Маленький оборвыш

На мое счастье, один из них остановился закурить сигару совсем недалеко от меня.

– Будьте так добры, – сказал я, – подайте мне что-нибудь.

– А вот попроси у моего приятеля, – отозвался он. – Берни, дайте шиллинг бедному мальчику.

Сердце у меня забилось от радости. Я обратился к приятелю джентльмена.

– Протяни руку, – сказал он.

Я протянул, а он плюнул мне на руку, говоря:

– Вот какие шиллинги я даю попрошайкам.

– Ха, ха, ха! – засмеялся другой джентльмен.

На минуту я почувствовал такой припадок бешенства, что готов был вцепиться в нос мистеру Берни, но голод заглушил мою ярость. Я обтер руку о стену и снова протянул ее веселым господам.

– Теперь, надеюсь, вы дадите мне хоть пенни, хоть полпенни, – вежливо проговорил я. – Я умираю от голода.

– Что ты лжешь, негодяй! – закричал мистер Берни. – Толкует о голоде, а одет отлично! Разве в таких башмаках просят милостыню? Надобно просто свести его к полицейскому, Джоне!

Эти слова навели меня на новый ряд мыслей. Действительно, башмаки у меня были крепкие, хорошие, слишком хорошие для нищего.

Я могу продать их.

Лучше ходить босиком, чем терпеть такой страшный голод.

Мальчики, ночевавшие под Арками, часто рассказывали, что в Филд-Лейне есть много лавок, где торгуют до поздней ночи и покупают все что угодно, без разбора, не расспрашивая, откуда взят товар.

До Филд-Лейна было недалеко. Я нагнулся и начал развязывать башмаки.

– Ты что это делаешь? – спросил мистер Берни.

– Да вот, спасибо, вы мне напомнили, какие на мне башмаки; теперь уж я не стану просить у вас денег. Держите при себе и свои пенни и свои плевки, не то вам может достаться кирпичом по голове.

– Пойдем, Джонс, – сказал Берни. – Если он осмелится тронуть нас, мы позовем полицейского.

– Нет, постой, – остановил Джонс. – Ты что же это хочешь делать со своими башмаками, мальчик?

– Продать их.

– Куда же ты понесешь их ночью? Хочешь продавать, так покажи их сюда! Пойдем к фонарю.

Я снял чулки и засунул их в башмаки, а башмаки связал шнурками и перекинул через плечо.

Мистер Джонс подвел меня к фонарю, взял в руки один башмак и принялся разглядывать и ощупывато его с самым деловым видом.

– Сколько ты за них хочешь? – спросил он.

– Полно вам шутить надо мной! – вскричал я. – Зачем вам знать, сколько я за них хочу?

– Да разве я шучу, мальчик? – с серьезным видом сказал мистер Джонс. – Я хочу сделать дело. Назначай цену, я куплю башмаки.

Какую назначить цену, – я решительно не знал.

Тут я вспомнил, что однажды мать дала два шиллинга девять пенсов за пару башмаков гораздо хуже этих.

Эти башмаки были такие теплые, удобные! Стоя на холодном снегу босыми ногами, я вполне оценил их.

– Я хочу за них восемнадцать пенсов, – сказал я.

Мистер Джонс посмотрел на мистера Берни, и затем оба молодых человека принялись хохотать, точно я сказал им какую-то необыкновенно забавную шутку.

– Ну, хорошо, хорошо! – заговорил мистер Джонс. – Шутка шуткой, а только мы никогда не сделаем дела, если ты не станешь говорить серьезно. Сколько дать тебе за них?

– Восемнадцать пенсов, не меньше, я знаю им цену.

– А хочешь шесть?

– Нет, восемнадцать, не то давайте их назад, давайте, я не хочу продавать вам!

– Ну, нечего с тобой делать! – со вздохом произнес мистер Джонс. – На тебе деньги, и убирайся скорей, чтобы я не раздумал!

Он положил мне в руку семь пенсов, взял под руку мистера Берни и пошел прочь.

Я ухватился за его пальто.

– Мне надо еще одиннадцать пенсов! – кричал я. – Не то отдайте мне мои чулки и башмаки!

– Да ты с ума сошел! – вскричал мистер Берни. – Мы можем купить новые сапоги гораздо дешевле!

– Да тут еще чулки.

– А! Чулок я и не заметил. Посмотрим, какие такие чулки.

Мистер Берни вытащил чулки из башмаков, внимательно осмотрел их и затем сказал:

– Ну, нечего делать, ты, кажется, мальчик хороший, мы тебе прибавим цену, дадим шиллинг за все.

– Нет, я не хочу, мне надо восемнадцать пенсов. Я бы и этого не взял, если бы не был так страшно голоден.

В эту минуту мы подошли к маленькой грязной лавчонке. Она еще не была заперта, и на окне ее лежало несколько больших хлебов и кусок холодного вареного сала.

– Это ты врешь, что голоден, – сказал мистер Джонс. – Кабы ты вправду есть хотел, ты бы обрадовался шиллингу! Ведь за четыре пенса можно купить огромный кусок хлеба с этим салом.

Соблазнительно было глядеть на чудесное сало на окне лавки.

Я был так голоден, что, кажется, мог бы съесть весь кусок до последней крошки. Однако отдать сапоги за такую неподходящую цену мне не хотелось.

– Мне надо восемнадцать пенсов, – повторил я.

– Экий ты какой! Ну, уж если тебе так нужны эти деньги, так поищи, нет ли у тебя еще чего продажного: носового платка, ножичка или чего-нибудь такого, посмотри-ка в кармане!

– Нечего мне смотреть, у меня только то и есть, что на мне.

– Ну, что же! Мы все покупаем, – сказал мистер Берни. – Мы можем дать тебе за платье не восемнадцать пенсов, а восемнадцать шиллингов. Продавай!

Неужели они в самом деле дадут мне за мое платье восемнадцать шиллингов? Да я рад был продать его и за половину этой цены, оно ведь только мешало мне.

– Как же я буду продавать платье здесь на улице? – заметил я.

– Зачем на улице? Поведем его к себе, Берни, – предложил мистер Джонс.

С этими словами молодые джентльмены, держа в руках мои башмаки и чулки, быстро пошли к Сафрон-Гиллу. Я не отставал от них.

Дойдя до самой грязной части Гилла, они остановились перед одним домом, Ключ от дверей был в кармане у мистера Джонса, и мы все трое, пройдя темный коридор, поднялись по скрипучей лестнице во второй этаж и вошли в комнату. Мистер Берни зажег маленькую оловянную лампу, прибитую к стене, и при ее свете я мог рассмотреть жилище молодых людей. Оно походило на лавку тряпичника. В одном углу навалена была такая огромная куча шляп, что верхушка изломанного потертого цилиндра касалась потолка. В другом углу свалено было множество старых башмаков и чулок всех сортов и величин. Кроме того, груда старого платья лежала на длинном столе, прислоненном к одной из стен.