Мальчишки-ежики

Когда собрались все двадцать два человека, мастер попросил внимания и отрекомендовался:

— Я ваш инструктор по литейному делу. Зовут меня Пал Палычем Фыжовым. Вот здесь вы будете плавить металл и заливать формы, которые изготовите в соседнем помещении. Сегодня получите рабочие номера, спецовки, инструмент и места в шкафчиках. Потом пойдете к кассиру — он выдаст вам аванс. Завтра в двенадцать тридцать быть в цеху без опозданий. Всякое баловство и несерьезность буду пресекать своими наказаниями, а не поможет — передам начальнику школы ученичества, эн-шэ-у. Все. Расходитесь!

Инструмент и спецовки выдал вагранщик, назвавшийся Гордеем. Это был вислоносый и унылый дядька лет сорока. Кожа на его лице была сизо-красноватой, словно обожженной. Сунув в руки объемистый пакет, он бормотал:

— Распишись.

— Чего прежде времени расписываться? Может, спецовка не по росту и инструмент не весь.

— Обменяешься с кем-нибудь, — ворчливо советовал вагранщик. — А какой тебе надо инструмент? Разве ты его знаешь? Так что не рыпайся, а то останешься без ничего.

Почти все спеповки, сшитые из толстого коричневого брезента, оказались не по росту. Они топорщились и гармошкой свисали на руках и ногах. Огорченные парнишки, похожие на лилипутов, надевших одежды богатырей, кинулись с жалобами к Пал Палычу.

Фыжов, ухмыляясь, разглядывал ребят и успокаивал:

— Сойдет, вам же не на свидание к девчонкам, а работать. Спецовки сшиты на вырост. Подверните рукава и штаны, ну и ладно. Ведь через два-три года бугаями станете.

— А взять домой и переделать нельзя?

— Казенное имущество выносить с завода запрещено.

Пришлось смириться и лишь меж собой обмениваться брюками и куртками.

На весь цех оказалось двенадцать шкафчиков. Лапышев захватил крайний слева и окликнул Громачева:

— Давай этот на двоих возьмем. Вешай спецовку.

А Ромка недоуменно разглядывал выданный инструмент: в ящике лежали распрямленный совок, ножичек, похожий на двухлопастное весло, ложечка, крючки разных размеров, шилья. В списке все они имели незнакомые названия: «гладилка», «карасик», «подъемщики», «солдатики», «душники», «выпары», «трамбовка».

— Оставь их, — посоветовал Лапышев. — Потом разберемся. Пошли аванс получать.

Деньги выплачивали в конторе. Надо было сунуть в окошечко кассира рабочий номерок и назвать фамилию. Через несколько минут выдвигался ящичек, в котором лежал номерок и деньги — одиннадцать рублей двадцать пять копеек.

«Как их теперь рассчитать на пятнадцать дней? — задумывались парнишки. — Ведь можно за три дня прогулять».

Ребята из шестнадцатой комнаты могли не ломать голову, их завхоз Самохин уже стоял у конторы и требовал:

— Давайте по десятке на общий стол.

— Зачем столько? — возразил Лапышев. — Верней взять в столовой талоны на обед. Их уж ни на что другое не потратишь.

— Обеды по тридцать пять копеек, — заметил Самохин. — Не дороговато ли?

— А ты что — сам супы станешь варить и котлеты жарить?

— И сварю. На артель обед дешевле обойдется.

— Свои кастрюли и сковородки заведешь?

— Н-да, про них я не подумал, — огорчился Самохин. — Ну, что ж, добавьте еще по рублику, будут вам и талоны.

После покупки талонов у Ромки от получки осталась лишь мелочь.

— Где же на трамвай деньги возьмем? — спросил он у товарищей по комнате.

— Подумаешь, проблема, — беззаботно ответил Лапышев. — Зайцами будем ездить.

Теория и практика

Общежитие просыпалось по «петухам».

«Петухами» обычно были самые аккуратные беспокойные фабзавучники. Они ложились спать вместе с курами, а просыпались, когда по общежитию бродили еще ночные тени. Соскочив с койки, такой «петух» поворачивал электрический выключатель и оглашал комнату первым «кукареку»:

— Проспали… А ну, вставай… выкатывайся!

Тотчас же и в соседних комнатах принимались голосить «петухи»:

— Подъем!.. Довольно дрыхнуть, просыпайтесь!

«Петухи» дергали за носы, стягивали одеяла, брызгали холодной водой.

Во всех комнатах скрипели коечные щиты, дыбились одеяла, шлепали по полу босые ноги. В воздухе мелькали штаны, рубашки, свитера.

— Кто мои сапоги трогал? Левого не найду…

— Где ремень? Юрка, ты взял?

— Шмот, твоя очередь за кипятком.

В туалетных у раковин очередь. Летят струйки воды, мыльные брызги… Под ногами лужицы.

— Ты чего как утка полощешься?

— Куда без очереди?

— Ребята, глянь какое чучело… на ходу спит.

— Спи-и-ит, — передразнивает хриплым голосом засоня. — Сам только глаза продрал… вон соломинка из носа торчит.

В комнатах наскоро завтракают: жуют сухой хлеб, ситный. Железные кружки, наполненные кипятком, нагрелись, обжигают губы…

— Кончай, ишь расселись!

Кепки внахлобучку, куртки надеваются на ходу. И уже гудит, охает лестница. По ступенькам пулеметный перестук: кованые каблуки перекликаются с гвоздастыми. Бабахает дверь на улицу.

Вдоль Обводного канала идут, высекая искры, стуча на стыках и оглашая звоном окрестности, тяжелые трамваи, облепленные людьми.

Трамвайные подножки берутся с боя, ловкостью острых плеч, локтей, коленок.

— Подвинься чуток… дай хоть одну ногу поставить!

Если на подножках люди висят гроздьями и некуда приткнуться, — фабзайцы не теряются, существует еще трамвайная «колбаса» — прорезиненная кишка, висящая над буфером. За нее можно ухватиться трем — четырем человекам и с комфортом, не рискуя попасть под колеса, проехать несколько остановок.

Мчится, звеня и грохоча, переполненный трамвай, поднимая вихри пыли. Холодный ветер хлещет в лицо песком, слепит, пытается сорвать кепку, ворваться под одежду. Но трамвайного наездника этим не проймешь, он цепко держится за любой выступ. Мимо несутся дома, чугунные столбы и баржи на канале.

У Балтийского вокзала для сокращения пути фабзавучники на ходу покидали трамвай и мчались к перрону, чтобы поспеть вскочить на площадки опустевших вагонов утреннего поезда, который отводился на запасной путь.