Мальтийское Эхо
Шрифт:
Далее текст в записке был тщательно зачеркнут, и в конце лишь: "Я умышленно оставляю в рукописи пустые строчки и листы, предлагаю вам с Верой при необходимости их заполнить".
Впечатляла фраза "семейный архив". "Сохранили! А как вам "клочок древнего Пергамента"? Ну, доберусь я до этого клочка!" - подумал Андрей Петрович.
В записках было много спорного. Бывало, касаясь тонкостей и темных пятен истории и работая лишь с Андреем, учитель цитировал А. Дюма: "История - это гвоздь, на который можно вешать свои картины".
Андрей Петрович вернулся в беседку. Там сидела Ирина, очень задумчивая.
– Ох, извините, Андрей Петрович, я вас не заметила. Вот с удовольствием читаю вашу повесть.
– Да это вы меня извините, - улыбнулся Андрей.
– За что?
– Оторвал от удовольствия.
– А как ваши успехи?
– Она взглядом показала на тетради.
– Первую и вторую полосу препятствий я, кажется, прошел.
– Иронизируете, как обычно. А вообще, вы молодец, прочли две тетради. А я вот историю знаю поверхностно, да и Бог не дал мне столько таланта, как сестре.
– Простите еще раз, но мне с вашей сестрой предстоит работать и путешествовать. Не хотелось бы пускаться в дорогу в полном неведении о человеке, с которым предстоит пройти, наверное, сложный путь. Да и невежливо.
– Вы не похожи на человека, который робеет перед женщинами!
– Я не о робости говорю... А о вашей сестре самые общие сведения, ничего личного.
– О личном у нас не принято говорить без надобности. О вашей вот жизни личной мы ничего не знаем.
– Я думаю, гораздо важнее понять внутренний мир интересного тебе человека.
– Андрей хотел еще что-то добавить, но воздержался.
– Вере 37, не замужем. Она красавица и доктор наук, лингвист, архивист. Достаточно?
– Потом добавила: А я вот сносно знаю лишь польский и английский. Она в бабулю: у той в багаже польский, естественно, но ещё и французский, и итальянский, и немецкий. Разумеется, английский. Ах, да, у Верочки ещё арабский в совершенстве. Легко переводит латынь, старославянский.
Андрей позавидовал и грустно подумал о своем английском.
– Компания та еще, любой заробеет, - нахмурился Андрей Петрович. Но лицо терять нельзя.
– Вы, наверное, любите читать?
– Если вы о романах, то ценю и люблю пять десятков. Больше люблю стихи, рассказы, новеллы, - вскинула брови и уточнила доверчиво: Люблю больше поэмы "без слов".
– Это что - живопись, музыка, архитектура?
– Да, но это меня "затягивает", поэтому я дозирую. В галерее 3-4 картины на один "заход", ну и тому подобное, - и загадочно, - но есть ещё, самое любимое.
– Теряюсь в догадках.
– Да садоводство и дизайн!
Андрей принялся рассматривать парк.
– Скажите, пани, а вам тут не страшновато одним?
– Нет, во-первых, еще с советских времен вся территория обнесена забором, во-вторых, мэр, который учредил музей, обеспечил нас сигнализацией и видеонаблюдением, в-третьих, Дмитрий Платонович имеет ружье, он морской офицер
в запасе и попадает в глаз чайке, что называется "на взмах ресниц".Андрей сомневался, что чайки имеют ресницы, но почему-то моргнул.
– В-четвертых, - весело продолжала Ирина, - во флигеле у Платоныча живут две кавказские овчарки, Брэд и Пит. И, наконец, бабушка говорит, что зло само бежит от усадьбы. А вот, посмотрите, как раз идет наш Платоныч!
К ним приближался двухметровый худощавый мужчина, с короткой седой стрижкой, с твердым взглядом серых глаз с прищуром. На плече он держал здоровенное бревно, а в правой руке топор. Андрей, как завороженный, смотрел на эту загорелую жилистую руку.
– Здравствуйте, Дмитрий Платонович! Я утром была у вас во флигеле, но вас не видела.
– Доброе утро, Иришка. Я рыбачил спозаранку, - голос у Платоныча был басовитый и добродушный.
– Здравствуйте, меня зовут Андрей.
– Здравствуйте. Дмитрий. Честь имею, - ответ был суховат, но лицо стало приветливей. Он двинулся дальше.
– Впечатляет охрана?
– Гордо спросила девушка.
– Вполне. Еще один вопрос. Все это хозяйство требует средств?
– Да все просто: зарплаты, пенсии, экскурсии, мэрия выделяет крохотные средства на ремонтные работы. Натуральное хозяйство, в конце концов. Вот Верочка предложила построить в парке еще один флигель с большой крытой террасой для отдыха и творческих занятий питерских интеллектуалов. Такое небольшое "Переделкино" и "Комарово" в перспективе. Кстати, бревно Платоныч тащил туда. Строит один.
Обед прошел в теплой дружеской атмосфере. Стороны обменялись несколькими фразами о прочитанном. Ириша сказала, что у Андрея Петровича определенный литературный талант и спросила у него разрешения дать почитать повесть бабушке.
– Конечно. Но предупреждаю, что я - не Чехов, - сказал с опаской Андрей Петрович.
– Это ничего, - усмехнулась пани Мария, - что-то тревожное было в этом гении. И его пресловутая деликатность, как тонкая поющая стрела, направленная прямо в сердце. Я люблю из наших Тургенева и Набокова.
– Бабуля -литературный критик, была главным редактором одного "толстого" питерского журнала, сама писала, поддерживала молодые дарования... Давно, в 60-70-е годы...
– Да, да, помню за публикацию в журнале эссе об образности в творчестве Бунина и Набокова получила строгий выговор, а за поддержку Иосифа Бродского "выперли" окончательно.
Но в литературный диспут Андрею вступать не хотелось. Вспомнил, что все в этом писательском террариуме зыбко: Евтушенко будто тоже поддержал Бродского, за что высокомерный нобелевский лауреат ответил "нерукопожатием".
После паузы Мария Родиславовна решила поменять тему разговора:
– Вас, Андрей Петрович, внучка еще не знакомила с хозяйством Анны Никитичны и ее мужа? Там, во флигеле, райский уголок и у Иришки...
– Ах, бабуля, не рассказывай! Я потом сама покажу. А Платоныча сегодня видели в саду.
После обеда все разошлись по своим комнатам. Андрей заглянул в библиотеку, взял томик Пастернака и улегся на диван. Чуть почитал, чуть вздремнул и опять взял в руки тетради Г.Н. Сел в кресло, к столу.