Мальчик, который рисовал тени

– Добрый вечер, – поздоровался Гуго, подтащил стул и сел.

– Добрый, добрый, – ответил блондин, не глядя на него.

Лет двадцать, не больше. Гладко выбритое лицо, челка почти белоснежных волос падает на лоб. Юноша вдруг ухмыльнулся, на мгновение показав мелкие острые зубы, шваркнул на стол каре тузов и с торжествующим воплем придвинул к себе выигранную кучку рейхсмарок.

– Да пошел ты, придурок! – заорал второй, с горбатым носом. Он пригладил пятерней темные волосы, облизал пухлые обветренные губы, мельком посмотрел на Гуго. – Знаете, кто этот типус? Самый главный сукин сын во всем рейхе! На фронт бы его, голым задом в снег!

Гуго рассмеялся. Оба унтера зычно подхватили смех.

– А вы кто такой? – спросил блондин.

– Гуго Фишер. Расследую смерть доктора Сигизмунда Брауна. Небось со вчерашнего дня в лагере только и разговоров что о нем.

– Дурная история. – Блондин поежился.

Горбоносый протянул Гуго кружку пива, но тот отказался и театральным жестом извлек из-за пазухи бутылку коньяка. По стеклу, словно вобравшему в себя весь свет, пробежали карамельные сполохи.

– Французский, один из лучших, из последних запасов, – провозгласил он и откупорил бутылку. – Не желаете?

Повеяло фундуком и черной смородиной.

– Шутите? – Блондин сконфузился. – Дорогущее пойло…

– Бросьте! – Гуго фыркнул. – Бутылку я обнаружил в предоставленной мне каморке, а нет ничего печальнее, чем надираться в одиночку в наше собачье время. Прошу, составьте мне компанию.

Преодолев смущение, блондин взял бутылку и присосался к горлышку. Судя по его довольной физиономии, Либехеншель угостил Гуго отменным коньяком. Когда подошла его очередь, он не спеша набрал напиток в рот и немного подержал, прежде чем проглотить обжигающую жидкость.

– Зрелый, изысканный и сбалансированный. – Гуго выдохнул.

– Ага, – поддакнул блондин.

– Франц, ты ж пиво от ослиной мочи не отличишь! – съязвил горбоносый.

– Ты чертов ублюдок, Отто! А твоя мамаша ублажила пол-армии.

Гуго незаметно предоставил бутылку в полное распоряжение приятелей. Их смех делался все громче, позы – непринужденнее, глаза – бессмысленнее. Должен наступить момент, размышлял Гуго, когда пьяный оказывается на краю. Легкий толчок – и человек утрачивает самоконтроль, несется, закусив удила. Этим двоим осталось недолго.

Он расстегнул пальто, ослабил галстук, с удовольствием вытянул ноги. Поморщился от очередного прострела в спине. Оркестр грянул вагнеровский «Полет валькирий», и Гуго, чтобы отвлечься от боли, принялся отстукивать ритм здоровой ногой.

– А вы-то знали этого Брауна? – наконец спросил он, небрежно тасуя карты.

– Само собой, – важно ответил Франц. – Мы всех здешних коновалов знаем. Они сортируют жидов на станции.

– Сортируют?

– Ну, отбирают тех, кто пригоден к работе…

Отто зыркнул на товарища. Он явно еще не дошел до кондиции.

– Сортировка – дело нелегкое, – не унимался Франц.

Совсем зеленый. По выражению голубых глаз понятно, что парень лишь недавно столкнулся с ужасами войны.

– Нельзя же наугад, правда? – продолжал разливаться блондин. – Конечно, они евреи, но даже еврей – человек, правда?

– Недочеловек. – Отто мотнул головой, поджав губы. – Они не такие, как мы.

Но Франц не замечал предостерегающих взглядов товарища.

– Врачи приезжают на станцию в чистеньких белых халатах и сортируют прибывших, особо не раздумывая, – возмущался Франц. – Кем они себя возомнили? Богами? Есть тут один такой, Менгеле… Жуткий субъект. Его прозвали Ангелом смерти. Приезжает на станцию, когда ему вздумается, и сгребает их толпами. У него пунктик на близнецах и уродах…

Отто опасливо огляделся. Похоже, затеянный Францем разговор считался недопустимым даже здесь.

– Браун тоже занимался сортировкой? – спросил Гуго, косясь на тела, раскачивающиеся за окном.

Ему показалось, будто трупы требовательно таращатся на него выпученными глазами и что-то мычат черными провалами ртов. Получается, сортировка – простой отбор работоспособных… Однако в тоне унтера чувствовалась некая зловещая недомолвка, камнем давившая на душу Гуго.

– Браун? И Браун занимался. – Франц лениво смахнул упавшую на лоб прядь, оперся рукой о спинку стула, едва не свалившись. – Но он хотя бы приезжал трезвым. Впрочем, Менгеле тоже, если начистоту. Оба как стеклышко, когда…

– Точно-точно, – поддержал приятеля Отто. – Кляйн вечно в стельку на сортировке, и Рёде с Кёнигом. А Браун не-ет, он кремень.

– Хорош кремень, из которого бабы веревки вьют, – заржал Франц.

Гуго наклонился к блондину. Нет на свете места, где люди бы не сплетничали, и Аушвиц не исключение. Судачили охранники, судачили заключенные. Именно эти пересуды и были ему нужны.

– Доктор Браун женат, – возразил он.

– Да-да, не повезло мужику, – ответил Франц.

– Почему?

– Он здесь от души веселился, пока не прикатила фрау Браун. Даже бордель втихаря посещал. Все на это закрывали глаза. Здесь на многое приходится закрывать глаза, понимаете? Взять тот же бордель. Он только для заключенных, да и то не для всех, для избранных. Поваров, там, или брадобреев. Простому солдату путь туда заказан, а уж офицеру… Любая связь эсэсовца и заключенной под строжайшим запретом. – Франц сделал страшные глаза. – Имейте в виду, мы с Отто здесь, только чтобы промочить горло.

– И что бывает за подобную связь? – поинтересовался Гуго.

– Зависит от того, с кем спутаешься, – пожал плечами Франц. – Если с обычной – посадят на гауптвахту в одиннадцатом блоке. А если с еврейкой – угодишь в тюрьму.

– Браун часто бывал у девушек?

– Ага. – Франц тупо кивнул. – Его все покрывали. Впрочем, Браун посещал одну и ту же шлюшку. Немка, отличная, кстати, девка, хоть и коммунистка. Говорят, наш доктор еще и с медсестрой путался, с той, сисястой. Как бишь ее…