Малая Глуша

– Пошли, – сказал псоглавец, оборачиваясь и улыбаясь красной пастью.

– Ну ее. Пошли скорей.

Инна, пригнувшись, нырнула в отверстие в холме и исчезла из виду.

– Нет. – Он покачал головой. – Подождем.

– Она думает, она тут самая умная, – сказал псоглавец. – А мы раз? и уже там. Пока она будет тут возиться.

– Сказано – нет, – ответил он равнодушно.

– Ну, как знаешь. – Псоглавец со стуком захлопнул пасть и вновь стал чертить в пыли острием посоха.

Он подумал было, что их проводник обязательно должен рисовать какие-то мистические знаки, но, когда вгляделся, понял, что это палка-палка-огуречик. Только голова у нарисованного человечка была с остренькими ушками-треугольниками, отчего напоминала собачью.

– Злая она, – сказал псоглавец. – Нехорошая. Погоди, еще выкинет какую-нибудь пакость, вот увидишь.

– Она несчастная. – Он чувствовал себя виноватым перед Инной и считал необходимым оправдывать ее.

– Ты ей, дуре, нравишься, – продолжал псоглавец. – А она тебя за это ненавидит. Знаешь, что она думает? Что ты – это такое испытание.

Специально для нее.

– Откуда вы знаете, что она думает?

– Судья сказал.

– А вдруг так оно и есть? – сказал он. – Я – испытание для нее, а она – для меня.

– Умным быть вредно, – заметил псоглавец и перечеркнул нарисованного человечка острием посоха.

Инна торопилась, волоча чемодан за ручку; чемодан был грязным и побитым, он и сам себя чувствовал грязным и побитым, точь-в-точь как этот чемодан.

И она была усталая и растрепанная, но на щеках появился лихорадочный румянец, а глаза блестели. Близость цели придавала ей надежду.

– Давайте я понесу, – сказал он, но она только покачала головой и крепче уцепилась за ручку.

Псоглавец рассматривал ее с равнодушным интересом, потом повернулся и пошел, поднимая пыль босыми ногами. Шаги у него были широкие, он делал шаг там, где они делали два и все равно не поспевали. Инна шла, закусив губу, красные пятна на щеках расползлись, а в глазах появились слезы.

– Погодите! – крикнул он. – По… жалейте. Она же не может так.

– А я думал, вы торопитесь, – ухмыльнулся псоглавец, но сбавил темп.

Взошло большое очень красное солнце и быстро, словно воздушный шар, взлетело над горизонтом, меняя свой цвет до раскаленно-белого.

Селение песьеголовых осталось позади, теперь они шли по тропинке, вившейся сначала по пустырю, заросшему иван-чаем и мать-и-мачехой, потом?- по лугу, где цветы были уж и вовсе необыкновенные, яркие и пестрые, и он гадал, почему это псоглавцы живут в своих землянках на этом странном пепелище, когда совсем рядом такая замечательная местность. Над цветами гудели вроде бы шмели, но когда он присмотрелся, увидел, что это вообще не насекомые, а крохотные разноцветные птицы, наподобие колибри, издающие шум благодаря крохотным крыльям.

Он вдруг вспомнил, что хочет пить, даже не почувствовал, а именно вспомнил, словно разум его в своих пристрастиях оказался более упрямым, чем тело. Та… мама девочки Любы, говорила правду, тело здесь не нуждалось ни в еде, ни в питье, но просто помнило прежнюю нужду, и он опять подумал, что так и не знает, кто из них ему солгал

– те, кого псоглавцы называли ламиями, или сами псоглавцы.

– Долго еще? – спросил он.

Псоглавец остановился.

– Туда, – сказал он, подняв посох и указав острием на дальний горизонт, – глядите туда. Что видите?

Ему пришлось подняться на цыпочки, и тогда он увидел в утренней дымке что-то вроде микрорайона из нескольких пятиэтажек, а перед ними?- отблеск извилистой речки. Не Реки – просто речки, текущей в овражке.

– Дома, – сказал он. – Обычные дома. Пятиэтажки. Неужели там?

– А все почему? – спросил псоглавец брюзгливо. – Все из-за вас.

Временное жилище, поганое. Там живут те, кого не отпускают. Если бы вы их не звали бы, своих, не держали бы, они давно бы уже ушли.

– Куда?

– Не знаю. – Псоглавец покачал кудлатой головой. – В другое место.

Нам туда ходу нет. Мы водим только к тем, кого помнят. Кого зовут.

Около оврага росла стайка перепуганных осинок, а когда он подошел ближе к подмытому берегу, в воду со всего размаха шлепнулся лягушонок. Вода была темная и завивалась мыльной пеной.

– Там глубоко? – спросил он.

Псоглавец выпрямился и стал очень важным.

– Если держаться за мой посох – нет, – сказал он. – Только так и можно перейти эту реку. Я профессиональный перевозчик. Это у нас наследственное. Передается от отца к сыну.

– Правда? – спросил он из вежливости.

– Мой предок носил на плечах Христа, – отвечал псоглавец. – На переправе.

– Ваш предок? – переспросил он с удивлением. – Христа?

– Святой Христофор, – сказала Инна. – Помните?

– Святой Христофор ваш предок? – Он и сам не знал, то ли ему хочется поскорее попасть на тот берег, то ли оттянуть завершение пути из страха или из суеверия.

– Да, – сказал псоглавец. – Многие из нас тогда жили среди людей.

Люди были терпимее. Они принимали чужих. Принимали мир таким, каков он есть. С чудесами. С диковинными тварями. С ангелами, чистящими небесный свод. А теперь рисуют совершенно ложную картину и верят в нее.

– Небесный свод – это метафора, – возразил он. – Устаревшее понятие.

– Вот именно. Скажу вам по секрету, – псоглавец наклонился к его уху, и он почувствовал на щеке горячее и влажное дыхание, – вы в свои трубы наблюдаете несуществующие объекты. Это просто сложная иллюзия.

– Я недавно говорил тут с одним, – сказал он задумчиво, – астрономом-любителем. Он мог бы вам возразить.

– Знаю, – сказал псоглавец. – Это Пал Палыч. Я его так и не убедил.

Он говорил что-то про науку, про объективное знание. Смешно. Сидя здесь, у реки, рассуждать об объективном знании! Ладно, чего уж там.

Держитесь.

Он протянул посох, они с Инной крепко ухватились за него и стали спускаться к воде. Речушка оказалась именно такой, какой выглядела,?- мелкой, по щиколотку. Он не стал снимать кроссовки, и правильно: на дне обнаружились какие-то ржавые железяки, вода омывала их, вздуваясь мелкими пузырями.

– Тут совсем мелко, – сказала Инна.

– Это пока я вас веду, – объяснил псоглавец. Он выбрался на берег и совсем по-собачьи отряхнулся.

– Теперь плата, – повторил псоглавец слова судьи и хихикнул.

Он посмотрел на свои руки и в растерянности увидел, что на правой руке отсутствует мизинец. Раны не было, словно это случилось давным-давно. Просто обрубок розовой плоти.

– Зачем это вам? – спросил он.

– Это символ, – сказал псоглавец. – Жертва. Мы старались, чтобы было аккуратно. Мы не хотим делать вам больно. Всю боль вы причиняете себе сами. А вот гонорар за переправу хотелось бы. – Он застенчиво провел огромной босой лапой в земле мокрого приречного склона, прочертив когтями глубокие борозды.