Маленькие Смерти

— У меня, — говорит Итэн. — Есть коллега. Чудесная пожилая леди.

— И что?

— Она умерла.

— Ага, это бывает с пожилыми леди, даже с самыми чудесными.

— Фрэнки, не паясничай, — отдергивает меня Итэн, но получается это как-то слишком тактично и ненавязчиво, так что никакого желания прекратить у меня не возникает.

— Так вот, — продолжает Итэн. — А еще у нее есть сестра, тоже чудесная, пожилая леди.

— И она тоже умерла?

— Нет, она вполне жива и продолжает преподавать. Они — близнецы.

— Только не говори, что ты встречался с одной из них, и теперь не можешь понять, какая умерла.

— Иногда ты очень мерзкий, Фрэнки. Даже отвратительный. Дело в том, что мисс Дюбуа, которая живая, подвергается нападкам миссис Дюбуа, которая мертвая.

Я молчу некоторое время, пытаясь справиться с очень противоречивыми чувствами. С одной стороны, Итэн единственный верит в то, чем я занимаюсь, с другой стороны желание по-настоящему помочь кому-нибудь в мире мертвых, может быть разрушительным не столько для карьеры, сколько для разума.

— Пусть приходит ко мне, когда я буду выступать, — говорю я медленно, надеясь, что можно будет обойтись этим.

— Мисс Дюбуа не нужно плацебо. Ей нужно помочь.

Итэн некоторое время молчит, а потом добавляет:

— Пожалуйста.

— Хорошо, что ты, по крайней мере, слезу не пустил, иначе я бы совсем перестал уважать тебя.

Итэн принимается водить ногтем по закорючкам, нарисованным им на бумаге, видимо, временно отступив. Отпив кофе, он чуть морщится и дело явно не во вкусе потребленного.

— Мисс Дюбуа, живая, очень несчастная женщина. Она потеряла единственного близкого человека, и ей очень страшно. Ты мог бы прийти к ней, просто прийти, и посмотреть, что там и как. Она могла бы тебе заплатить.

— Я не беру денег за то, что делаю по-настоящему.

— Какое сомнительное благородство, Фрэнки. Если бы твой отец не брал денег за те из его таблеток, что действительно помогают…

— То мы не потеряли бы и двух процентов прибыли.

Я и Итэн, мы оба, вдруг смеемся и — совершенно одинаково. Для приличия, я на некоторое время замираю с серьезным и сосредоточенным видом, а потом все-таки говорю:

— Да. Ладно. Я согласен. Но я еду к ней прямо сейчас. Я мошенничал всю ночь, отличное время для того чтобы поработать по-настоящему и поспать.

На самом деле, конечно, все было решено задолго до того, как я согласился. И я знаю, что Итэн это тоже знает, потому что выдернув из-под листочка с ассирийской, а может быть шумерской или даже аккадской, письменностью второй, на безусловно английском языке, он протягивает его мне. Там адрес мисс Дюбуа, коллеги моего дяди, которую не оставляет в покое призрак ее мертвой сестры.

Надо же, как чудесно начинается мой новый день.

Мисс Дюбуа, как оказалось, обладает недвижимостью во Французском Квартале. Меня, в таком случае, совершенно не удивляет смерть второй мисс Дюбуа — чье сердце выдержит потоки пьяных туристов под окнами каждую чертову ночь?

Французский квартал, отделенный от вполне современного Нового Орлеана почти бесконечной Канал-стрит, пестреет колониальной архитектурой, с ее резными балкончиками и длинными, имперскими колоннами. Почти в каждом доме Французского квартала, на окнах жалюзи, оставшиеся местным домам в наследство даже не от французской, а от испанской культуры. По всей улице разносится в равной степени душный и потрясающий запах пончиков и кофе, нарочито сладкий и возбуждающий аппетит. Во Французском Квартале, кажется, всегда жарче, чем в остальном городе. Может быть, всему виной высаженные вдоль улицы пальмы, слишком ассоциирующиеся с южным зноем, а может быть обилие туристов. Я, по крайней мере, изнываю от жары ровно с того момента, как вышел из машины. Вынужденный поддерживать имидж, я ношу похоронный костюм, безупречно-черный в любую погоду, а оттого в некоторые месяцы безудержно жаркий. Чувствуя, как разрушаются в моем организме от высокой температуры, белковые структуры, я продвигаюсь по улице с одной единственной мыслью о том, как сильно я ненавижу людные улицы, по которым не проехать на машине.

Мисс Дюбуа живет в самом конце квартала, так что я прохожу, по ощущениям, несколько кругов ада, прежде, чем передо мной предстает ее дом. Дом, надо сказать, не лишенный обаяния старого Нового Орлеана: железный, выкрашенный в черный заборчик, кирпичные арки над входом, подпирающие мансарду с невероятной красоты резной, металлической решеткой по всему периметру. Туристы бы отдали души, чтобы пожить в таком месте, но мисс Дюбуа явно была не из тех, кто меняет традиции на деньги.

Увидев сухонькую старушку, которая открыла мне дверь, я радостно, по инерции, улыбаюсь.

— Ты, наверное, молодой мистер Миллиган, — говорит она дребезжащим голоском с броским каджунским акцентом. На ней старомодное, бледно-голубое платье, напоминающее о знатных дамах начала двадцатого века из Старого Света, вовсе не о старушках, вынужденных жить в злачном месте. Она говорит, что ждала меня, и я мысленно посылаю пару зарядов бодрящей злости в сторону Итэна, который, зная, что я соглашусь, не только договорился заранее, но и указал время, к которому меня стоит ждать.

— Вы похожи на дядю, — продолжает она. Я чуть вскидываю брови, говорю:

— Как и все люди в очках.

Но ее совершенно не смущает моя реплика, она только улыбается, обнажая давным-давно искусственные, фарфорово-белые зубы. Странно, но сколько мисс Дюбуа лет, сказать сложно. Ей может быть в среднем от семидесяти и до миллиона, поэтому утверждать конкретную цифру я не решаюсь. Гостиная у мисс Дюбуа небольшая и больше похожа на антикварный магазин, чем на жилой дом. Ходики на стене отсчитывали время явно с тех пор, как Наполеон продал Луизиану Америке, а то и раньше. Столики такие хрупкие, будто бы их витые, металлические ножки стояли еще где-то в Европе. А фотографии на стенах, выцветшие от времени, давно уже приобрели желтовато-жутковатый оттенок. Мисс Дюбуа усаживает меня на диван, поколения клещей в котором, наверняка, превысили количество когда-либо живших и умиравших людей на земле. Сама мисс Дюбуа садится в кресло передо мной. Она живет бедно, и это видно. Но она живет утонченно, с каким-то аристократическим размахом нищенства среди увядающей, умирающей красоты. Она говорит:

— Даже не знаю, с чего начать, — я смотрю, как красиво покачиваются на ее черепашьей, сморщенной шейке бусины настоящего жемчуга, который она могла бы продать, но не продает. — Пожалуй, я начну с холодного чая. Вы выглядите так, будто бы перегрелись.

Она на некоторое время оставляет меня одного, уходит на кухню. Древние ходики показывают без пяти одиннадцать. Ночь без сна для меня ничего не значит, при желании я могу провести не сомкнув глаз даже двое суток, и все же тиканье часов почти заставляет меня задремать.

Мисс Дюбуа возвращается с подносом, на котором гордо возвышаются два высоких стакана, наполненных мятным чаем со льдом, и тарелка с пряным кокосовым печеньем. Она молчит, пока я не делаю глоток чая, и не благодарю ее, вполне искренне.

— Не за что, — приветливо отвечает она, но в ней остается и какая-то скрытая надменность, будто бы она не пожилая преподавательница университета, а аристократка с Мартиники. В темных, даже в старости, глазах мисс Дюбуа угадывается французская кровь, но снежно-белая кожа выдает в ней и англичанку. Мне вдруг становится правда интересно, кто она такая. И тогда мисс Дюбуа говорит: