Маленький человек

— Ах, бандит. Да, мы все потрясены!

— Вы верите, что это Савелий Лютый его застрелил?

— А кто же ещё? — удивилась женщина. — Все знают, что он. А вы слышали что-то другое? — заинтересовалась она, но старик, не ответив, многозначительно промолчал.

Трубка, усмехаясь, смотрел на бандитов, которые крутились вдалеке, изредка поглядывая в его сторону. Они были похожи, как близнецы, бритыми затылками, кожаными куртками, которые носили в любую погоду, и острыми, как заточки, глазами, которые прятали под солнцезащитными очками. Но Трубка и сам полосовал взглядом, словно ножом, так что бандиты, подняв воротники, ёжились от внезапного страха, щекотавшего подмышками.

— Знаешь, что такое общественное мнение? — спросил Трубка бандита, схватив его за руку, словно поймав с поличным.

Бандит караулил его у «Трёх лимонов» и, растерявшись от неожиданности, пожал плечами.

— Это то, что говорят по телевизору! А мнение отдельного человека?

— Ну-у-у.

— Это то, что говорят по телевизору! — вытянув палец вверх, многозначительно повторил Трубка. — Ну, или на худой конец, пишут на первой полосе местной газетёнки!

— Говорил, что телевизору верят больше, чем собственным глазам! — пересказывал бандит разговор с Трубкой Сааму. — Вот, мол, оно — чудо техники!

— А ты что? — ковырял спичкой в зубах Саам.

— А что я? Ну да, говорю, чудо техники.

— А он?

— Ничего. Спрятал свой аппарат за пазуху и дальше пошёл.

— А ты?

— А я — за ним. Довёл его до гостиницы.

Саам щелчком отправил спичку в мусорное ведро, перебирая в уме разговор со стариком, и не мог взять в толк, что пряталось за странными фразами. Ему казалось, что старик зашифровал какое-то послание, и оно должно проступить, словно написанные молоком буквы на бумаге, которую держат над огнём. Саам переиначивал слова, переставлял их местами, щёлкал пультом, пытаясь найти разгадку в телевизионных программах, и листал свежие газеты, набитые скучными новостями и докладами чиновников, но не мог найти разгадку, так что, в конце концов, уверился, что старик глумится над ним, и в его словах нет никакого смысла.

Каримов чувствовал, как полярный круг сжимается, затягиваясь удавкой на его шее. Он видел, что Трубка интересуется Савелием Лютым, крутится на летней веранде и заводит знакомства со всеми, кто так или иначе был связан с последними убийствами, но не мог понять, как именно старик хочет использовать Лютого. Он даже начал думать, что Трубка попытается направить Лютого как орудие, обратив его ненависть на Каримова, но Лютого для начала нужно было найти, а этого не удалось ни полиции, ни бандитам, ни охотникам.

— Старик крутился у вас, — нагнулся он к молодой библиотекарше, скучавшей над глянцевым журналом. — О чём спрашивал, чем интересовался? Читал что-нибудь?

Каримов знал, что нравится женщинам, и подарил библиотекарше одну из тех улыбок, которые берёг для особых случаев. Но, бросив взгляд в зеркало, он увидел, что улыбка повисла на кончиках губ, как сорванная занавеска. Перевернув страницу, женщина пробежала взглядом по заголовкам.

— Газеты читал, а спрашивал про убийства. Журналист, наверное, — зевнула она, прикрыв рот журналом.

«Удача как любовь, если ушла — не вернётся!» — учил его приёмный отец, вырезая свои нехитрые истины на его сердце, словно ножичком на деревянных перилах. «Одна ушла, придёт другая!» — отшучивался Каримов. «Удача, как любовь, — повышая голос, повторял отец. — Бывает первая, бывает, случайная, а бывает, и последняя!»

Каримов пытался заговорить с Саамом, приставившим к Трубке соглядатаев, но у бандита был собачий нюх: он чувствовал запах тления от того, кто завтра умрёт, и запах денег от того, кому должно повезти. От Каримова он почувствовал запах, от которого шарахался, как чёрт от ладана, и, раскусив, что Каримов выбывает из игры, стал избегать его.

Из Москвы пришли бумаги, что контрольный пакет акций теперь в его руках, но Каримов от этой новости стал мрачнее тучи, понимая, что победа над Трубкой будет дорого ему стоить. Он уже жалел о своей горячности, чувствуя, как земля под ногами расползается, словно льдины на весенней реке.

В какой-то момент он, дрогнув, решил бежать и ночью, перекручивая простыни, выбирал страну, до которой не дотянется мстительный старик. Но утром, измождённый бессонницей, отказался от побега.

«Одни играют с судьбой в поддавки, другие — в «дурака», третьи безвольно смотрят, как она раскладывает их жизнь, словно пасьянс, — звенели в голове слова приёмного отца. — Но судьба — опытный шулер и всегда обманет!» И он вспоминал крыльцо перед сиротским домом, где отец подобрал его, завёрнутого в платье матери, и думал, что испытания, которых удалось избежать, и несчастия, которые суждено было обойти, не остаются за спиной, а бегут следом, словно нерождённые дети, и потому сирота, которого усыновили, всегда будет сиротой, а убийца, который не смог убить, останется убийцей.

Трубка начинал игру, только если все тузы лежали у него в рукаве, поэтому никогда не проигрывал. Каримов всё чаще встречал его с портретом Лютого, свёрнутым в трубочку и торчащим из кармана пиджака, словно старик специально дразнил его. В этом они были похожи: оба любили водить врагов вокруг пальца, а фортуну — за нос, поэтому понимали друг друга без слов, читая мысли по прищуру глаз и поджатым губам. Измеряя кабинет шагами, Каримов злился, перебирая в голове историю Савелия Лютого, но не мог понять, какую месть задумал старик.

Он вызвал к себе начальника службы безопасности, который был таким подозрительным, что поговаривали, будто, уходя из дома, включает «жучки» в спальне жены.

— Нет новостей о Лютом?

— Никаких следов, как будто болотом засосало, — покачал он головой, и Каримов поморщился от его шершавого взгляда.

— А из Москвы есть звонки? Акционеры, совет директоров? — как бы между прочим спросил он, подумав о купленном пакете акций.

Но мужчина, скривив губы, развёл руками:

— Словно забыли о нас.

И у Каримова защемило в груди от дурного предчувствия.

С московским гостем он столкнулся за завтраком, гостиница пустовала, и они расположились в разных концах столовой, отделённые друг от друга пустыми столами. Увидев синяки под глазами Каримова, двухдневную щетину и нервно елозивший кадык, Трубка на мгновение дрогнул, пожалев неблагодарного ставленника. Он столько раз прощал его, разглаживая грубой ладонью непослушные кудри, что мог бы простить ещё столько же.

Старик улыбнулся, откинувшись на спинку стула, и если бы Каримов поднял на него глаза, увидел бы, что прощён. Но он, чувствуя на себе взгляд Трубки, упрямо уткнулся в тарелку, ковыряя вилкой рыбу. Тишина в ресторане была такой вязкой, что, мучаясь от духоты, официантка открыла окно, впустив свежий ветер. Устав ждать, старик пришёл в бешенство, и обиды нахлынули с новой силой. Краска прилила к лицу, Трубка отшвырнул сорванную с груди салфетку и ослабил ворот рубашки, скривив рот. Раньше он был злее и, если решался на что-то, был неумолим, но теперь стал стар, и одиночество мучило его, как подагра, выкручивая суставы. Дрогнув, старик дал Каримову последний шанс, посмотрев на него так, как смотрят на подкидыша, прижимая его к груди. Но Каримов ещё больше нагнулся над тарелкой, и Трубка, встав из-за стола, направился к выходу.

С Саамом Трубка встретился на веранде «Трёх лимонов». Старик занял место Могилы, что разозлило бандита, но Трубка делал вид, что не замечает его сердито поджатых губ, и продолжал сверлить Саама взглядом.

— Убийца не должен быть маленьким и жалким. Чтобы у остальных и мысли не могло появиться, что они тоже могут ими стать. И тем более, не нужно никаких народных мстителей. Это вредно. Анархия не на улицах, она в головах!

Они сидели одни, и пустые столы обступали их, словно заговорщики. В пластиковых стаканчиках никли головами увядшие цветы, а воробьи прыгали у ног, подбирая с пола хлебные крошки.