Малёк

Капитан команды противника (тот, что приехал на своей машине) — самый быстрый подающий из всех, с кем мне приходилось иметь дело. Он выбил Стаббса, нашего первого игрока, вторым же мячом и вслед за ним тут же расправился с Адамом Лесли. Саймон восстановил справедливость, но, к сожалению, обрушил калитку. Дальше — больше: Стивен Джордж был объявлен «непригодным», поэтому мне пришлось отбивать девятым.

Мы набрали сто очков, до победы оставалось всего двадцать семь, и казалось, Саймона было не остановить: он уже набрал семьдесят шесть и был в непосредственной близи от блестящей сотни, когда случилась катастрофа. Звук оглушительного хлопка отвлек нашего лучшего игрока в тот самый момент, когда подающий бросил мяч, заставив его инстинктивно поднять глаза. За полсекунды колебания верхняя перекладина была выбита, а столбики калитки порушились. Я схватился за голову. Мы потеряли нашу звезду, и настал мой черед отбивать. Но самое худшее, я знал, что причиной того громкого хлопка могло быть лишь одно: ярко-зеленый «рено-универсал» 1973 года. Мои родители были здесь.

Папаша наградил убийственным взглядом моих предков, выходивших из машины (без всякого сомнения, жалея о том, что не захватил с собой винтовку). Мама в ярко-оранжевом летнем платье на несколько размеров меньше, чем надо, немедля замахала руками и окликнула меня. Я притворился, что ничего не замечаю, и занялся своими крикетными перчатками.

Вывалившись на поле, я не мог не слышать хриплые вопли: «Покажи им, Джонни!» Я был в ужасе. Отморозки в раскладных шезлонгах, откупоривающие бутылки вина, только что идентифицировали себя как мои родители. Я чувствовал себя несчастным и опозоренным, хуже того, мне было стыдно оттого, что я их стыжусь.

Проворонив первые четыре мяча (я их даже не видел), я чудом попал по пятому, срезав его на четыре перебежки. Здоровяк подающий из Вествуда побежал по полю, мрачно глядя на меня и позволяя разглядеть вблизи его намечающуюся лысину. Его следующей подачей был крутейший крученый мяч; просвистев мимо моего носа, он пролетел над головой охраняющего калитку и вылетел за линию границы поля. Сто десять очков — осталось еще семнадцать перебежек и один отбивающий — Бешеный Пес. Толпа мальчишек на траве увеличилась; и каждая перебежка сопровождалась свистом и торжествующими воплями. Я заметил, что Папаша прячется за деревом, пыхтит трубкой и выглядывает из-за ствола, как очумелая белка.

Медленно, но верно цель становилась ближе; я ловил и отбивал подачи вместе со своим партнером Шоном Греем и постепенно заработал нам сто двадцать три очка. Толпа торжествовала с каждой перебежкой, и страхи последней недели рассеялись — я ощутил удивительный вкус героического успеха. Это длилось до тех пор, пока мой средний столбик не обрушился под натиском самого здорового четырнадцатилетнего мальчика, которого я видел в жизни. Мое сердце упало, толпа охнула, и я поплелся в раздевалку. Подняв глаза, я заметил, что третий шезлонг рядом с родителями занял Папаша; он увлеченно показывал на кого-то пальцем одной руки, а в другой держал большой пластиковый стаканчик с красным вином. Тут все вдруг замахали и стали показывать на меня, крича: «Вернись, Малёк, вернись!» Я обернулся и увидел мистера Мудли (учителя биологии и по совместительству спортивного судью), который стоял с вытянутой рукой.

— Мяча не было.

Значит, меня не выбили. Милостью Господней мне выпал шанс в лице угрюмой фигуры Мудли. Я побежал к линии ворот, где меня встретила группка насупившихся игроков из Вествуда, цедивших себе под нос «подстава». С благодарностью приняв выпавший мне второй шанс, я лихо отбил мяч, летевший мне прямо между ног, и отошел в сторонку. К сожалению, Грей прозевал следующий мяч, и стон из зрительских рядов сообщил о выходе на поле Бешеного Пса. (Все уже успели понять, что у Пса проблемы с координацией, а с соображаловкой и вовсе беда.)

Папаша осушил пластиковый стаканчик и печально покачал головой, оплакивая кончину нашей крикетной команды. Табло сообщало, что нам осталось три перебежки при одной калитке. Бешеный Пес нервничал и при виде первого мяча очумело замахал битой; мяч едва не сбил калитку. Вдруг я понял, что бегу и кричу: «Беги, Пес, беги!» Охраняющий калитку нацелился на столбики и промахнулся. Я был в безопасности. Поле снова огласил торжествующий рев. Папаша мерил лужайку шагами, курил и хлестал вино; ребята из команды сгрудились в блейзерах на траве; жиденькая изморось туманной завесой окутывала деревья. Реактивный подающий кинул мяч, понесшийся на меня с ужасающей скоростью. Я замахнулся битой, почувствовал контакт с мячом и побежал. Мяч взмыл высоко, но полетел прямо к игроку на центральной границе поля, расположившемуся идеально по траектории его падения. Я все бежал и бежал, и вдруг увидел Папашу, а за ним всю команду, которые с дикими воплями неслись ко мне, раскинув руки.

Мы выиграли! Принимающий упустил мяч, и тот упал за линию границы поля. Не хочется хвастаться, дорогой дневник, но я герой, так оно и есть!

После того как все пожали друг другу руки, Папаша отвел нас в раздевалку и снова продекламировал речь Генриха при Азия-Нкуре. К сожалению, из-за вина у него сильно заплетался язык и он забыл некоторые строчки, поэтому почти вся вторая половина речи состояла из мата. Саймона провозгласили лучшим игроком. Папаша обнял меня и сказал:

— Тебя ждут великие дела, Мильтон, — тебе везет, как самому дьяволу!

17. З0. Наконец узнал, что папу арестовали за непристойное поведение. Не стану вдаваться в детали, но смысл в том, что его поймали голым в соседском саду в три утра. Он говорит, что все обвинения — куча дерьма и что он возьмет себе лучшего адвоката в стране. Мама никак не прокомментировала папино объяснение, а потом вдруг ни с того ни с сего села в машину и заявила, что они уезжают. Папа собрал шезлонги, пожал мне руку и сел в машину. Половина нашей команды толкала драндулет метров двести, после чего он завелся с хлопком, выпустив клуб дыма, и с ревом покатился по дорожке.

Если бы у меня были деньги, купил бы предкам «мерс» на Рождество.

20.00. Смотрели «Красотку» с Джулией Робертс в общей гостиной. Какая же она лапочка! Жутко завидую Ричарду Гиру. Когда закончу школу, буду ездить по округе и выискивать проституток, похожих на Джулию.

Впервые на этой неделе не чувствую беспокойства перед сном. Не могу поверить, что пробыл здесь всего шесть дней — как будто целая жизнь прошла.

23 января, воскресенье

07.30. Был разбужен неприлично громкими церковными колоколами, которые звонили так, будто находятся в моем шкафчике. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что огромные колокола висят буквально в метре от моего окна. В доказательство этого Бешеный Пес выстрелил в один из них из рогатки, разнообразив исполнение «Милости Господней».

08.00. Общешкольное причастие. Преподобный Бишоп продекламировал целую поэму на латыни, в которой я на слух различил только «побей учителей, прикончи кошку», но не стал ломать себе голову, что бы это значило, как и над всем происходящим в этой школе. Часовня очень крутая — огромный старинный готический собор с витражными окнами и массивным алтарем, на котором красуется статуя мужчины, протыкающего мечом гигантскую ящерицу.

Неожиданный пук с нашего ряда прервал декламацию Глокеншпилем отрывка из Евангелия от святого Иоанна. Саймон захихикал. Жиртрест залился краской, а Рэмбо ткнул Гоблина локтем под ребра. Потом они как один взглянули на Верна, который пристыжено повесил невинную голову. Глокеншпиль замер, в часовне наступила тишина, и на секунду мне показалось, что Глок вот-вот сорвется с катушек, но он лишь сделал несколько глубоких вдохов, окинул нас убийственным взглядом и продолжил чтение строк о прощении.