Малина Смородина
Шрифт:
– Ну, как хочешь… Потом так потом… – поднялся Павел во весь рост, грустно и немного разочарованно улыбаясь. – Я думал, так лучше будет…
Обернувшись к ней, так и не проронившей за их беседу ни единого слова, бросил коротко:
– Собирайся, Малина, поедем!
– Погоди, Павел… Ты что? Как же я одну ее здесь оставлю? В таком состоянии?
– Ой, да какое у меня состояние, мам! Совершенно нормальное состояние! Я что, ребенок пятилетний? – подпрыгнула, сидя на кровати, Женька. – И вообще… Мне даже так лучше будет, если ты уедешь! Мне сейчас одной надо побыть… Правда,
Умоляющие глаза, брови домиком. И ладошками перед собой машет, как крылышками. И выражение лица уже не грустное совсем, а, наоборот, радостно-хитренькое. Ах, Женечка, Женечка, какая ж ты у меня глупая еще!..
– Ну хорошо. Я оставлю тебя одну. Только дай слово, что плакать не будешь.
– Не буду! Не буду! Теперь уже точно не буду!
– Правильно, Женек! Сдаваться и плакать никогда не надо! Всегда себя в боевой готовности держать надо! – проговорил на ходу Павел, подняв кверху указательный палец.
Задержавшись на секунду в дверях и мотнув в сторону Женьки головой, подмигнул ей, пробормотал удовлетворенно:
– Наш, наш человек… Собирайся, Малина, поехали. С твоей дочкой разобрались, теперь мой обормот на очереди…
– …Егор! Ты дома? Выходи, знакомься!
На зов Павла сначала выглянула из кухни Анна Николаевна – уже с готовой медовой улыбкой на лице. Подняла голову, тоже стала смотреть, как быстро спускается вниз по ступенькам долговязый парень, на ходу пытаясь управиться с длинными, разбросанными по плечам светлыми прядями волос. Но таки справился – собрал хвостом под резинку. Подошел, протянул руку:
– Егор…
– Очень приятно, Лина.
– Что, вас так и можно называть, без отчества?
– Конечно.
– Ну, тогда мне тоже… приятно. Надеюсь, подружимся?
– И я надеюсь…
Павел стоял в сторонке, улыбался, наблюдая за их реверансами. Потом шагнул ближе, потянул Егора за хвост, отчего подбородок его вздернулся вверх, положил ему руку на шею, сжал слегка.
– Вот он, мой ребенок-жеребенок… Хорош обормот? Ты не смотри, что он такой с виду вежливый, он и взбрыкнуть может! Да, Егорушка?
Егор лишь скосил глаза в сторону, замер в неловкой позе под отцовской рукой. Что-то ворохнулось у нее внутри нехорошее от этого жеста, от слов, сказанных в адрес сына. Слишком уж… по-хозяйски все это прозвучало. Показательно по-хозяйски. Будто не сына, а породистого щенка ей демонстрирует. Да и слово «обормот» уж никак не прилеплялось к облику мальчика. Ну какой он обормот? Он юноша хрупкий, отчаянно светлоглазый и, как видно, себе на уме нежно-задумчивый. Вон стоит, не шелохнется в отцовских руках, покоряется снисходительным послушанием, но в то же время улыбается умно и грустно, ее исподволь рассматривая.
– Павел Сергеевич… Может, отобедаете? – выплыло сбоку медовое лицо Анны Николаевны. – Я щи сварила, как вы любите, с бараниной и кислой капустой… За столом и продолжите знакомство-то…
– А что, давайте и впрямь, ребята, щец навернем! – отпустив Егора, плотоядно потер ладонями Павел. – Начнем новую семейную жизнь с хорошего обеда! Символично звучит, между прочим. Давай, Анна Николаевна, накрывай на стол!
– Ой,
так это я мигом… – радостно развернула женщина крупное тулово в сторону кухни.– Вам помочь, Анна Николаевна? – сунулась она было за ней, но тут же ощутила под локтем жесткую руку Павла.
– Остановись, Малина… Не усердствуй. Здесь всякому свое место, запомни это. Ты здесь хозяйка, привыкай. Твое дело – распоряжения насчет обеда отдавать. А готовить да на стол накрывать Анна Николаевна будет. Ишь, побежала! Ты бы еще посуду помыть вызвалась!
– А что, я бы и помыла…
– Опять в бутылку лезешь, да?
– Нет. Никуда я не лезу. Просто… не привыкла еще. Да и навряд ли привыкну. Я в этом смысле одноклеточная, как инфузория-туфелька.
– Это что у тебя – опять самооценка ниже нуля поехала?
– Нет, почему…
– А что тогда?
О боже, чего он привязался к ней с этой проклятой самооценкой? Хорошо, мобильник в кармане его пиджака заверещал, отвлекая от продолжения никчемного диалога. И лицо сразу стало другое – более жесткое, непробиваемое.
– Да. Понял. Понял… Да, сейчас еду. Ничего без меня не предпринимайте, ждите. Еду!
– Что-то случилось, да? – спросила осторожно, когда он сердито отправил мобильник в карман.
– Да. Авария на стройке. Слава богу, без смертельного исхода. Все, ребята, обедайте без меня, я уехал! Эх, черт, невезуха какая… Плакали мои щи с бараниной…
Грустно ей подмигнув, он развернулся, быстро пошел к двери, на ходу доставая телефон и делая вызов. Уже издалека послышалось его тихое, яростное:
– Леня, мать твою, как это могло произойти, объясни мне? Почему я тебя все время должен телом прикрывать? Да не скули ты, объясни лучше, где опять накосячил…
– Ну что, Лина, пойдемте обедать? – послышался за спиной веселый голос Егора.
Она обернулась к нему удивленно – слишком уж явственно прозвучала в его голосе эта веселая нотка свободы. Да и сам он будто в плечах расправился и ростом выше стал, и умная грусть в глазах сменилась обыкновенной мальчишеской беззаботностью.
Сели за стол – друг напротив друга. Она было покусилась и Анну Николаевну пригласить на совместную трапезу, но та отказалась, расплывшись в благодарной и смущенной улыбке. Махнула рукой по-свойски, пробормотав неловко – ну что вы, мол, как же можно… Трепетно подняв крышку с фарфоровой супницы, похожей скорее на произведение искусства, чем на предмет домашнего обихода, разлила по тарелкам щи и скрылась торопливо на кухне, где что-то призывно шкварчало на сковородке, требуя немедленного пригляда.
Они принялись за еду, мучаясь обоюдным неловким молчанием. На нее и впрямь напала жуткая стеснительность, будто оказалась здесь случайной непрошеной гостьей. А может, она таковая и есть для этого мальчика? Всего-то и год прошел, как он мать потерял… Переживает, наверное.
Словно услышав ее неловкие пугливые мысли, Егор вдруг произнес с некоторой запинкой:
– Лина, да вы… не переживайте, пожалуйста. Я очень даже рад, что вы… что отец… Все равно это произошло бы когда-нибудь. Я же не маленький, все понимаю. Вы вполне можете рассчитывать на мое… понимание.