Мальчик-убийца

Но именно такое обращение подкупило суровую женщину. Татьяна Прокофьевна мигом растаяла. И уже даже не стала спорить, по своему обыкновению, ни с сыном, ни с «сотрудником милиции».

— Конечно-конечно, заходите, раздевайтесь, разбувайтесь, вот тапочки, проходите на кухню, я сейчас чай поставлю, — мама Максима засуетилась, заквохтала и умелась на кухню ставить чайник.

— Ты не возражаешь, если мы пока пройдем в твою комнату? — спросил Колесниченко Макса.

— Если Вы думаете, что там увидите что-то интересное, то вряд ли, — усмехнулся Зверь. — Медалей у меня еще нет, грамот тоже, книг разве что до хрена.

— Ну, если много книг — это уже о чем-то говорит, — усмехнулся старший дейтеннант.

— Кстати, с ксивой — это Вы ловко. Контора подготовилась? Небось, у вас там есть удостоверения ассенизатора и космического пришельца?

— У меня нет. А у тебя? — Колесниченко моментально атаковал.

Макс понял, что с комитетчиком лучше не заедаться. Они прошли в его комнату.

Квартира у Зверевых была стандартная — советский кооператив, панельная «чешка», типовой проект. Длинный коридор, слева от прихожей — туалет, ванная, кухня. Далее, по коридору, его комнаты и прямо — зала, то есть, одновременно, и гостиная, и спальня родителей. Ну и лоджия. Как говорится, «не царские палаты»…

Книжный шкаф Макса ломился от книг. Конечно, в основном, приключения, фантастика, но немало было и книг о Великой Отечественной войне.

— Надо же! Иван Кожедуб, Степан Шутов [73] . Мемуарами увлекаешься? — взгляд Колесниченко был, как рентген.

— Не только. Вообще историей. Да Вы, в принципе, наверняка уже в курсе, — ответил Макс. И сразу перешел в контратаку.

— Вы, товарищ старший лейтенант, во мне врага не ищите. Не подменили меня в младенчестве и позже тоже не подменили, не подсадили мне в голову американского шпиона. Свои удивительные — удивительные для Вас — способности я могу объяснить очень даже просто. Но не здесь, и не сейчас. И, извините, не Вам. Могу сказать только одно — все мои знания, силы, умения будут направлены только на одно. На защиту Советского Союза! — Макс говорил совершенно искренне и пафосом в его словах и не пахло. Колесниченко это понял. Но не удержался.

73

Герои Великой Отечественной войны. Кожедуб — прославленный ас, трижды Герой Советского Союза, Шутов — танкист, дважды Герой Советского Союза. Оба написали книги воспоминаний.

— А от кого ты собираешься защищать СССР?

— Понятное дело, от врагов. Но только вредят больше не враги внешние, а враги внутренние. А еще больше вредим мы. Все мы. Вредим сами себе.

— Не понял?

— Вот поэтому, товарищ представитель органов госбезопасности, мы об этом поговорим не здесь и не сейчас, — Макс внимательно посмотрел Колесниченко в глаза.

Тот промолчал.

Ужин прошел в атмосфере взаимопонимания и, так сказать, непротивления злу. Сели на маленькой кухоньке, за кухонным столом, разносолов, конечно же, не было — чай, пирожные «трубочка» (мама Макима была донором и ей выдавали после сдачи крови такой вот паек), оладьи с малиновым вареньем (бабушка напекла), конфеты «Школьные» (в семье Зверевых не жаловали шоколад, а больше любили пастилу). Ну, такое типичное чаепитие в семье среднестатистического советского интеллигента.

Татьяна Прокофьевна пыталась и здесь командовать, как всегда, Макс деликатно молчал, а Колесниченко мягко уклонялся от ее стрел, направленных на подавление воли и полное подчинение ее командирским замашкам.

— Вы, Сережа, с моим оболтусом построже давайте. Он, конечно, не хулиган какой, учится хорошо, но такой размазня, просто разгильдяй какой-то… Несобранный, рассеянный, витает в облаках…

— Разве? — деланно удивился «милиционер». — Я, конечно, не очень хорошо знаю Максима (многозначительный взгляд на Зверя), но по первому впечатлению не сказал бы, что он размазня (еще один взгляд — ну, да, размазал недавно двоих по асфальту). Скорее, Максим просто такая вещь в себе, шкатулка с секретом. Например, Вы же не знаете, а Ваш сын пишет стихи (снова взгляд и ехидная улыбка — давай, выкручивайся). И хорошие стихи, правда, Максим? — Сергей улыбался, но глаза его были холодны. Там щелкали расчеты, мелькали цифры и подводились мгновенные итоги.

— Неужели? — непритворно удивилась Зверева. — Наверное, в мать пошел. Я тоже в юности стихи писала.

«Господи, только бы не стала выволакивать свои стихи сейчас», — с тоской подумал Макс.

Но Татьяна Прокофьевна в этот раз не стала переводить разговор на себя любимую, а заинтересованно посмотрела на сына.

— Максим, ты мне никогда не показывал… Ты давно стихи пишешь?

Макс свирепо посмотрел на Колесниченко. Тот безмятежно улыбался.

— Мама стихи — вещь интимная, понимаешь? Ты мне ведь тоже не показывала свои стихи, правда?

Татьяна Прокофьевна пас не приняла и намек сына пропустила между ушей.

— Скажешь тоже! Я — твоя мать, с чего это я тебе буду показывать свои стихи. Они, во-первых, взрослые, а, во-вторых, это ты мой сын. Ты мне должен показывать что-то, а не я тебе.

— У меня, знаешь ли, тоже стихи взрослые. Нет, не про девочку, в которую влюбился, нет.

— А про что?

— Ну, мама, ты даешь! Прямо как по Жванецкому — один будет выходить и читать произведение, а другой тут же будет объяснять, о чем это, да? О чем стихи? Да обо всем! Обо мне, об окружающем меня мире, о людях… Вот, например, стихи о пуле!

— О пуле? — теперь уже был удивлен КГБ-шник.

Ну, о пуле, обо мне… Вот, слушайте…

Я — пуля на излете, Летящая во тьму И нет в моем полете Ни сердцу, ни уму Ни цели нет, ни места И нет пути назад Везде в полях окрестных Такие же лежат Я упаду куда-то Лететь недолго мне Я — рядовая дата Не на своей войне.

Воцарилась тишина. Первой, конечно же, неловкое молчание нарушила мама.

— Ну, в принципе, неплохо. Рифма хорошая, ритм. Но какое-то похоронное настроение… Почему лететь недолго? Куда упаду? Почему не на своей войне, при чем тут война вообще? — Татьяна Прокофьевна снова оседлала своего любимого конька. Она разбиралась во всем, ее мнение было главным и все люди на земле должны быть благодарны ей за то, что она это свое мнение соизволила высказать.

Макс молчал. А Сергей Колесниченко как-то очень уж задумчиво посмотрел на Максима.

— Да уж… По-взрослому, ничего не скажу… А еще что-нибудь можешь прочесть?

— Почему нет? Пожалуйста.

И Макс, глядя в упор на Колесниченко, стал читать.

— Не все на свете можно объяснить Не все, что в мире есть, дано измерить Когда течет ручей, ты хочешь пить Когда надежда есть, ты хочешь верить Но нужен ли очередной вопрос? И что с того, что ты ответ узнаешь? Ты думал, что во сне опять летаешь, А оказалось, что ты просто рос. Воспринимай все так, как видишь сам И ты откроешь многое впервые Стремиться к неизведанным мирам Почетнее, чем знать, что есть такие. И музыка — гармоний тонких нить В иное лишь тебе откроет двери Не все на свете можно объяснить, Не все, что в мире есть, дано измерить!

На этот раз замолчала и Татьяна Прокофьевна. Наверное, все же осознала, что 12-летний мальчик читает стихи, которые не всякий взрослый напишет. Феномен Ники Турбиной в СССР раскроется только в 80-х, она ведь только родилась — в 1974 году. Поэтому стихи Максима Зверева, которые он напишет только через двадцать лет, сейчас произвели на его мать сильное впечатление. И не только на мать…

— Спасибо, Максим. Я тебя понял. Но, думаю, чтобы тебя понять лучше, нам надо еще встретится. — Колесниченко сделал паузу. Потом встал из-за стола.