Малиновые облака

Но вот где-то совсем рядом, за спиной, с открытой платформы, заработал, зачастил звонкой очередью пулемет, и Марина тотчас увидела огромную распластанную тень самолета с белой свастикой на фюзеляже. Увидела не только сам самолет, но и в очкастом шлеме голову летчика — настоящего живого врага.

— Бейте его, бейте! — не помня себя, закричала девушка. — Бейте быстрей, улетит!

В эти короткие мгновения Марина еще успела заметить, как от крыльев самолета вдруг отделились оранжевые пунктиры, вытянулись в прямые длинные линии и ударили по зданию вокзала. Посыпалась штукатурка, засверкали на солнце разбитые стекла…

Вражеский самолет исчез так же внезапно, как и появился, но в сознании Марины так отчетливо запечатлелись все детали налета, будто все произошло не в один миг, а продолжалось весь день.

Потом еще и еще немецкие самолеты на бреющем полете заходили на станцию, кружась каруселью, строчил с платформы крупнокалиберный пулемет, ахали зенитки, подбрасывало от близких разрывов бомб, и после каждого взрыва высоко над землей вставали темно-бурые султаны земли и дыма.

Вот она где, война! В каком-то нетерпеливом возбуждении Марина следила за происходящим, и ее подмывало желание вскочить, что-то делать, кричать — только бы не лежать, не бездействовать! Но всякий раз, как только она пыталась встать, лежащий рядом военный властно клал руку на спину и не давал подняться.

И вот разом все стихло, будто отодвинулось куда-то за глухую непроницаемую стену. Умолк, растаял нудно зазывающий гул самолетных моторов, перестали ахать зенитки, хлопать разрывы снарядов. Устал, замолк на платформе, должно быть, накаленный до синевы пулемет. Улеглась вспаханная бомбами земля и теперь устало дымила, источая тяжелый запах гари и пороха.

Первым поднялся военный. Поправил пилотку, отряхнул гимнастерку и брюки. И только тут Марина разглядела, что это не просто военный, а командир — на петлицах у него было по два кубика.

Какой молодой командир, лет, поди, двадцать пять, не больше. И красивый… Глаза синие, улыбчивые, брови вразлет, над губой тонкая стрелка усиков. Острые скулы еще не привыкли как следует к бритве и серебрились мягким ворсом.

В висках у Марины тихо постукивало, в носу свербило. Она еще посидела немножко, приходя в себя, с трудом встала. Громко чихнула, сняла, выхлопала платок и вытерла им лицо.

— Проклятые фашисты! — сказала Марина, сплевывая с зубов песок.

Ануш поташнивало от копоти, от едких газов, но она не показала виду, что ей плохо, проворно поднялась сама и помогла встать Тачане. Обе в пыли, со сбитыми на затылок платками. Тачана, будто сонная, недоуменно оглядывалась.

— Я ничего не слышу! — испуганно крикнула Тачана и потрясла головой.

— Это пройдет, у вас легкая контузия, — сказал военный. — Сильнее откройте рот и пошевелите скулами.

Тачана круглыми глазами непонимающе смотрела на военного.

— Открой рот и двигай скулами! — закричала ей Марина.

Тачана поняла, но рот открывать не стала. Склонив голову, прижав к уху ладонь, она грузно запрыгала на одной ноге, будто в уши ей набралась вода.

— Это тоже помогает, — улыбнулся военный…

Сергей встал последним и тут же нелепо вытянулся перед лейтенантом.

— Да не надо! — отмахнулся лейтенант. — Приведите-ка лучше себя в порядок…

Станцию было не узнать. Кругом дымились развалины, болтались оборванные провода, белели свежими изломами деревья. На путях над воронками вздыбились изогнутые рельсы, на насыпи лежало несколько опрокинутых вагонов. Солдаты и местные жители уже тушили дома, станционные постройки.

Ануш стояла молча и тоскливо глядела на огороды, где еще совсем недавно сушилась выкопанная картошка. Не видно было ни картошки, ни убиравших ее людей…

Потом они осмотрели «свой», чудом сохранившийся вагон и вместе с лейтенантом побежали тушить станционный склад. А когда потушили склад, помогали грузить на машины зерно, уводили под руки и уносили на носилках в наспех оборудованный лазарет раненных при бомбежке. Здесь Марина первый раз увидела убитых на войне людей…

Уработались до изнеможения, а все что-то делали, гоношились. Никому и в голову не пришло ни поесть, ни передохнуть.

— Хватит! — сказал лейтенант, вытирая со лба пот, когда расчистили от завалов подъездной путь к тупику, где стоял вагон с подарками. — Теперь самое время познакомиться. Насколько я понял, вы и есть представители колхозов Марийской республики, сопровождающие подарки бойцам, так?

— Так, — подтвердила Марина.

— Ну а я уполномочен фронтовым командованием встретить вас и принять груз. Кто из вас старший, кому предъявить документы?

— Я! — опять вытянулся Киселев.

— Да опустите вы руку! — с раздражением сказал лейтенант. — Ваше удостоверение личности!

Сергей торопливо раскрыл сумку и… растерянно перевел взгляд на Тачану.

— У нее… Кажется, у нее!

Тачана вынула из нагрудного кармана товарную накладную, список вещей, а заодно и военную книжку Киселева…

— От военкомата, значит, представитель? — полистав бумажки, спросил лейтенант.

— Так точно!

— Почему же тогда документы, и ваши личные в том числе, у этой женщины?

— Она… она не подчиняется мне… воинскому уставу. Забрала все — и не отдает…

— И правильно делает! — не совсем понятно сказал лейтенант и отвернулся от Киселева.

Он показал женщинам свои документы, потом сказал:

— Я пойду за транспортом, ждите меня здесь. В случае нового налета не паникуйте, ложитесь. Вы, рядовой, — повернулся он снова к Киселеву, — отвечаете за обстановку, за них. Ясно?

— Так точно, товарищ лейтенант! Отвечаю!

5

Вернулся он на станцию уже поздно вечером с целым обозом подвод. Худые, изможденные лошади едва тащили даже порожние брички. Голова у одной лошади, как у человека, была перевязана, и сбившийся за ухо бинт был обильно пропитан кровью…

— Осколком хватило, — как бы ответил на немой вопрос женщин пожилой солдат-возница в пыльной помятой шинели и в пилотке с простреленным верхом. — От мины… Они ведь у нас, милые, на позициях пушки таскают. Словом, тоже воюют…

На каждой бричке было по два солдата, в передке торчали поставленные на приклады винтовки, лежали гранаты. За спиной у лейтенанта висел автомат. Тачана долго вглядывалась в уставшие лица солдат, но ни в одном не признала знакомого. Не вытерпела, спросила:

— А Ведота моего не видели? Ну, большой такой, меня больше, красивый…

— Нет, не видели, — с улыбкой отвечали солдаты.

— Ну, мариец он, на гармошке еще хорошо играет, родинка на щеке, — не унималась Тачана, выспрашивая про Ведота уже у другой подводы.