Мальчишка-командир

– Аркаша, ты уж не поленись, пособирай завтра еще. Уж больно хорошо тебе подают.

Тем временем большевики стали выпускать «Молот» – первую газету за всю историю существования Арзамаса. Редактором ее назначили Галку. Секретарем к себе он пригласил Аркадия.

– Я не знаю, что делать. Не умею, – искренне испугался Аркадий.

– Я тоже не был редактором, – ответил Галка. – Будем учиться газетному делу вместе.

Под редакцию отвели две маленькие комнаты при типографии Доброхотова. В одной Николай Николаевич правил заметки и статьи, планировал номера, в другой Аркадий занимался подпиской, разбирал почту, вырезал из центральных газет статьи, которые считал нужным перепечатать в «Молоте». Когда выходил очередной номер – случалось это не каждый день, – Голиков садился на подводу и развозил тираж по деревням. Вскоре Галка, обремененный многими обязанностями, доверил ему и правку заметок. Править Аркадий не умел и просто их переписывал.

Когда в редакции заканчивался рабочий день, Аркадий брал недавно полученную винтовку со штыком и в паре с кем-нибудь шел патрулем по городу. Контрреволюция все активнее подымала голову, и нужно было принимать меры по охране Арзамаса.

Домой Аркадий возвращался на рассвете, часа два спал, оставлял винтовку, хватал ранец и бежал на занятия в школу. Как председатель классного комитета, он не имел права опаздывать или пропускать уроки.

Со дня на день в городе ожидались уличные бои. Большевистский комитет постановил наладить в срочном порядке военные занятия для всех членов организации. Хотя Голиков в партии не состоял, ему позволили пройти обучение тоже. Под руководством Туроносова, покалеченного солдата первой мировой войны, Аркадий по-пластунски ползал, окапывался, учился стрелять из винтовки.

В ноябре 1917 года власть в городе перешла в руки Совета солдатских, рабочих и крестьянских депутатов. Во главе его встали большевики. Это привело к объединению против Совета представителей всех остальных партий. Возникли слухи, что в городе готовится восстание, а для руководства им из Нижнего прибудут переодетые офицеры.

Мария Валерьяновна пригласила к себе Аркадия.

– Мы отдаем тебе под наблюдение Большую улицу, – сказала она. – Будь внимателен ко всем незнакомым и приезжим. Особенно к людям в полувоенном или с хорошей армейской выправкой. Это могут быть офицеры, прибытия которых мы опасаемся.

Голикова на время освободили от других обязанностей, а Талка даже сказал:

– Надо освободить и от посещения школы.

Но воспротивилась Гоппиус.

– Это покажется странным, – объяснила она, – Аркадий не появляется на занятиях, но целый день торчит на улице. Нет, в школу пусть ходит. На первую половину дня мы найдем ему замену.

Началась утомительная работа. После училища Аркадий забегал домой, бросал ранец, наскоро обедал и шел на Большую. До глубокой темноты он будто бы гулял то по одной, то по другой стороне улицы. Он внимательно оглядывал возчиков на санях. Почти всегда это были мужики в солдатских шинелях или овчинных шубейках. Реже возами управляли женщины. Аркадий научился мгновенно схватывать взглядом, что везут. Он спокойно пропускал, когда видел возы с мешками, но зато его настораживали дрова и в особенности ящики. По счастью, ящики на возах попадались нечасто, но если они казались ему подозрительными, он шел, а иногда бежал за возом – предполагалось, что в Арзамас будет доставлено большое количество винтовок. Добежав за санями до торговых рядов, он чаще всего убеждался, что в ящиках привезли антоновские яблоки или репчатый лук, и спешил обратно на свою Большую улицу.

Город был невелик, и добрую половину жителей Голиков знал в лицо. Он помнил физиономии купцов, приказчиков, сидельцев в лавках, целовальников из трактиров, рабочих с фабрик. Помнил в лицо и даже по фамилиям многих выздоравливающих солдат из лазарета, пленных австрийцев, часть которых сочувствовала революции и Советской власти. Это все облегчало наблюдение.

На четвертый или пятый день, под вечер, Голиков заметил рослую мужскую фигуру в темном пальто и новом картузе. Мужчина нес в руке докторский саквояж.

Аркадий прогуливался по той стороне улицы, что прилегала к перелеску, а мужчина с саквояжем шел по противоположной. Он неутомимо и споро отмерял шаги, словно ему предстоял еще долгий путь. И вдруг, повернувшись, нырнул в дверь кафе «Черная кошка», которое помещалось в двухэтажном доме с балконом. Дверь звякнула колокольчиком и закрылась. Голиков остановился. Он не знал, что делать: войти в кафе, ждать на улице? Бежать к Марии Валерьяновне? А что, если человек с саквояжем тем временем уйдет?

Раздумья Голикова прервал еще один прохожий в длинной солдатской шинели, с котомкой за плечами и хромовых, до блеска начищенных сапогах. Солдаты таких не носили. Правда, на базаре можно было купить какие угодно, даже красные сафьяновые, но сапоги, в которых шел человек с котомкой, были сшиты по ноге. И, одевшись солдатом, незнакомец не забывал их каждый день чистить ваксой и полировать бархоткой.

«А этот куда пойдет?» – с беспокойством подумал Аркадий.

Человек с котомкой остановился, словно желая разглядеть, тот ли перед ним дом, который ему нужен, а на самом деле мгновенно оглянулся и тоже толкнул дверь кафе.

«Надо бежать к Марии Валерьяновне, – понял Аркадий. И заволновался: – А если они уйдут? Как их тогда искать?»

Тут Аркадий заметил худенького, невысокого реалиста. Мальчишка буквально волок большую, как чемодан, папку для нот. Голиков узнал одноклассника и своего аккомпаниатора, сына зубного врача Адьку Гольдина. Адька жил на соседней улице, в просторном деревянном доме, известном по множеству фотографий, которые печатались в газетах и журналах: находясь в ссылке в Арзамасе, этот дом арендовал Алексей Максимович Горький. Адька по этому поводу сильно воображал. Но сейчас Аркадий обрадовался Гольдину.

– Адька, – крикнул он, – ты чего такой печальный?!

По привычке Гольдин насторожился: его часто дразнили, а случалось, и били, но по лицу Аркадия он увидел, что Голиков рад ему, и Адька заулыбался.

Конец ознакомительного фрагмента.