Малюта Скуратов. Вельможный кат

Затем Басманов велел привести немчина Николауса, который готовился почивать, утомленный тяжелым умственным трудом. Успев напялить парик и кое-как приведя в порядок парадный сюртук, какие только входили в моду в Европе, розмысл вскарабкался на лошадь, взятую с двух сторон под уздцы, чтобы не дай Бог не взбрыкнула и не зашибла противного чужеземца, которого ждал государь. Но все равно он не опередил Малюту. Когда розмысла доставили и поставили перед Иоанном, судьба стрельца уже решилась.

— Будешь возле меня с сего дня, — велел Иоанн. — Жалую тебя из казны своей и всем, что приглянулось.

— Я, государь пресветлый, твой воин и не раз с тобой ходил, куда Богу и тебе угодно указать. За ласку благодарствую и как награду принимаю. А так мне ничего не требуется, окромя твоего благоволения.

Басманов усмехнулся и шепнул боярину Шереметеву:

— Вот шельма, смел и свое возьмет.

Иоанну повадка Малютина зело понравилась. Он кивнул розмыслу:

— Гляди, твой избавитель.

Толмач Ларионов, который постоянно находился при немчине, перевел.

— О, я, я! — воскликнул, кланяясь, человек, на совести которого лежало уничтожение целой страны. — Благослови его Господь! Коварство — самая неприятная черта покоренного государем народа. Европа никогда не забудет того, что вы для нее сделали, ваше величество.

Ларионов переводил слово в слово, но немногие поняли скрытую суть ответа чужеземца. Среди этих немногих оказался и Малюта. Против татар и турок союзников ищут.

Словом, они нашли друг друга и с того нигде не обозначенного дня, но который, безусловно, был, никогда не разлучались надолго, а когда все-таки смерть их разделила более чем на десятилетие, Иоанн сильно тосковал, хотя при жизни вернейшего из слуг обзывал и собакой, и шакалом, и диким вепрем и ругал по-всякому, употребляя брань из наречия, которым пользовались враги в казанском краю.

— Иди, — приказал Иоанн Малюте. — И чтоб по первому зову. Ждать не люблю. Взыщу круто! Солжешь — башку снесу.

Коротко бросил, как отрубил. Потом он сел в кресло и обратился к розмыслу, задав ему целый ряд вопросов. Пригодится, когда пойдет воевать ливонскую сторону.

Происки или мятеж?

I

И через четыреста с лишним лет не могут прийти к согласию: что это было — происки коварных честолюбцев или мятеж? Малюта являлся современником событий и наблюдал их очень близко. Если бы спросили: что происходит вокруг царского ложа в душной и тесной от людей опочивальне, он без колебаний бы ответил: мятеж! А что это, если не мятеж, когда те, кого государь ласкал и одаривал и прежде — до великой победы над Казанью, — вдруг отказались исполнить государеву волю и присягнуть новорожденному царевичу Димитрию?

Мятеж, мятеж! Если внезапная горячка доконает Иоанна, то из тех, кто сейчас стоит здесь, в том числе и Малюта — пусть у самого порога, — никого не останется: все пойдут под нож или, разосланные по кельям, будут гнить в ожидании, когда удавку накинут на шею.

Из негромких и уклончивых разговоров не только в опочивальне, куда заходил по зову Басманова и однажды самого Иоанна, но и в Столовой комнате, а позже в Передней избе дворца Малюта понял, что ничего необычайного в нынешней смуте нет.

— Кому престол передать в случае прискорбной кончины: тому, на кого указал государь, или по закону, основанному на освященной веками традиции? — вопрошал князь Иван Михайлович Шуйский, и по лукавой физиономии боярина и воеводы скользила неясная и не приличествующая моменту усмешка.

Физиономий с подобным — шуйским — выражением в царских покоях было много: чуть ли не каждый второй. Молчание попа Сильвестра и Алешки Адашева Малюте не нравилось. Умные, хитрые и изворотливые, поставленные судьбой перед внезапным выбором, они еще не выработали до конца линию поведения. Басманов поздно вечером велел Малюте:

— Ухо востро держи да посматривай! И твоя голова на плечах не удержится. Жалованных не очень-то новая власть любит.

— Так и их ведь жаловали.

— То их, а то тебя.

Малюта получил шубу, кафтан с золочеными пуговицами, серебряный ковш, боевой меч и десять рублей деньгами. Монеты лежали в кожаном кошеле. Грязным досталось не меньше. Правда, один из братьев — Васька — завистливо посетовал:

— Моя-то не с царского плеча — сильно ношена и молью трачена.

— С царского и не обещали. Шуба боярская, не рвань какая-нибудь. И не с мертвого содрана. Так чего тебе еще? — успокоил приятеля Малюта.

— А почем знаешь, что не с мертвого? — поинтересовался Василий.

— Ты попробуй сыми! Не пробовал, что ли?

— Сапоги — и впрямь тяжело. Кафтан тоже. Шубу — не приходилось.

Шуба Грязному была впору, дали не первую попавшуюся и не татарскую.

Словом, тех, кого государь после взятия Казани одарил, если он преставится, здесь не будет.

— С деда его великого князя и государя Иоанна Третьего Васильевича началась кутерьма, — задумчиво произнес дьяк Иван Михайлович Висковатов, которого Иоанн до внезапной болезни крепко обласкал и богато наградил.

— Ну нет, Иван Михайлович, — закачал головой окольничий Федор Адашев, отец Алексея. — Молод ты, и память у тебя коротка. Отца его Василия Второго Васильевича отчего Темным нарекли? Не от рождения он взор потерял.

— В глубину боязно заглядывать. Мало ли что в древности случалось!

— В древности?! Помилуй, Иван Михайлович! Оглянись! Тут любой тебе глаза выколет и не охнет. Хорошо, если мы с тобой на постели скончаем дни свои. Но не очень верится.

Имя деда и отца пока еще дышавшего царя часто сейчас упоминали. Малюта в ближних комнатах редкий гость и многого не знал, поэтому услышанное впитывал с живейшим любопытством.

Чем хуже себя чувствовал Иоанн, тем больше языки у бояр распускались. В опочивальне замерла душная тишина, и сколько Малюта ни наставлял ухо, распознать, что там происходило, не удавалось. Ясно, что с каждым часом положение становилось безнадежнее. Иоанн не узнавал ни братьев царицы Анастасии, ни Шуйских, ни Воротынских, ни Басманова, язык у него заплетался, мысль ускользала. Взор мутный и блуждающий. Горячка вот-вот должна взять страдальца. Дьяк Михайлов прошел в опочивальню, приблизился к одру ослабевшего Иоанна и с бесстрашной твердостью произнес:

— Пора тебе приспела, пресветлый государь, совершить духовную.

Ветерок смерти прошелестел по комнатам. На мгновение все умолкло. Иоанн, собрав последние силы, кивнул. Царя начали готовить к последней исповеди и постригу. Не он первый желал завершить дни чернецом. Однако чутье Малюте подсказывало, что, может, еще все обойдется и царь выкарабкается, отгонит смерть от себя. Малюта и раньше дивился физической мощи Иоанна, выносливости и умению быстро оправляться от боли. Однажды на охоте норовистый аргамак сбросил Иоанна под копыта соседней лошади, и та успела ударить в плечо, да так, что государь еле поднялся. На другой день он был здоровее прежнего и опять затеял охоту на волков. Неужели даст себя сейчас побороть? Нет, нет! Малюта гнал мрачные предчувствия и мысли. Дай Бог ему удачи! Малюта молился искренне, хотя бы потому, что собственная жизнь, жизнь Прасковьи и будущих детей целиком теперь зависела от того, что происходило в опочивальне.