Маленький оборвыш

Никогда в жизни не бывало у меня в руках столько денег, даже вполовину, даже в четверть столько.

Я решительно не знал, что мне делать, то есть не знал, что мне купить себе поесть и где купить.

Наконец я дошел до съестной и поужинал за четыре пенса.

Весь вечер я или ел, или придумывал, что бы поесть. Раз пять заходил я к кухмистеру и съедал по двухпенсовой сосиске, потом съел кусок хлеба с патокой, а в конце концов купил себе на пенни шоколаду.

В заключение, когда, собираясь на ночлег, я стал считать свой капитал, оказалось, что я истратил не особенно много; я купил себе пару крепких сапог, и у меня все еще осталось три шиллинга и шесть пенсов, не считая полусоверена, который я засунул за подкладку куртки, заколов ее булавкой.

И вот я стал настоящим вором. Впрочем, сначала я твердо решился не повторять больше моего сегодняшнего преступления.

Конечно, сделанного не вернуть, но никто, кроме меня, не знал этого и никогда не узнает. Я с утра стану придумывать, за что мне приняться. Когда у человека лежит в кармане тринадцать шиллингов и шесть пенсов, он может найти тысячу средств прожить честно.

Да, конечно, можно было найти тысячу средств прожить честно, но, к сожалению, я должен сознаться, что не нашел ни одного.

После обеда я пошел прогуляться по Петикот-Лейну и там остановился подле одного магазина. В окне был вывешен желтый шелковый платок, разрисованный синими птичьими глазами. Точно такой платок носил на шее отец. Я вошел в магазин и купил платок за три шиллинга и шесть пенсов. Рассудок говорил мне, что я делаю глупость, но я утешил себя мыслью, что купил платок в память об отце. Это вызвало во мне мысль о доме, мне стало грустно, и я выпил кружку пива, чтобы развеселиться. Не знаю, должно быть, пиво это было очень крепко, или оно с непривычки так сильно подействовало на меня, но я вдруг пришел в такое возбужденное состояние, что с трудом мог себя сдерживать. Я совершенно перестал бояться своих врагов и готов был встретиться лицом к лицу даже с мистером Бельчером, – конечно, если с ним не будет двуствольного ружья. В эту минуту я проходил мимо маленького оружейного магазина, и мне пришло в голову, что человек, которого весь свет преследует, как меня, непременно должен ходить вооруженный. Я вошел в магазин и купил страшный с виду старый пистолет за два шиллинга и три пенса. Вечером я нашел, что ужасно неудобно таскать это оружие в кармане штанов, и потому продал его в ту же лавку за один шиллинг и четыре пенса. Таким образом мои дорого добытые восемнадцать шиллингов и четыре пенса все разошлись по мелочам. Я продал красивый шелковый платок с птичьими глазами за восемнадцать пенсов – и через три дня стоял среди улицы таким же бедняком, каким был в ту минуту, когда наблюдал за толстой леди, прислонясь к фонарному столбу против богатого фруктового магазина. И вот…

Впрочем, легко догадаться, как пошла моя жизнь.

Труден только первый шаг; сделав его, я уже не останавливался. Я старался убедить себя, что я несчастный, всеми покинутый ребенок, что все меня преследуют и ненавидят, что я поневоле должен поступать нечестно, чтобы не умереть с голоду. При втором воровстве я уже жалел, что в кошельке нашлось всего только четыре шиллинга, а при третьем и сам не помню, что чувствовал, так как за ним скоро последовало четвертое, пятое и так далее.

Впрочем, я не долго вел жизнь карманного вора – никак не больше двух месяцев. Сколько денег удалось мне украсть в это время, не помню; знаю только, что я разбогател до того, что мог взамен старой одежды, данной мне ильфордскою полицией, купить себе очень порядочное платье. Я не ночевал больше в съестной лавочке, а поселился в улице Уентфорт.

XXI Я знакомлюсь с Джорджем Гапкинсом

В один июльский вечер я прохаживался по Чипсайду. Так как у меня теперь был приличный костюм, я смело появлялся на больших и богатых улицах, Поглядывая по сторонам с беззаботным видом мальчика, вышедшего погулять, я заметил джентльмена, внимательно разглядывавшего что-то в чулочном магазине.

Это был один из тех джентльменов, от которых карманным ворам хорошая пожива. Он был так толст, что, когда он наклонился, фалды его сюртука сильно оттопырились, и карман выставился самым соблазнительным образом. Нельзя было упустить такой удобный случай. Я ощупал карман, в нем лежало что-то твердое, четырехугольное. Я запустил в него руку и через секунду вытащил красивый кожаный бумажник, До сих пор мне удавалось таскать кошельки, деньги, просто положенные в карман, деньги, завернутые в бумагу, но ни разу не попадался мне под руку бумажник.

Дрожа от восторга, я быстро свернул в соседнюю улицу, осторожно открыл бумажник при свете фонаря и увидел в нем несколько сложенных банковых билетов и целую кучу золотых монет.

Это так поразило меня, что я стоял секунд пять неподвижно, закрывая бумажник полою своей куртки и не зная, на что решиться.

Вдруг чья-то рука легла на мое плечо.

– Не вздумай бежать, – произнес голос человека, явившегося как будто из-под земли, – от меня не убежишь.

Я готов был поклясться, что никто не следовал за мной от Чипсайда. Появление этого незнакомца как гром поразило меня, Я быстро бросил бумажник в водосточную трубу и повернулся, вполне уверенный, что меня задержал или полицейский, или обокраденный мною джентльмен. Но я ошибся; меня держал за ворот незнакомый господин, одетый очень нарядно, с блестящим перстнем на пальце. Он поднял брошенный мною бумажник и спокойно положил его к себе в карман, точно свою собственность.

– Правду говорят, что дуракам счастье, – заметил он, продолжая держать меня за ворот и увлекая за собою в темную улицу.

– Послушайте, сударь, – заговорил я жалобным голосом, не помня себя от страха. – Ведь я нашел его, право, нашел; только он мне не нужен, возьмите его, если хотите; может, вы его потеряли…

– Нашел, конечно, нашел! – насмешливо проговорил незнакомец. – Неужели же заработал! А ты для кого работаешь? – спросил он вдруг резким голосом, когда мы уже прошли пол-улицы.

«Он, должно быть, принимает меня за какого-нибудь честного мастерового», – мелькнуло у меня в голове.

– Я работаю, – проговорил я прерывающимся голосом, – у одного коробочника близ Уайтчепеля.

– Что ты врешь! – вдруг сердитым голосом закричал незнакомец. – Говори сейчас вправду! Ты живешь у Симмондса или у Тома Мартинса?

– Не знаю я никакого Симмондса и Мартинса! – вскричал я, несколько оправившись от испуга. – Пустите меня, берите себе бумажник, только меня оставьте в покое.

– Я тебе сверну шею, если ты не станешь отвечать, – грозным голосом сказал незнакомец. – Говори сейчас: для кого ты работаешь?

– Да ни для кого, сам для себя!

Незнакомец выпустил из рук воротник моей куртки и несколько секунд смотрел мне прямо в глаза.

– Послушай, мальчик, – сказал он, наклонясь ко мне и говоря почти шепотом, – не думай, что меня можно обмануть. Говори правду. Если у тебя есть хозяин, это не беда; если нет, скажи, и я, может быть, окажу тебе услугу.

– А вы не полицейский, не сыщик? – спросил я.

– Я – полицейский! – вскричал незнакомец и громко расхохотался. – Ах ты, простота! И с таким умом берется за воровство! Ты давно занимаешься этим делом?

– Два месяца.

– И ни разу не попадался?

– Ни разу.

– Удивительное счастье! Такой простофиля должен бы сразу попасться. Надо взять тебя в руки. Пойдем-ка со мной.

По тону его голоса видно было, что он намерен забрать меня в руки. Мне это вовсе не представлялось приятным. Я боялся его не меньше, чем полицейского.

– Благодарю вас, сэр, – сказал я. – Я не хочу, чтобы меня брали в руки.

– Не хочешь! – свирепо воскликнул он. – Очень есть кому дело до того, что ты хочешь или чего не хочешь! У тебя до сих пор не было хозяина, а теперь будет! Иди за мной; когда мы придем домой, я с тобой поговорю.

Он вышел на улицу Поултри, потом завернул в один переулок, затем в другой, в третий, пока не дошел до улицы Кэт. Он не держал меня, а между тем я следовал за ним, и мне даже не приходило в голову бежать, – такой страх внушал он мне своим решительным и грозным обращением.