Мальчики и девочки (Повести, роман)

– Надьк, – сказала Лена, – твой отец – гениальный человек. Он придумал две простыни. Всего две простыни, и не надо никакой гостиницы. В каждой школе есть спортзал, а значит, и маты. Можно совершить любое путешествие, хоть на край света. Лишь бы там школа была.

Девчонки за брусьями угомонились, наступила тишина. Слышно было, как Наташа Миронова повернулась на другой бок и вздохнула.

– Ленк, спишь? – спросила шепотом Надя.

– Нет, а что?

– А если бы Ромео и Джульетта не любили так сильно друг друга, они бы остались живы? Как ты думаешь?

– Что тебя опять потянуло на такие размышления?

– Обстановка очень подходящая, – с улыбкой ответила Надя. – Шекспировская. Как в замке спим. И снег за окном. Не хочешь думать ни о чем, а думается.

– Ты и сама знаешь, что остались бы живы. И пьесы никакой не было бы, если бы они не любили друг друга.

– И Шекспира, – сказала Надя.

– Почему Шекспира?

– Ну, ты можешь себе представить Шекспира без «Ромео и Джульетты»?

– Нет.

– Значит, они должны были умереть, – заключила Надя, – во имя искусства, чтоб был Шекспир и чтоб любовь была.

Они замолчали, отвернулись друг от друга, но обе не спали.

– Надь, – поднялась Ленка на локте и заглянула в лицо, – а ты бы ему позвонила еще раз.

– А если бы Ромео не любил, – повернулась Надя снова к подруге. – А так… позволял себя любить. А Джульетта любила бы и за него и за себя? Она что, и умереть должна была бы одна?

– Дура она была бы, если б умерла одна.

– Чего ты злишься, Печорин?

– Я больше не Печорин.

– А кто?

– Пока еще не знаю. Сестра милосердия. Устраивает тебя такой ответ?

– Да, – сказала Надя, – это немало.

– Надя, Ленка, девочки, ну перестаньте шептаться, – попросила Наташа Миронова.

Утро ворвалось в сознание Нади топотом ног по коридору, голосами мальчишек.

– Эй, сони, освобождайте зал! – постучал в дверь Половинкин. – Нам заниматься физкультурой надо.

– А здесь нет ни одной Сони. Две Наташи есть, а Сони ни одной, – захихикали девчонки.

– Завтракаем на Невском, поторапливайтесь, – крикнул Толя Кузнецов.

Проспект был запружен автомобилями, троллейбусами, толпами людей. Около дома с колоннами закручивался немыслимый водоворот из лиц, шапок, шуб, пальто, сумок и портфелей. Толпа в этом месте перехлестывалась через кромку тротуара и текла вперемежку с транспортом до моста через Мойку. Троллейбусы продвигались медленно, пощелкивая от беспрерывных остановок. Шел снег, такой же праздничный, как и в тот день в Москве, когда Надя принесла цветы Пушкину.

Николай Николаевич наперерез движению пробился с ребятами к дому с колоннами и занял очередь у двери в кафе «Дружба». Толпа на тротуаре и на мостовой раздалась еще дальше и потекла, огибая остановившихся. На Невском образовалась как бы запруда, и люди потекли по новому руслу.

Сдернув рукавичку с ладошки, Надя выставила руку вперед, поймала несколько снежинок и слизнула их.

– Вкусно? – насмешливо спросил А. Антонов.

– Да, – серьезно ответила Надя, – как ленинградское мороженое.

Она поймала еще несколько крупных снежинок.

– Надька питается снегом, – сообщил всем Недосекин, – себе, что ли, попробовать?

– Навались на бесплатное мороженое! – крикнул Половинкин.

Ребятам понравилась игра, они принялись ловить снег,, перехватывать его друг у друга.

– Куда чужую природу хватаешь? – отталкивал Чиз Толю Кузнецова.

– Это мой атмосферный столб, – сопротивлялся тот.

Надя улыбнулась, но для нее это была не просто игра.

В снежинках, обжигающих губы, она улавливала привкус белого мрамора, гранитных набережных, чугунных решеток Летнего сада. Ловя на руку летящие вдоль Невского проспекта снежинки, она как бы прикасалась ко всему этому. И к золотому кораблику с Адмиралтейской иглы, и к верблюду Пржевальского, к Медному всаднику, к бронзе Клодта, к статуям Тальяпетры, Бонацции, Братты, закрытых на зиму дощатыми ящиками. Она ловила снег и бережно держала приятный, как от мятной конфетки, холодок на губах.

Кафе «Дружба» на Невском производило на всех непосвященных впечатление самой заурядной столовой. Низенькие потолки, чистые маленькие окна. Стены почти пустые: два-три эстампа на каждый зал. Столики прямоугольной формы с полированными пластмассовыми крышками темного цвета. Но ребята смотрели сквозь современный скучный интерьер в прошлое, в то пушкинское время, когда в этих залах был ресторан, который содержал мосье Talon.

Дверь открылась, ребята ввалились в вестибюль.

– «К Talon помчался: он уверен, что там уж ждет его Каверин. Вошел – и пробка в потолок, вина кометы брызнул ток…» – возбужденно процитировал Половинкин, сбрасывая пальто на руки сердитому гардеробщику.

Николай Николаевич, отдав пальто и шляпу Толе Кузнецову, ходил, потирая руки, по залу, занимал столики у окна. Надя, Ленка и Чиз оказались за одним столом. Четвертое место они берегли для отца Нади.

– Вот, значит, где они ужинали, – сказала Ленка. – У французского ресторатора. А я думала, что Талон – это женщина.

– И я тоже, – призналась Надя. – У папы есть книга о балете. Там я видела французскую балерину Тальони. Я почему-то думала, что это она и есть, что Евгений Онегин к ней помчался: «Уж тёмно: в санки он садится, «Пади! Пади! – раздался крик; морозной пылью серебрится его бобровый воротник. К Talon помчался…» Тогда у меня еще не было комментированного издания, и я удивлялась, почему Тальони Пушкин называет так. А потом оказалось, что Talon – мужчина с усами.

Николай Николаевич присел на минутку и опять убежал для переговоров с официанткой. Мимоходом он за каждым столиком, где сидели его подопечные, сообщал:

– А напротив, в магазине «Краски, картины», раньше была кондитерская Вольфа и Беранже, где Пушкин перед дуэлью ждал секунданта с пистолетами.

Толя Кузнецов молча кивнул и долго смотрел в окно на противоположную сторону проспекта, стараясь сквозь редкие просветы между автомобилями, троллейбусами и толпой людей разглядеть кондитерскую Вольфа и Беранже.

– А вот там, где ты сидишь, – хитро сказал Недосекин, – может быть, сидел и потягивал винцо Александр Сергеевич.

Ничто не напоминало здесь петербургский ресторан тех лет, но ребята приехали в гости к живому Пушкину, и каждый старался оживить прошлое какой-нибудь шуткой, замечанием.

– А кто помнит, что заказывал Онегин в ресторане? – спросил А. Антонов.

– Ламбургский сыр, кажется, – вспомнил Половинкин.

– Не ламбургский, а лимбургский, – поправила его Таня и, покраснев, добавила: – А еще он ел ростбиф окровавленный.

– Танька жаждет крови, – засмеялись за соседним столиком.

– А еще страсбургский пирог нетленный, – подсказал неожиданно Толя Кузнецов и сам удивился, засмеялся: – Точно, нетленный. Братцы, дайте мне кусочек нетленного пирога.

– Пирог – это на второе с компотом, – рассудительно заметил Недосекин. – А на первое сосиски с капустой.

– А вы знаете, что такое страсбургский пирог? – спросил Николай Николаевич, возвращаясь к своему столу. – Это паштет из гусиной печенки.

Ребята дружно засмеялись.