Маленькие рыцари большой литературы

Для Сенкевича, почитавшего устои семьи и окружения, в котором он формировался, традиционное понятие народности обретало ещё и эмоциональное значение.

Ключом к осмыслению истории была для него «глубокая любовь писателя к истории своего общества». Ибо «чем больше чувства, тем скорее розовеет исторический мрамор. Галатея перестаёт быть изваянием».

Именно такое понимание прошлого свойственно его Трилогии. Уже в первой её части автор создаёт свою собственную картину XVIII века [1] , противоречит трудам историков — в том числе, своих соотечественников и современников, таких, как, например, Кароль Шайноха (1818—1868), — возможно, более объективно и, уж конечно, более рационально анализировавших причины войны украинских казаков с польской шляхтой.

1

Интересно, что первая сцена романа «Огнём и мечом» была навеяна писателю картиной Юзефа Брандта «Захват на аркан»: о творчестве этого художника Сенкевич писал, будучи совсем молодым, начинающим журналистом.

Сенкевич был убеждён, что шляхта, и только она — положительный герой польской истории. Воспитанный на идеалах рыцарства, он свято верил, что его класс, в отличие от тёмной крестьянской массы, способен действенно бороться за свободу отечества.

Современный польский исследователь творчества Сенкевича Алина Ладыка отмечает, что писатель видел в Украине неотъемлемую некогда часть Польши [2] , а в бунте Богдана Хмельницкого — причину утраты этой неразрывной связи.

2

И действительно, в 1601 г. две тысячи запорожцев сражались на стороне Польши против ливонских рыцарей, в 1605 и 1609 гг. запорожцы были участниками польской интервенции России, а при гетмане П. Сагайдачном поддерживали поляков в войнах с Оттоманской империей и Москвой!

Мало того, Хмельницкий, по мнению Сенкевича, — виновник братоубийственной войны, которая была на руку общему врагу — российской империи. Жажда мести и гордыня руководят действиями украинского гетмана, ведущего за собой дикие толпы алчущей крови черни и её союзников-татар. Позиции Хмельницкого автор противопоставляет интересы страны, которым, по его убеждению, только вредит конфликт подданных с властью. Эти интересы выражает в романе князь Иеремия Вишневецкий.

Болеслав Прус писал, что его собрат по перу обрисовал «как одного из лучших сынов отечества человека, который был одним из худших его пасынков». Если К. Шайноха, как и множество других историков, считают Вишневецкого палачом украинского народа, который «убивал, распинал и сажал на кол», то у Сенкевича образ этот выписан как личность героическая и легендарная, сыгравшая немаловажную роль в освоении пустынных дотоле украинских земель. При Иеремии, замечает автор, здесь «расцвела жизнь, были построены дороги, плотины, застучали мельницы, зароились пасеки, в степи паслись стада». Вишневецкий, пишет Сенкевич, «по отношению к бунтам страшный и немилосердный, был, однако, истинным благодетелем не только для шляхты, но и для всего своего люда». Писатель сообщает, что после пожаров или нашествия саранчи тридцатишестилетний князь то и дело кормил народ за свой счёт, был непримирим к злоупотреблениям чиновников и старост, опекал сирот, которых поэтому даже называли «княжескими детьми». [3]

3

И всё это подтверждает в своём материале о Вишневецком польский историк Т. Василевский (Газета «Kultura», 1 czerwca 1980).

Суровость же, считает Сенкевич, была единственным в то время средством обеспечить мирный труд и благоденствие населения.

К. Шайноха в своём труде об эпохе Хмельницкого («Два года нашей истории: 1646, 1648») назвал «обольщением» поляков тот факт, что «война Вишневецкого с крестьянством считается проявлением доблестнейшего военного духа», что этому человеку «досталась от всех поэтов и исторических краснобаев того времени та слава, которая остаётся в напитанной ими памяти сынов и внуков». Но нельзя забывать, что после своих побед у Жёлтых Вод и Корсуня восставшие украинские крестьяне и казаки подвергли беспощадному избиению не только непосредственных угнетателей — помещиков, но и вполне мирное население. «Где только нашлись шляхта, слуги из замков, евреи и городское правление — всех убивали, не щадя жён и детей их, владения грабили, костёлы жгли, ксендзов убивали, дворы же и замки шляхетские, как и дворы еврейские, опустошали, не сохраняя ни одного. Редко кто в то время рук своих в крови не смочил и грабежа не чинил», — говорится в «Летописи очевидца» [4] .

4

Киев, 1971.

Канадец О. Субтельный (р. 1943 г.) в книге «Украина. История» [5] отмечает: «За несколько месяцев в Украине была уничтожена почти вся польская шляхта, чиновники, ксендзы. Особенно сокрушительному удару подверглись евреи, составлявшие наиболее многочисленное, но наименее защищённое представительство шляхетского режима. Между 1648 и 1656 гг. восставшие убили десятки тысяч евреев, и потому евреи и поныне считают восстание Хмельницкого одним из самых ужасных событий своей истории.

5

Киев, 1993.

Польские магнаты и шляхта, в свою очередь, отвечали на резню резнёй (курсив мой — С.Щ.). Наиболее печально известным сторонником тактики шляхетского террора был самый богатый из магнатов — Иеремия Вишневецкий».

Именно такую картину и создаёт в романе Сенкевич. В князе видит он бесстрашного воина, не желавшего компромисса с Хмельницким, поскольку в этом компромиссе усматривал Вишневецкий унижение Речи Посполитой. И Хмельницкий, подчёркивает автор, сознавал, какую опасность для него представляет этот польский магнат, родившийся в православной семье, а после окончивший во Львове иезуитский колледж — между прочим, тот же, где за несколько лет до него обучался сам Богдан. Вот как описывает Сенкевич состояние Украины и Хмельницкого после побед его войска у Жёлтых Вод и Корсуня: «Порвались всяческие общественные связи, всяческие человеческие и семейные отношения. Ад спустил с цепи всевозможное зло и отправил его разгуливать по миру: и вот убийства, грабёж, вероломство, буйство, насилие, разбой и безумие пришли на смену труду, учтивости, вере и совестливости. Жизнь утратила ценность. Тысячи гибли, и никто не вспоминал о них. А из недр пожаров, дыма, резни, стонов вырастал всё выше и выше, всё страшнее гигант, затмевавший дневной свет тенью своей, простёршейся от моря до моря. То был Богдан Хмельницкий. Поначалу сам гетман не сознавал собственного могущества и не понимал, насколько высоко вознёсся. Но постепенно вырастал в нём и тот безмерный эгоизм, равного которому не знала история. Понятия зла и добра, преступления и благочестия, насилия и справедливости слились в душе Хмельницкого воедино с понятиями собственных обид или собственного добра. Гигантская рука бунта схватила его и понесла с молниеносной скоростью и неумолимо — но куда? Хмельницкий спрашивал у предсказателей и звёзд, сам пристально вглядывался в будущее, но лишь тьму видел пред собой. В каждом упоении победой таилась горечь будущего поражения. В ответ на казацкую бурю (курсив мой — С.Щ.) должна была прийти буря Речи Посполитой. Хмельницкому казалось, что он уже слышит её отдалённый, глухой гул. Теперь, когда Хмельницкий взял в плен гетманов, её вождём мог стать только Иеремия Вишневецкий. Имея дело с таким прославленным вождём, Хмельницкий, несмотря на перевес своих сил, мог потерпеть поражение, и тогда всё сразу было бы утрачено. Чернь, составлявшая большинство его войска, уже доказала, что дрожит при одном упоминании имени Яремы».

«Конечно, — писал о князе Т. Василевский, — он мог сыграть на Украине большую роль не как погромщик крестьян и казаков, но как посредник, к чему его и призывал Хмельницкий, который, между прочим, сурово наказывал крестьян, грабивших владения отступившего из Заднепровья Иеремии».

Что ж, по крайней мере, роман верно отразил восприятие шляхтой этих личностей и описываемых событий.

Главные герои «Огнём и мечом» — шляхтичи Скшетуский, Володыёвский, Заглоба и Подбипента — ярчайшие и достоверные образы. Современник Сенкевича, видный критик и публицист Вильгельм Фельдман (1868—1919) в работе с оригинальным названием «Пророк печального прошлого» справедливо назвал отношение автора к своим героям гомеровским, поскольку он «из богов делает людей, а людей приближает к божественным меркам, соответствующим образом их характеризуя». Превышающие человеческие возможности подвиги Скшетуского и Подбипенты, сказочные ловкость и бесстрашие Володыёвского сочетаются в этих персонажах с истинно человеческими чувствами: беззаветной любовью, воинским товариществом, способностью страдать от голода и холода и превозмогать все невзгоды ради общего дела — победы. Ярчайший среди этих героев — безусловно, Онуфрий Заглоба. Десятки исследователей справедливо находили в нём черты шекспировского Фальстафа, Портоса из мушкетёрской трилогии Дюма. И действительно, Заглоба — хвастун и обжора, но, в то же время, он бесстрашный рубака и хитроумен, как Одиссей, — к слову, это последнее сходство отметил в нём Б. Прус, чуть ли не самый яростный противник романа Сенкевича. Тот же Прус отмечал, что, способный ради необходимости раздеть догола двух нищих лирников, Заглоба не задумываясь отдаёт свои последние деньги новобрачным на крестьянской свадьбе. И не будем забывать, что история спасения Заглобой Гелены Курцевич — это тоже подвиг старого шляхтича, и подвиг незаурядный по смелости и изобретательности уловок.

Главные персонажи завоевали симпатии читателей ещё во время газетной публикации первого романа. И продолжали вызывать интерес по мере выхода всех трёх книг Трилогии, а в дальнейшем стали образцом для подражания на протяжении более ста лет [6] .

Но рядом с главными на страницах Трилогии существует огромное количество второстепенных действующих лиц. Все они написаны столь же сочно и, как и главные, запоминаются своими яркими индивидуальностями. Уже в первом романе это достойный антипод Скшетуского — Богун, это плутоватый Жендзян, это, наконец, цельная натура — красавица Гелена.

6

Было, например, множество случаев, когда польские борцы Сопротивления скрывались под псевдонимами Володыёвского, Скшетуского и пр. Известны и курьёзы: уже в 1887 г. появился первый душевнобольной, бред которого состоял в том, что он — Кмициц.

О глубокой психологической разработке образов этого романа говорить нельзя: все они так или иначе делятся на «героев» и «антигероев» и следуют своей заданности на протяжении всего повествования, по сути не изменяясь. Но самое удивительное — то, что всё это, тем не менее, живые характеры.

Язык романа — поэтичный, свободный, как полёт птицы, в пейзажах и по-гомеровски монументальный в описаниях битв, разнообразен в речевых характеристиках персонажей: у шляхты — часто пересыпанный латынью, у казаков — зачастую смешанный с польским, что подчёркивает природное единство украинцев и поляков и братоубийственный характер войны. [7]

7

Думается, на том же настаивает автор и акцентируя тот факт, что возлюбленная Скшетуского Гелена Курцевич — украинка.

Патетически звучат слова Сенкевича о трагедии уничтожающих друг друга народов — авторское отступление в описании осады Збаража: «Шумел ветер в зарослях, окружающих поле брани, и солдатам, не дремлющим в окопах, казалось, будто души людские кружат над ними. Поговаривали, что в полночь на всём поле от окопов до лагеря взмыли ввысь несметные стаи птиц, и слышались в воздухе какие-то голоса и вздохи, от которых волосы вставали дыбом. Те, кому ещё предстояло пасть в этой битве, ясно слышали, как отлетающие души поляков возопили: „Пред Твои очи, Господи, приносим прегрешения свои!“. Казацкие же стенали: „Иисусе Христе, помилуй!“. Ибо, павши в братоубийственной войне, не могли они вознестись к вековечной светлости, но было им предначертано улететь куда-то во тьму и вихрем кружиться над юдолью слёз, и плакать, и стенать по ночам, покуда отпущения общей вины, и забвения, и согласия у ног Христа не вымолят!..

Но пока ещё пуще очерствели сердца людские, и не витал над полем брани ни один ангел согласия».

*

Совсем иной характер войны показал Сенкевич во второй части Трилогии. «Потоп» — широкое полотно народной войны с внешним врагом — шведами.

Писатель последовательно прослеживает этапы войны — от причин, сделавших возможным вторжение захватчиков в Польшу, до формирования конфедерации, оказавшей врагу первое сопротивление, а далее — постепенное нарастание народного гнева против жестоких оккупантов, как и против предателей, которые пошли на сделку с ними, и наконец — мощное и беспощадное избиение врага до полного изгнания его из пределов страны.