Маленький Большой человек

Так вот, эти самые собаки встретили нас у ручья. Они так и кишели под ногами лошадей и бросались на антилопью голову, что безжизненно болталась над ними. Но всё же побаивались плётки Горящего Багрянцем — у него на кисти левой руки висела сыромятная кожаная плетка, и он стегал собак эдак небрежно, походя, как лошадь отгоняет хвостом мух. Потому-то собаки, хоть и щелкали зубами и вообще много делали шуму, но никого и ничего не кусали. Вообще-то, привыкнуть к шайенским собакам можно, главное — не обращать, на них внимания: пусть себе лают, а на большее они не способны. Только я это не сразу понял и пару раз, помню, не на шутку перепугался — как тогда, в первый день: был там один грязно-жёлтый пёс — глаза красные, слюна из пасти так и брызжет. Я явно понравился ему больше, чем антилопья туша. Он припал к земле слева от лошади, прямо подо мной, и приготовился прыгать. Потом медленно так растягивает губы, скалится свирепо — ну, жуть! — а сам глядит мне прямо в глаза, потом разевает огромную пасть, полную жёлтых зубов. Я от страха обхватил Кэролайн да так сжал её, что она, бедняга, чуть не задохнулась, и чтобы освободиться, как двинет мне локтем под ребра!

Потом говорит мне: «Ну, Джек, не позорь меня перед нашими друзьями», а сама натужно так улыбается женщинам, а они-то на нас — ноль внимания, Тут, по-моему, сестрица моя впервые почувствовала себя не в своей тарелке. Уж не знаю, что она напридумывала себе, когда увязалась за индейцами, но при виде этой деревушки и каменное сердце не могло не дрогнуть. Если бы вы там оказались, то, небось, подумали бы: «Та-ак, ну, здесь у них свалка. А где же они живут? А воняет!..» С чем его сравнить, этот запах — сразу и не поймешь. Вонью — в «белом» смысле слова — его не назовешь. Это смрад составной: множество разных мерзких запахов смешалось и получился какой-то зловонный туман. Стоит его вдохнуть — и ты вроде как все сразу узнал про земную плотскую жизнь всех двуногих и четвероногих тварей в округе. В ту минуту до этого букета выделялся один аромат: наша лошадь как раз мочилась под себя. Но вообще, если поблизости чего-нибудь такого не происходит, то ни один из запахов, обычно не преобладает. Окунувшись в эту атмосферу первый раз, чувствуешь, что попал в принципиально иную среду.

Но к новой среде — хоть к этой, хоть к другой — привыкаешь и скоро перестаешь её замечать. И когда потом я попал в белый посёлок, мне этого запаха очень не хватало, и казалось, что это был запах самой жизни.

Горящий-Багрянцем-В-Лучах-Солнца спешился и гордо расхаживал по деревне, а антилопу женщинам оставил — пусть возятся, это их дело. Они толпой набросились на неё, освежевали в одну минуту — вы бы и трубку закурить за это время не успели — и принялись разделывать. Ну, а Старая Шкура — он тронул лошадь и не спеша двинулся к своему типи. Типи у него был большой, но ветхий, покрытый, как и положено, шкурами, на которых между заплат виднелись примитивные сине-жёлтые рисунки: человечки с палочками вместо рук и ног, звери кое-как нацарапаны, треугольники — горы, пуговки — солнца и всякое такое. Так вот, подъехал он к этому типи, спешился у входа, повод бросил мальчишке, что стоял перед ним совершенно голый, если не считать мокасин и грязной набедренной повязки. Потом пригнулся чуть ли не до земли, чтобы не зацепиться цилиндром, попридерживая его рукой, чтобы не упал, пролез вовнутрь.

Тут сестрица моя, сидя в седле, поворачивается ко мне в полоборота и говорит: «Наверное, это и есть его дом», а у самой физиономия кислая — по крайней мере, так мне показалось. «А прилично будет, если мы последуем за ним — туда? — продолжает она. — Не знаю…» Ну, тут уж я не выдержал. «Кэролайн, — говорю, — у меня от этой езды все болит… Отец погиб, мать осталась Бог знает где — посреди прерии… А тут ещё эта проклятая собака пристала — вон она, слюной брызжет. Я боюсь!»

Тут к сестрице, видно, вернулся боевой дух и она с жаром воскликнула: «Eщё чего не хватало — бояться какой-то дрянной собачонки!», потом перекинула ногу через круп лошади, пребольно стукнув меня при этом каблуком сапога, и соскочила на землю. Собака на неё — ноль внимания. Кэролайн, следуя примеру вождя, отдала поводья краснокожему мальчишке, Тот стоял, уставившись на меня своими блестящими чёрными глазками. По причинам расового характера я не испытывал к нему большой симпатии, но всё же, ткнув пальцем, указал ему на собаку, которой, похоже, не нужно было ничего на свете, кроме одного — чтобы я спустился на землю, а там она уже меня достанет. Парнишка попался сообразительный — сразу понял, чего я хочу и так хряпнул псину ногой по хребту, что она отлетела в сторону, жалобно заскулив. Однако услуга, которую он мне оказал, только усугубила моё врожденное предубеждение против него, и потому, соскочив на землю, я задрал нос повыше и назло всему последовал за Кэролайн, которая, набрав полную грудь воздуха, влезла в жилище.

Внутри было темно. После ослепительного солнца снаружи — просто здорово. Посреди типи горел маленький костёр из бизоньих лепешек, при его свете можно было оглядеться по сторонам, а ещё свет проникал сквозь дымовое отверстие — дырку в конусообразной верхушке палатки. Ну, а запах… Что говорить, снаружи дух стоял тоже крепкий. Но это были, как говорится, цветочки. А здесь, внутри, стоило потянуть носом, и казалось, что дышишь, окунувшись с головой в болотную тину.

Когда глаза привыкли к темноте, я разглядел у костра толстую бабу. Она что-то помешивала в котле над огнем и на нас даже не взглянула. По всей окружности типи на полу виднелись какие-то тёмные фигуры, которые лежали головами к стенам типи, а ногами — к костру. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это не люди лежат, а мохнатые бизоньи шкуры. Впотьмах приходилось ощупью пробираться от одной к другой, и не было никакой уверенности, что на следующей шкуре не окажется какого-нибудь дикаря, который чего доброго, болезненно отреагирует на наше вторжение. Вот так, наощупь, мы сделали пол круга и наткнулись на вождя, чье ложе располагалось как раз напротив входа. Он тихо сидел на бизоньей шкуре* и Кэролайн споткнулась об него и чуть не упала, но успела схватиться за шест в стене типи, с которого свисали несколько кожаных сумок и узлов с нехитрыми личными пожитками индейца.

Вождь держал в руке каменную трубку с деревянным чубуком фута полтора длиной, на которой имелось украшение в виде ряда медных гвоздиков, поблескивавших шляпками при свете костра. Мы с сестрой просто стояли и смотрели на него, потому что дальше идти нам было некуда. Старик набил свою трубку табаком из маленького кожаного кисета, а потом толстая баба сунула в костёр палку, подождала, пока она займётся, затем раздула обугленный конец и подала вождю. Тот принялся раскуривать трубку и с такой силой сосал мундштук, втягивая щёки, что голова его становилась похожа на череп. А трубка-то была длинная, такую ещё попробуй раскури. Но он с этим справился, и когда решил, что достаточно её раскочегарил, вдруг ни с того, ни с сего сунул трубку Кэролайн.

Сестрица моя при всей своей мужеподобности, однако, за всю жизнь ни разу не курила и не жевала табак. Приняв трубку из рук вождя, она с восхищением рассмотрела её со всех сторон и вернула хозяину. Тот совершенно справедливо решил, что до неё не дошло, чего он хочет, и на пальцах показал, что надо сесть на бизоныо шкуру справа от него. А когда Кэролайн уселась-таки, он наклонился к ней и вставил кончик мундштука ей в рот, а губами изобразил, что именно с ним делать-то.

Кэролайн не стала противиться, и принялась попыхивать трубкой, как ей показали. Я так полагаю, для неё это был какой-то сексуальный ритуал, не иначе, или что-то вроде того. А старик между тем бормотал себе под нос заклинания — обезвредить хотел злые чары: он не сомневался, что Кэролайн на него напускает порчу. И когда она приняла от него трубку, он сразу приободрился и решил, что его заговор обязательно подействует, потому как ни во что индейцы не верят так свято, как в магическую силу табака.

Наконец, трубка почти догорела и только слегка похрипывала, тогда старик забрал свой прибор назад, и Кэролайн, поймав ртом воздух, прикусила свой носовой платок. Потом ещё долго сидела, надрывно дыша, но в обморок не упала, и её не стошнило. Да, что и говорить, крепкая девчонка была наша старушка Кэролайн.

Старик размял пепел в трубке и высыпал моей сестрице на носки сапог — это для того, чтобы её покинула удача, но тогда мы этого не знали. Потом опять принялся набивать трубку, выуживая табак из своего расшитого бисером кисета. Хотя в этой смеси табака-то было — чуть, а все остальное — кора красной ивы, листья сумаха, бизоний, костный мозг и ещё кой-какие… э-э-э… ингредиенты. Да, надо честно признать: курение — это индейское изобретение. Едва ли не единственное.

Старая Шкура, покуда докурил свою трубку, изменился до неузнаваемости: он приветливо улыбался, без умолку тараторил на своём наречии, потом обратился к женщине, что сидела у костра, — что-то приказал, наверное, потому как она тут же вышла и вскоре вернулась с куском свежего мяса — видать, вырезала из антилопьей туши.

Эта женщина с лицом, круглым как луна, порезала мясо на куски и бросила в котёл, где уже закипало какое-то варево. От этого варева исходил дух, который, не иначе, и привлек сюда кучу народу — индейцы начали залазить в типи один за другим. Первым пришёл тот мальчишка, что принял у нас лошадей, за ним ещё одна толстуха — точная копия поварихи, а ещё — девчушка, на которой не было ни нитки одежды, мальчуган чуть постарше — в таком же костюме. Потом появился красивый парень лет двадцати пяти, и наконец — Горящий-Багрянцем-В-Лучах-Солнца — кормилец, собственной персоной, всё ещё в боевой раскраске. Ну, а за ним следовала целая процессия во главе со стройной красавицей с большими нежными глазами лани и косами до плеч. С ней было трое или четверо ребятишек, лет шести и меньше. Все эти люди уселись на корточки в кружок вдоль стен типи, уставились на котёл и следили за ним, не отводя глаз. Почти у всех с собой были деревянные миски, а у некоторых — и ложки, тоже деревянные, либо из рога. Они сидели молча, на нас с Кэролайн только разок взглянули и больше не обращали никакого внимания.

Немного спустя повариха взяла черпак и насыпала по полной миске варева сначала нам с Кэролайн, а потом и остальным. Все принялись есть, а вождь не взял в рот ни крошки, просто сидел на бизоньей шкуре, как король на именинах.

Тут я вдруг вспомнил, как индейцы, которые приезжали к нашему обозу, все время приговаривали «хай-хай», когда ели сухари и пили кофе. Мне все ещё было ужасно не по себе, и, хотя я страшно хотел есть, еда меня не очень-то успокоила: надо вам сказать, мясо было довольно-таки жесткое. Куски антилопы не слишком хорошо проварились. К жиру индейцы относятся без предубеждения, а кроме того, в те времена они ещё не завели привычки употреблять соль. Кроме мяса нам дали перетертые в жидкую кашицу ягоды, вроде как пюре, а ещё — пару каких-то кореньев, которые сначала не имеют вкуса, покуда их не проглотишь, а потом через некоторое время начинаешь задыхаться и готов по земле кататься, как припадочный. Так вот я и говорю, вспомнил я это индейское словечко — наверное, что-то очень вежливое — и использовал его. Я просто хотел понравиться этим людям. До сих пор они не обращали на нас внимания, но я ведь уже видел, как краснокожие могут меняться в одну минуту. Я собрался с духом, повернулся к вождю и сказал: «хай, хай, хай!». Кэролайн ткнула меня локтем в бок, но вождь был ужасно доволен.