и лопатами.

А кто храбрее, спрошу я вас! Это еще надо разобрать. По моему глупому разуму, меньше надо храбрости, когда на выстрел врага можешь выстрелом ответить. Тебя ударило раз, ты ответишь два. Сердце в ярости зайдется, человек колет, рубит, режет, палит, себя не помня. Это вам сладость и радость. И вина не надо! А мастеровой на месте стоит, долбит, стучит, роет, колет, гнет, строгает, кует и не о том, чтобы биться с кем, думает, а о том, как бы выполнить заданный урок. А бомба с пулей не спрашивают, кого бить, – лопата у него в руке или молоток либо ружье. Всех равно поражает смерть… Меня, братцы, наградили, за то и спасибо, и кланяюсь вам, а сердце у меня за весь мастеровой народ болит.

Мокроусенко вздохнул, прижал руку к сердцу, закрыв медаль, уронил голову на грудь и тяжело опустился на скамью.

– Хорошо ты, Мокроусенко, сказал! – похвалил шлюпочного мастера Антонов. – Слышишь – товарищи молчат. Все как один молчат. Кого во флот берут? Вольных матросов, мастеровых, умеющих людей. Я сам до службы у Берда на Гутуевском острове [305] слесарем работал с молодых зубов. Вон, Мокроусенко, рядом с тобой Сумгин сидит – он тебе расскажет, как мы с ним первый пароход на Неве клепали. Первый русский пароход! А вон Передряга, медник, кубы [306] ковал. А вон Иван Степенный на Васильевском острове [307] паруса кроил. Гляди, Тарас, уж трое – и все с тобой на горе были, все вернулись, все креста достойны.

305

Гутуевский остров – находится в Санкт-Петербурге, в юго-западной части дельты Невы, омывается реками Невой, Екатерингофкой и Ольховкой.

306

Кубы – большие металлические котлы обычно цилиндрической формы.

307

Васильевский остров – один из самых больших в Санкт-Петербурге, омывается реками Большой и Малой Невой, Смоленкой и водами Финского залива.

Мы, матросы Черноморского флота, так судим. Кто храбрее? Все храбрые! Кто ловчее? Все ловкие! Все добрые товарищи. Троим кресты даем – это все одинаково, как бы каждому дали крест. Мне креста не полагается: я на горе не был. А уж невидимый знак и я на груди ношу. Тебе отличие – отличие всему Черноморскому флоту. Понял ты это, мастер? А раз ты затронул у нас эту жилку, мы тебе ответим. Не в том сила, храбрый ты или нет, – да хоть бы самый храбрый на свете! А в том сила, хотим ли мы тебя за ровню принять, признать тебя за родного человека… Так? Так. И, стало быть, за всех скажу: жилку ты затронул. Заиграла жилка, и должны мы тебя принять за правильного матроса действующего флота. Правильно я судил, товарищи?

– Правильно! – одним дыханием ответили ему матросы.

– Писарь, пиши! Записали. Стало быть, решили мы, что Мокроусенко Тарас, хоть он и нестроевой, принят за законного матроса, и дать ему долю флотского счастья… Так? Так. Записали. На гору ходило пятьдесят, кроме нестроевых и мичмана. Осталось на горе восемь. Жеребьев сорок два да на Мокроусенко один – итого сорок три жеребья…

Кресты

Антонов встал и, приподняв платок, переложил его с орденами влево. Веня увидел, что под платком лежали приготовленные раньше квадратики, аккуратно нарезанные из бумаги. Боцман отсчитал сорок три квадратика, на трех квадратах Антонов поставил по кресту карандашом. Быстро и ловко скатал бумажки между ладонями в трубочки – видно, это дело ему было привычно.

Матросы молча смотрели не отрываясь на руки Антонова.

– Юнга! Дай твою шапку, ты еще безгрешный!

Веня подставил шапку дном вниз, и Антонов стал бросать туда одну за другой маленькие трубочки, вслух считая:

– … Сорок два, сорок три! Так? Так. Юнга, тряси!

Юнга начал трясти шапку, словно сеял через сито муку, и тряс так до конца этой торжественной церемонии.

– Подходите, братишки, по порядку, без суеты, – предложил Антонов.

Никто не решался первым вынимать жребий.