Малец

– Да так, - снова улыбается девушка, - не бывает такого, чтобы человек без ума вновь ум обрел.

– А! Так ты про это?
– настает моя очередь лыбиться, - так оно и в самом деле не бывает, я ведь как был дураком, так и остался, только опыт приобрел.

Катерина заразительно смеется, но вдруг на лице появляется озабоченность:

– Слушай, а я тоже тебя спросить хочу, а кто такой этот Петр Михайлов?

Оба-на! Это что же, Петр решил таким образом позабавиться?

– Э... Даже не знаю, как тебе сказать.
– Стушевался я.
– А к чему ты спрашиваешь?

Ба! Вот это да, покраснела! Неужто на царя запала, глупенькая. Хотя... Ну-ка, ну-ка.

– Погоди, а чем вчера разговор закончился? Не говорили о том, что стоит заняться твоей судьбой?

– Говорили, - кивает Катерина, - генерал сказал, что может подумать о моем будущем.

– И?

– Не знаю, отпустили меня. Так ты знаешь кто такой этот Петр?

– Петр Михайлов?
– Вздохнул я.
– Тут одним словом не скажешь. Ответь мне сначала на один вопрос, а ты царя когда-нибудь видела?

– Царя?
– Катерина картинно подняла в небо глаза, показывая непонятливость собеседника.
– Да где ж я его могла видеть?

– А вчера?

– Так не приехал он.

– М-да... Ладно, не буду тебя мучить, но если спросят о том, кто тебе глаза открыл, говори - сама догадалась.

– Ну?

– Вот тебе и ну. Когда великое посольство отправилось по заморским странам, царь Петр Алексеевич поехал вперед, а чтобы никто его не узнал, велел называть себя Петром Михайловым. Конечно, никого он не обманул, все правители об этом знали, но делали вид что верят.

– Так это и был царь?
– По-моему, я впервые за все время увидел вселенское горе на красивом личике Катерины.

– Он и есть. Надоедает ему иногда чинопочитание, вот он и развлекается таким образом. На ассамблеях всех заставляет себя гером Питером звать, чтобы не привечали особо.

– Ну, да.
– Встрепенулась девушка.
– Все его так и звали, 'гер Питер'.

– Эх, не думал я, что это так рано произойдет. Но произошло, а раз так, то мне надо будет тебе много чего рассказать, так что пошли в беседку, стоя такое тебе слышать противопоказано.

Следующие часа три я старательно, по пунктам, впихивал в эту ветреную красивую голову весь расклад внутриполитической жизни Руси. Глаза девушки с каждым часом становились все круглее и круглее, как бы не настала пора озаботиться ее душевным здоровьем.

– И ты продолжаешь всех уверять, что остался дураком?

– Тссс.
– Зашипел я.
– Если хочешь жить долго и счастливо, никогда и никому, даже во сне, не рассказывай о том, что сейчас услышала. Помни, правит тот, кто знает, а кто не знает вечно бредет в потемках туда, куда его ведут.

– А она красивая?

– Кто?
– Не понял я.

– Эта Анна Монс?

И чего я здесь столько времени распинался?

– Причем здесь Анна? Это первое настоящее увлечение Петра, и он будет помнить об этом долго, но разлад в их отношениях неизбежен. Ты только помни, что все мужи по природе своей козлы. Э... Нет, последнее зря сказал, это не слушай..., но помни.

Ну, вот. Вроде улыбка снова тронула ее лицо.

Поговорить дальше нам не дали - сказали, девушку хозяин зовет, а мне еще так много хотелось ей сказать, но и так хорошо. Если все пойдет, как мне думается, то можно надеяться на взаимные чувства Катерины и Петра, сироты друг к другу тянутся, а тогда не будет на Руси Марты Скавронской, и Меньшиков по большей части обломится, то дорогого стоит.

Не прошло и часа, как меня тоже выдернули в хозяйский дом.

Петр сидел за столом, пил вино из золоченой кружки и слушал болтовню Франца Лефорта. Стоило мне зайти, как Франц кивком обратил внимание царя на меня.

– Это тебя Васькой-дураком кличут?
– Спросил Петр, внимательно рассматривая, представшее перед ним седьмое чудо света.

– Васькой кличут, Государь, - отвечаю я, кланяясь, - а дураком уж год как не зовут.

– Что так? Поумнел?

– Нет, Государь, опыта набрался.

– Видел я умом небогатых, - улыбнулся Петр, - но чтобы дурак умным стал ... , не слышал еще о таком. А вот сейчас и проверим.

Молчу, а то скажешь чего, а он с похмелья...

– Говорят, твой отчим железный завод под иркутским острогом поставил. Что рассказать об этом можешь?

Ну, раз спрашивают, подробно отвечаю что и как.

– Так выходит, что всю медь, какую добыли, в монастырь сдаете, а отчима тогда интерес какой?

Опять рассказываю, в чем именно состоит наш интерес.

– Этот?
– Петр кивает на самовар, который стоит на приставном столике у стены.

– Он самый, Государь.

– А ежели не самовары, а пушки твой отчим делать сможет?

– Нет, - мотаю головой, - всей той меди, что выделали, едва на пять пушек может хватить, негде руду добывать. Вот если бы из чугуна лить.

– Из чугуна, пушки плохие выходят, - тут же возразил Петр, - рвет их часто порохом, да и недолго служат они.

– Смею думать, что недолго служат, от того, что их порохом при выстреле разъедает, а если сплав подобрать, то каверн меньше станет.

– Хм...
– Петр отставил кружку и повернулся к Гордону, - отрок-то зело разумен, не верю я, что он дураком был.

– Так и я не верю, но Ромодановский его не просто так с края земли приказал сюда доставить.
– Отпасовал претензию Патрик.
– А что разумен, так ты сам имел возможность до того убедиться, он с комедиантами пьесу разучивал.

– Хорошая пьеса, - хохотнул царь, и посмотрел на Лефорта, - ты вели, чтобы привезли записи аглицкие, будет чем людей иногда потешить.

– Так чего же мне с тобой делать?
– Вновь ко мне повернулся Петр.

– Зачем со мной, что-то делать, - вскидываю голову, - домой поеду, там меня родные дожидаются, мать, сестры, да и отчиму я нужен.

– В Сибири-то?
– Не выдержав, воскликнул Меньшиков и быстро перекрестился.

– Что ж ты так обратно стремишься?
– Удивился царь.
– Или там тебе лучше живется? Подумай, раз такой разумный то и учиться тебя послать можно, зело хорошо дела за морями поставлены.