Малодушие
Шрифт:
Я закрыл глаза, приятно чувствуя, как мои ноги сами несут меня, и влекут… совершенно даже не зная – куда. Я представил, что мы врозь: ноги – те не от меня; от меня только глаза мои, глаза и есть Я; и я закрыл их, игриво и назло…
И потом только, через какое-то количество определенных воспоминаний и еще какое-то количество памятно ставших дней, Антон скажет мне, опять же про мой город:
? В этом неправильном ведь гораздо больше разнообразия; случая побольше, хаотичности… и так далее. Много. А идеал твой – он один, монотонный, понимаешь? Ты представь себе нашу школу: если б она была не тем,
Но тогда мне уже не нужны были эти его слова…
И причина, по которой мы с Антоном шли до 10 класса, была проста: просто нам было весело в школе, просто нам хотелось этого… Этого «старого бреда» – хотелось! У нас, в нашей компашке то есть, не принято было особо о будущем думать: ведь устраивало нас и наше настоящее; и мы жертвовали ему всем – и будущем тоже, т.е. вовсе не наоборот, как оно часто бывает…
И потому я не думал тогда еще об этих его мыслях. Я, может, и вовсе не думал…
И я только шел тогда, закрыв глаза, и в глаза мне билось солнце через веки. И было мне чертовски весело…
Мы лежали как-то здесь, на траве, ночью. Лежали и на звезды смотрели. Тихо… Я напомнил Антону об этом; после упомянутого мной сверху диалога, он уже непрерывно пел свою «нас не догонят», – то громко, то тише, – чем и надоел мне наконец, честно сказать. Родители Антона очень беспокоились, – ну, тогда, – тем, что время такое позднее, а сын их где-то пропадает еще. И мать, позвонив на номер, по которому я обычно связывался с Антоном, нашла его. Мы в это время, наверное, просто молчали друг-другу. Я запомнил звезды. Приехала машина. Утащила Антона. Я запомнил все.
? А помнишь…
Мимо нас проходил какой-то парень – на вид наш сверстник. Я подумал: а может это…?
? …помнишь, мы у твоих соседей груши воровали?
Ну конечно, черт тебя побери. «Почему я злюсь на него?..»
? Ты еще именно в их дочку втюрился. – отвечаю. – Умудрился же… – хотя и не важно это все. «Черт, что я несу?»
Этот парень посмотрел на меня, я тоже. Но он не отводил взгляд.
Да, Антон влюбился тогда страстно в Олю какую-то; мы сначала еще не знали, что это их груши мы тырим. Только потом, когда…
«Может это – Эдик Старостин?..» – пришло мне в голову и вдруг мне ужасно захотелось, чтобы это было так. Как же он там? Вообразить только! у него вся жизнь прошла, он все это время жил. Но… – мне невероятно интересно знать: как? Только раз, в далеких детствах наших, мы пересеклись на своем пути, – и теперь мы уже совершенно не те, что были… Но есть же у нас воспоминание!..
Но он просто прошел мимо.
? Кстати, я ее искал недавно. Нашел Вконтакте ее и написал.
? Ого, и как?
? Притворился, что я друг какой-то ее из детства. Наговорил всякого бреда и в итоге она даже поверила; говорит даже помнит кое-что.
Я засмеялся.
? А сейчас что? – спрашиваю.
? Предложила потом встретиться; говорила, что в центр часто ходит и прочее. – он остановился на секунду. – Потом, через какое-то время и фотку попросила скинуть…
? Ии-и?…
? Я скинул ей Ерофеева! – взорвался он хохотом.
? Что-о?! – кричал я, смеясь. – Ну ты даешь!..
Вот же гад!? Да-а… Она заблокировала меня…
? Серьезно?!.. – задыхался я.
? Да!..
Мы смеялись, долго, и было это хорошо. И чего же я ругал его про себя? Друг мой! В детстве, когда я спал на втором этаже кровати своей, на стене прямо передо мной была выбоинка – даже несколько выбоин, маленьких, – и, засыпая, я долго тер в них пальцем, кругами, тер–тер, снова и снова, с усердием, и впадины становились глубже, с каждой ночью все глубже и глубже… И об этом знал только он – Антон, друг мой!.. Ох, дурак я, дурак!
Ну… так и что же? Вспоминал ли обо мне, о нас, о тех днях, наш Эдик? Может, и действительно это был он, и, проходя мимо, он думал ровно то же, что и я? Точно то же самое!.. Может быть мне стоит все же подбежать к нему и спросить у него, а?!
Наконец, мы пришли в лес.
От поля вашего зрения отдирается картинка; вы вдыхаете какой-то аромат… Это тот же самый пейзаж, что и на фотографии – вам ясно видны деревья, стоящие несколько вкривь, как бы расступившись перед вашим взглядом; чуть дальше, за густой лиственной сенью, течет речка, спокойно катящаяся на берег и отступающая назад; правда только, что темно и солнца уже нет, как на фотографии, но все равно вас до самого верха наполняет детством…
Разожгли костер; я завороженно гляжу сквозь…
Эту фотографию мы сделали, когда впервые пришли сюда. На ней стоит Антон, облокотившись к дереву и одетый в ту самую футболку «провинция». Прямо смотря в объектив, он вытянул вперед свою руку, как бы заслоняясь от солнца. С тех пор Антон изменился, но не сильно: все те же черные волосы в короткой стрижке, все тот же остренький нос… лишь глаза окончательно утратили свой детский оттенок, уступив место твердому, серьезному, – в то же время и насмешливому, – и… какому-то безумному взгляду. Да и в целом, раньше еще можно было углядеть в чертах его лица что-то красивое (наверное, из-за этой самой детскости); теперь же оно поблекло совсем. Впрочем, он не то чтобы и урод. Так, ни рыба ни мясо.
Берег по другую сторону начинается с крутого обрыва; на его вершине взгромоздилось много-много деревьев, больших и ровных: стоят они, как древнее войско, как дружина какая-то, прискакавшая только что и теперь остановившаяся, дабы осмотреть окрестность.
Я б хотел вам рассказать, как попасть сюда – но не хочу. Это место – излюбленное мной и моим другом; мы посещаем его не то чтобы часто, зато посещаем всегда именно его. И главное: здесь никогда никого не бывает; почему-то никто не приходит посидеть на стульях, склеенных неизвестно чьими руками, перед такими же точно деревянными столами.
«К Толику!» – говорим мы, говоря об этом месте. Так называем его.
Расскажу, пожалуй, как нашли мы нашего «Толика»:
Случилось это несколько лет назад (т.е., в те самые 13 лет, о которых так говорено выше), опять же летом. Антон прибежал ко мне, весь взволнованный какой-то, с «провинцией»; прибежал и говорит, что баллончиком машину дяди Бориса разукрасил, и теперь тот за ним гоняется.
? Солью стрелял… – говорит он страшно, показывая баллончик.
У него с дядей Борисом была давняя вражда, основанная на совершенно непонятных мне причинах. Антон был добрым малым – зачем же с ним враждовать? – не понимал я.