Маленькая хня

До среды я закатывала помидоры, варила сливовое варенье и писала статью — длинную, как повесть. В среду вдруг кончились банки. Пришлось звонить мужу, чтоб нашел и срочно привез стеклотару. После идиотского торга (где я их возьму — где хочешь — сама ищи — а помидорки маринованные жрать ты любишь) муж послал меня к едреней фене и пообещал привезти банки в четверг.

Вечером в среду не работалось. Я сидела перед компьютером и играла в Дэ-Икс Бол. На полу храпел Бонн. За распахнутым окном мансарды сладко пели жабы. Когда навороченный потомок Арканоида опротивел, я открыла Word и набрала 18-м размером шрифта слово «СТРАШНО». Потом посидела, покачалась на стуле, выделила слово жирным курсивом и впала в анабиоз.

Было скучно. Спать не хотелось. Сказку, сказку... Ничего страшного на ум не приходило. Даже близко стоящий дом Ильиничны меня не пугал, вызывая единственное чувство: нормальную человеческую грусть. И моя попытка населить его привидениями провалилась.

Любовь Ильинична, моя соседка по даче, умерла совсем недавно. Она просто не появлялась с неделю или больше, а потом в наши ворота постучал седовласый мужчина, наверное, ее пожилой сын, и спросил, не знаем ли мы, кто хочет купить дачу. «Нет больше хозяйки», — сказал он. Рассказывая мужу о смерти Ильиничны, я, честное слово, плакала.

Тут вот какое дело. С другими дачными соседями я, оберегая свое летнее уединение, в близкий контакт не вступала, да и знакома с ними почти не была. С Ильиничной же мы, имея общий штакетник, то крепко дружили, то ссорились вдрызг — в основном, из-за двух моих кошек, которые сигали к ней через забор, какали в клубнике и обдирали актинидию. Кошки обожают актинидию, для них это что-то вроде коньяка с лимоном: обдерут, нажрутся и спят тут же. Ну что я могла с этим поделать! Однажды купила Ильиничне килограмм шоколадных конфет и подлизалась. А на следующий день Вопя проделал па задворках участка лаз, забрался в бабкин огород и раскопал вкусно пахнущий компост с калифорнийскими червями.

В общем, Любовь Ильинична имела полное право нас отравить, однако лишь перекидывала кошачьи какашки со своей клубники на мою. Я видела. Кстати, вся моя клубника пришла ко мне через нее. Сливы прививать тоже она меня научила, и теперь у меня этих слив — как у дурака фантиков... Изредка она оставалась ночевать на даче и приходила ко мне в гости. И мы с ней пили чай у меня на балконе. Правда, иногда она меня сильно доставала: когда, например, пыталась доказывать, что Бога нет и быть не может и что молоко по 20 копеек лучше, чем по 16 рублей. И еще она считала, что мне, как журналистке центральной газеты, надо непременно знать про то, что их ЖЭК вымогает у пенсионеров деньги. В дискуссии с Ильиничной я не ввязывалась. И никогда не думала о том, что на ее идеальном участке когда-нибудь появятся другие люди...

В лесу прокричал филин. «Темно и страшно в час ночной», — прошлась я по клавиатуре, прочитала и увидела, что это стихи.

Я посидела минут пять, прислушиваясь к ночным звукам. Сильно пахло соснами. Из-за леса выбиралась почти полная луна.

Все не такое, как обычно...

Жабы в ливневке ненадолго замолчали. Я сосредоточилась перед компьютером. У меня получилось увидеть с высоты вороньего гнезда темный дачный поселок в лесу и свой домик почти с краю. За моей спиной скрипнул рассыхающийся шкаф. Приятный, управляемый страх нежно обнял меня поперек живота.

И даже шкаф, такой привычный,Теперь как двери в мир иной.

Я встала и набросила на плечи куртку: «сейчас стишок долабаю, а потом — сказочку Мишане...».

На спинке стула черный свитер, —

срисовала я, подумала и добавила немного чернухи:

Как труп с поникшей головой.

Громко вскрикнула какая-то тоскливая птица, и по кронам деревьев пробежал одиночный порыв ветра.

А за окном унылый ветерЗовет на кладбище с собой.

Свитер-ветер. Бред. А интересно, как сейчас на кладбище. Жутко, поди. Я представила, как бреду между могилками и шелест кладбищенских деревьев заставляет меня приседать и озираться на бликующие портреты.

Меня укусил комар, я дернулась, задела локтем настольную лампу, она с грохотом полетела на пол и, как водится, погасла. Если бы я была не я, а героиня триллера, то по сюжету погасшая лампа должна бы означать, что начинается главное, — подумала я. Хотя вот, например, Кинг такими дешевыми приемами не пользуется, а страшно до ужаса. Одно только «Кладбище домашних животных»... Не к ночи помянуто.

Комнату освещали монитор и уличный фонарь над крыльцом. Я подняла светильник с пола, поставила на стол и включила. Лампа зажглась, но горела тускло. Луна поднялась выше и залила молоком половину неба, а листья лимонника на балконе почернели.

В дорожке лунной чья-то тень, —

клавиатуру надо сменить — клацает на весь дом —

Внезапно дрогнув, изменилась.

Было слышно, как внизу о фонарь бьются ослепленные бабочки. Я обернулась на Боню: он спал. Поджав ноги, я вздохнула и закончила строфу:

И с тихим скрипом отвориласьНадежно запертая дверь.

На крыльце как будто бы послышались шаги. «Хоть бы приехал кто-нибудь», — подумала я почему-то шепотом и поглядела в правый нижний угол монитора: без двадцати полночь. В такое время уже никто не приедет.

Боня поднял голову, прислушался и рыкнул.

Шаги на крыльце раздавались уже вполне отчетливо. Кто-то медленно поднимался по ступенькам.

Меня сдуло с места. На балкон я прошмыгнула на корячках и спряталась за лимонником, соображая, как бы так незаметно выглянуть.

— Лара, — негромко позвал меня снизу знакомый голос. На ступенях крыльца, освещенная фонарем, стояла

Любовь Ильинична.

Ее погребальные одежды и белый покров на голове в свете фонаря выглядели почти празднично. Меня затошнило: «Сейчас я упаду в обморок, и все...».

— Я секатор принесла, — сказала она, не поднимая головы.

«Это капец», — пронеслось в мозгу.

— Секатор? — тупо переспросил кто-то рядом со мной. «Это я говорю, — сообразила я, — я еще не в обмороке».

— Я ж у тебя брала секатор, — сказала мертвая.

Я знала точно, что сердце мое лопнет и кровь хлынет у меня из горла, если она поднимет голову. Но Любовь Ильинична глядела в крыльцо. «Не может смотреть на свет», — поняла я.

В горле стучали молотки. Я хотела крикнуть ей, что ее похоронили, но почувствовала, что она только того и ждет, чтобы сделать — неизвестно, что именно — но что-то окончательно кошмарное. Может быть, засмеяться.

— Положите на ступеньки, я утром возьму, — опять услышала я себя и поразилась: какая я хитрая. Хрена лысого ты меня из дома выманишь.