Маленький белый голубь мира

Пусто было в квартире, пусто и одиноко. Следовало развлечься чем-нибудь -приняться хоть, что ли, застатью для Грешнева, -- но Башкирия с упорством Таньки-встаньки поворачивалась в памяти совсем не тем боком, какой нужен для статьи: все лезло в голову, как принес нарассвете билет любезный, улыбающийся Бекбулатов: Бог-отец, изгоняющий из Рая; как в ответ напочему не пришла? наивно лупнулаглазками персиковая татарочкаи сказала: не пустили ребята, и как, глядя наэтот наив, недостало Ивану Александровичу сил возмущенно изумиться: что ж, мол, онао таких вещах с ребятами советуется? опять, что ли, диспут устроила?! как решил Иван Александрович напоследок все-таки продемонстрировать Бекбулатову свои бесстрашие и независимость, гнев свой, так сказать, и протест -- для чего в автобусе плюхнулся рядом с адвентистом седьмого дня и начал его интервьюировать и как тут же был наказан заглупую демонстрацию, но уже не начлагом, асамим адвентистом, адвентистовыми ответами о социализме, как воплощенном идеале христианства, голубой мечте Мессии, о том, что в коллективе человек никогдане остается один, и товарищи всегдапридут ему напомощь в трудную минуту (как, заметил про себя Иван Александрович, пришли они напомощь Альмире Ахметовой, отряд им. А. Матросова, не допустив до грехопадения с сомнительным гостем) -- адвентистовыми ответами и адвентистовой книгою, которая оказалась не Евангелием вовсе, аЫСемнадцатью мгновениями весныы в немецком переводе; как неуемное раздражение, смешанное со страхом, вспыхнуло в Иване Александровиче при прощальном взгляде намальчиков этих и девочек, западных и восточных -- нет, вовсе не двоемысленных!

– - искренних, искренних в своем идиотизме, готовых по первому зову сменить мундиры и под ЫМаленького белого голубя мираы идти освобождать Польшу, Афганистан или хоть бы и Персиюю

Кажется, впервые в жизни почувствовал Иван Александрович бессилие перед листом бумаги, который предстояло, не мудрствуя лукаво, почти автоматически, заполнить готовыми блоками слов и смыслов, то есть, сделать то, чем занимался Иван Александрович без малого двадцать лет, пройдя в журнале ЫПионеры беспорочный путь от учетчикаписем до начальникаотдела. Кажется, впервые в жизни рукадернулась написать, как было насамом деле, и, поймав ее наэтом желании, Иван Александрович почувствовал шевельнувший волосы холодный ветерок ужаса: ведь если все как было -- это уже не тихонькое чтение надиване, не сомнительные разговоры с молодой татарочкою, не банькав лесу -- это уже лейтенант Падучих, государственное преступление. Даи так ли было?
– - может, показалось только? И Иван Александрович разорвал лист в мелкие клочья -совершенно чистый, нетронутый лист бумаги, виновный в том только, что именно над ним пришло Ивану Александровичу в голову опасное это словосочетание: все как было.

Заснуть Иван Александрович в осиротевшей двуспальной кровати не мог и, поворочавшись полночи, перебрался нажесткий диван. Нет, с Ларискою следовало кончать раз-навсегда: ушласебе и ушла, и скатертью дорога -- аон, Иван Александрович, непременно встретит еще человека, ничуть Лариски не худшего, а, пожалуй, и лучшего. Он даже положил себе пойти с этой целью завтравечером погулять -- наКалининский или наГорького, и спрятал в ящик столаобручальное кольцо. Устроится, все устроится, непременно все устроится как-нибудь! И обязательно надо позвонить приятелю: нет ли чего новенького?
– - почитать, наконец, всласть и без помех!

Что же касалось бессилия перед бумагою, то, так или иначе, Иван Александрович его преодолел и, неделю спустя, принес Грешневу готовую статью. Грешнев прочел, ему понравилось, и он прямо тут же, не выпуская ИванаАлександровичаиз своей загородочки, сносил статью заобитую кожею дверь и, четвертью часапозже, вернулся улыбающийся, довольный, с визою Ыв наборы. Ловко ты про адвентиставвернул! подмигнул Ивану Александровичу напрощанье Грешнев. С одной стороны -- комар носу не подточит, ас другой -- все-таки религия, духю Да! догнал ИванаАлександровичаГрешнев уже в коридоре, тут тебе надо в издательство зайтию навторой этажю в восемнадцатую комнату. Только уж обязательно, ато я пообещалю Отчет закомандировку? подумал Иван Александрович и пошел навторой этаж.

В издательской комнатке без обычной таблички, под одним номером, дамасредних лет сказалаИвану Александровичу, что просят его срочно позвонить вот по этому вот (подалабумажку) телефону и спросить Игоря Константиновича. Безмятежно потянулся было Иван Александрович к темно-синему Ычебурашкеы, как вдруг смутная тревогавозниклав душе. Что ж в самом деле? подумалось. Ведь это мог и Грешнев передать! Даи какому такому Игорю Константиновичу? У меня Игорей Константиновичей и знакомых-то никаких нету! Мысль оказалась столь пронзительной и пугающе холодной, что оставил Иван Александрович Ычебурашкуы, сказал, что позвонит из своей редакции, и ватными ногами пошел к выходу. Только непременно, настиглаего голосом дамаи процитировалакомиссараЭльдара: это в ваших же интересахю

До редакции, естественно, Иван Александрович не дотерпел -- завернул в первый же попавшийся автомат. Игоря Константиновича, пожалуйста. Ахы, Ываны Ылыкысаныдырывычы! Здравствуйте-здравствуйте. Нам бы, знаете, хотелось познакомиться с вами. Увидеться, так сказать, лично. Не заглянете ли ны пылычасыкы? (В чистую русскую речь Игоря Константиновичато и дело прорывались восточные, бекбулатовские интонации). Сыгыдыны у нас что? понедельник? Ну, скажем, в четверг вечерком, сразу же после работы. Кудак нам? Ны дыгадывыытысы? УлицаДзержинского, четырнадцать. Пропуск заказан. Так чт -договорились? Ну, тогдавсего вам доброгою 9 В свою редакцию Иван Александрович, естественно, не возвратился, апобежал домой, прямо-таки вот побежал, то есть, натакси, конечно, поехал, но, в сущности, именно побежал, перевернул дом вверх дном, извлек насвет Божий все книжки, не у нас напечатанные, все до единой (правабылаЛариска, права!) все листки машинописные с разного родастишками и статеечками, все нехорошие журнальчики, даже кассеты магнитофонные, причем, не только, скажем, Галича, но и Высоцкого, и совершенно безобидную Альбину Король6, и Окуджаву даже, с Ымелодиевскойы пластинки переписанного. Потом все это упаковал в небольшой чемоданчик и совсем было наулицу выскочил, как подумал, что просто выходить с чемоданчиком наулицу бессмысленно, да, пожалуй, что и опасно: прежде план следовало выработать -кудаи к кому. Справедливее всего получалось, конечно, к тому самому университетскому приятелю, которому, собственно, и принадлежаладобрая половинасодержимого чемоданчика, и Иван Александрович подвинул телефон, даже четыре из семи цифры набрал, но потом и тут опомнился, рычаги придавил: не следует, не следует звонить из дому! лучше из автомата. Только вот к автомату идти с чемоданчиком или без: что вернее? что безопаснее?

Приятель ответил, и это было очень хорошо, просто удивительно хорошо, потому что, находись он, скажем, в отпуску или в командировке, Ивану Александровичу поневоле пришлось бы испытать столько страшных минут, что, может, и не вынеслаб их деликатная его психика, и без того порядком потревоженная и Ларискою, и Альмирой, и бекбулатовской шоблою. Сиди домаи жди, буркнул Иван Александрович по возможности измененным голосом и повесил трубку, но тут же и пожалел, что повесил: может, лучше бы где-нибудь нанейтральной почве встретиться: наскамеечке или даже в лесу -- чтобы и приятеля не особенно подвести, и насебя еще бльшую опасность не навлечь: вдруг заним, заприятелем, давно уже следят, может, еще чем заИваном Александровичем давнее и тотальнее: ведь откуда-то брал приятель эти книжицы, с кем-то связан, наверное -- не то, что он, Иван Александрович, который, в сущности, и не виноват-то ни в чемю Но звонить еще раз!.. В общем, дерзко решил Иван Александрович, ладно! Будь что будет!

К приятелю Иван Александрович ехал с ненужными пересадками, в метро вскакивал в вагон в последний момент, всем своим видом демонстрируя до того, что поезд пропускает -- словом, вел себя, как заправский преступник из детективного телесериала, и, кроме основной, нормальной, пульсировалав мозгу какая-то добавочная тревога, дополнительная, причину которой Иван Александрович все не мог вытащить наповерхность сознания: тревогао главной улике, оставленной дома, не вынесенной, не уничтоженной, -- и уже подходил к приятелеву подъезду, как понял: тот самый чистый листок, изодранный в клочья. Понял и сам над собою презрительно усмехнулся.

Вот, обмяк Иван Александрович, когдазамок приятелевой двери успокоительно защелкнулся заспиною, спрячь или выброси, и вывалил прямо тут, в прихожей, наполовик, весь чемоданный хлам. Лучше, конечно, выброси. А то ко мне могут прийти. Приятель, однако, наполушепот не перешел, шторы задергивать не стал и телефон не прикрыл подушкою: был спокоен и даже несколько улыбался, и вот так, с улыбкою, и что стряслось? спросил, аИван Александрович, подавленный, мрачный, одним лишь словом ответил, как выдохнул: вызвали. Повестку, что ли, прислали? спросил приятель. Данет, по телефону. А ты не ходи! совсем уж чего-то развеселился приятель. То есть как не ходи?! потрясся Иван Александрович. А вот так, и приятель прочел небольшую лекцию по поводу кодексов, законов, прокурорского надзора, формы повестки и многого прочего, о чем, собственно, и Иван Александрович отлично знал, потому что в хламе, наполовик вываленном, писалось кое-что и об этом, -- знал, но к себе почему-то применить не решался, даже и теперь не вполне решался, после всех приятелевых доказательств, что как раз натаких, как Иван Александрович, эти статеечки и рассчитаны, ане нанеких абстрактных диссидентов, которых и в природе-то, может, не существует.

Ну, так или иначе, ав конце концов успокоил его приятель более чем вполне, даже бутылку сухого раздавили, и домой Иван Александрович возвращался хоть и с пустым чемоданчиком, но в расположении духавесьмаприличном, то есть в твердой уверенности, что никудаон в четверг не пойдет, кроме как разве наслужбу, и что только постольку они опасны ему, поскольку он сам их боится, и что если сам, как кролик в пасть удаву, к ним не полезет, они оставят его в покое, потому что никакого составапреступления заним нету и быть не может, и ни один прокурор ордераим наИванаАлександровичаникогдав жизни не подпишет.

Однако, если по выходе от приятеля этауверенность в Иване Александровиче былаподобнальду промерзшей до самого днареки -- по мере приближения к не столь, в общем-то, и далекому четвергу лед под своею поверхностью все подтаивал и подтаивал, и, наконец, однаповерхность только и осталась, то есть решение к ним не ходить, асквозь нее уже просвечивалатемная, глубокая, холодная, манящая в себя вода. Ну, аэту поверхность, эту тоненькую корочку проломить -- ступить только, даже не грузному иваналександровичеву телу ступить, а, пожалуй, что и цыпленку.