Мама

Мамину свадьбу я совсем не помню. Может, оттого что брак этот получился очень коротким. И про ту семью я сейчас не могу вспомнить ни одной мелочи. Самым большим прибытком от этого замужества стало то, что мама подарила мне маленькую сестрёнку, с которой мы спелись не разлей вода. Когда сестрёнка появилась на свет, мама рассталась с тем мужчиной. С моим тятей они разошлись от полной безысходности, потому что дядька со своей женой беззастенчиво лезли в их отношения. А с тятькой моей сестрёнки мама развелась, потому что не могла выносить больше его обжорства и его лени. По правде, эту точку на нашем маршруте можно было бы оставить безо всякого внимания, но поскольку судьба нашей средней сестры остановилась в этой точке, она стала казаться очень важной, наполненной особым значением.

Сестру мама родила в первом браке, с дядей Ши. Из детей средняя сестра – не считая нашей младшенькой – была самой послушной. Самым близким маме человеком. Когда сестра вышла замуж и осталась в той деревне, ей было самое большее лет семнадцать. Горный нежный бутончик. Мама говорила, что так вышло по чистой случайности. В тот день тятька её будущего зятя рубил в лесу деревья, и его придавило насмерть упавшим стволом. Когда сын увидел это, он упал в обморок. Из этого мама умозаключила, что человек он хороший и сестрице с ним никогда не придётся хлебнуть горя. Так мой зять, не потратив ни юаня, вернулся домой с невестой. Может быть, тому была ещё одна причина. Мама хотела, чтобы сестра оставалась у неё под присмотром, в той же деревне. Во-первых, она бы помогала управляться со мной и нашей младшенькой, а во-вторых, так мама сама могла бы за ней приглядывать, чтобы её не забижали. Сестра всегда была чересчур покладистой и скромной, но с мамой никто бы не осмелился её гнобить. На самом деле это опрометчивое решение принесло сестре немало горя. Она заплатила суровую цену за мамино легкомыслие. Потом, как бы я ни старался описать это в своих дневниках, мне не под силу было выразить всю тяжесть того, что выпало на её долю.

Я не знал, как мама разошлась с новым мужем. Для меня, мальчишки, от этого времени осталась одна белоснежная пустота. Я совсем не понимал, что у взрослых зовётся женитьбой. Но сколько бы ни прошло времени, сколько бы слоёв житейской суеты ни покрыло прошлое, я всё помнил тот день, когда маму жестоко избили в производственной бригаде.

На западе Хунани у каждой бригады был свой огромный амбар, деревянный. Всё, что собирала бригада, отправлялось туда. Перед амбаром была большая площадка, на которой молотили зерно. Вся она была вымощена голубовато-серым камнем. Туда часто ходили взрослые, но не они одни. Это было любимое место детворы. Площадка была велика, просторна, взрослые часто собирались на ней потравить разные байки и небылицы, пели горные песни. Дети бегали туда и засветло, и затемно, часто по делу, а ещё чаще – безо всякой нужды. Играли в прятки, соревновались кто быстрее, бесились почём зря. Осенью, когда взрослые притаскивали с полей рис, кукурузу, просо и сою, всё сваливали грудой на площадке. Кучи вздымались, как горы, и всё покрывали, как травы. Было очень красиво.

Тогда все работали в сельхозкоммунах, всем коллективом. По утрам начальник бригады выходил из дома и начинал громко кричать, что пора на работу. Люди группками появлялись из ворот и тянулись на гору или в поле. Кто-то вёл волов или нёс на плече плуг, кто-то тащил за спиной корзинку или волок мотыгу. Мужчины пахали и боронили. Женщины пололи и сеяли. Мужчины тащили рассаду. Женщины сажали. Начинали с рассветом, заканчивали на закате. Как школьники, стайками спешившие на уроки и стайками возвращавшиеся с занятий. Работали тяжко, но слаженно. Самые бойкие выходили из дома, едва заслышав крики бригадира. Не особо бойкие долго волынили и подтягивались спустя время, достаточное, чтоб выкурить пару трубок табаку. За работой они только и думали как от неё увильнуть, постоянно делали вид, что им нужно напиться или, наоборот, облегчиться, зато с работы бежали первыми, закинув за спину плуги и мотыги, чтобы скорей укрыться дома. Мама всегда высмеивала таких работников. Говорила, что они «работают как лямку тянут, а уж бегут с работы как стрелу пускают».

В тот день все вышли молотить рис. Обмолоченные зёрна раскладывали сушиться на площадке перед амбаром, остатки высились маленькими золотистыми холмиками по краям. Я играл с ребятами на площадке. Не помню, как так вышло, но мы поссорились и начали драться. Я тогда был сильный малый – меня и нескольким было не одолеть. К нам подбежали взрослые, меня выдернули из клубка дерущихся, и я полетел вниз по холму под площадку. Холм был высотой метров десять с лишним, я покатился с него, как обрубленная палка, и воткнулся прямо в жирную землю. Хорошо, что поле было залито водой, – мягкая грязь обволокла мои ноги и сохранила мне жизнь. Я совсем обалдел от страха и лежал в полуобмороке, погребённый под слоем грязи, позабыв заплакать. Но мама взвилась как безумная. Она отбросила деревянные грабли, которыми ворошила рис, подбежала к самому краю площадки и, заголосив, ухнула с холма. Мама вытащила меня из грязи и вынесла на спине на край поля. Потом она, как полоумная, накинулась на ту бабу, которая сбросила меня с холма. Обезумев, люди становятся удивительно сильными. С ног до головы перепачканная грязью, мама сбила с ног ту толстуху. Её тонкие руки, как железная скоба, сдавили горло женщины, так что она начала задыхаться.

Голося, они сцепились вместе. Это был самый крутой боевик, какой видали в нашей деревне. Все побросали работу и побежали смотреть, как две женщины катаются по зерну и матерят друг друга. Они разметали весь рис, что сушился на подстилках. Те золотистые кучи, что высились по бокам и только и ждали, пока их разложат на просушку, зашатались, просели и рассыпались по земле. Ругательства пулями вылетали из губ и сыпались, как рис, нескончаемым потоком. Муж той женщины и её дети прибежали ей на подмогу. Маму чуть было не забили до смерти. Если бы народ не вмешался, не оттащил бы всю эту компанию, её бы точно отправили на тот свет. Моя средняя сестра тогда была ещё маленькая, от испуга она подняла дикий рёв. Когда сестра, собрав наконец всё своё мужество, поспешила маме на помощь, муж той бабы набросился на неё, как орёл на цыплёнка, и отшвырнул её очень далеко.

Мама была вся заляпана грязью. Она лежала на площадке почти без сознания, её едва смогли дозваться. Зёрна риса облепили её, как муравьи, подобрались к самым уголкам рта. Как вязанка свежескошенной полевой травы, мама скукожилась под палящим солнцем, сжалась в комок. Она едва дышала. Под солнцем кровь запеклась на ней чёрными пятнами, какие, бывает, выступают на сушёном батате.

Потом, задним числом, деревенские говорили маме: «Что ж ты дура такая, куда тебе, бабе, было одолеть целую семью народу?»

Мама отвечала: «Ради сына я бы и с десятью схватилась!»

Глава 3

Дольше всего в наших скитаниях мы пробыли в коммуне Цзятун, в местечке под названием Шанбучи. Это была самая важная точка на моём пути. Самое важное воспоминание. Все мои детские и юношеские горести, вся ненависть, вся радость, вся сладость начала жизни были там, куда я часто возвращался во сне; просыпаясь, плакал горячими слезами.

Шанбучи было названием на языке туцзя. Не знаю, что оно значило по-китайски, знаю только, что это была самая дальняя деревня в уезде Гучжан, на Западе Хунани.

Деревня была небольшая, дворов тридцать. Почти все там были или из семьи Тянь, или из семьи Цзинь. Ещё были одни Куны.

Когда мы очутились в Шанбучи, мне было уже шесть и я мог бегать по горам куда вздумается. Нас встречал отчим и несколько других людей. Барабанов и гонгов не было, только унылая цепочка путников тянулась по высоким холмам.

Это был четвёртый брак моей мамы.

Первый раз она вышла замуж за дядю Ши из Халечэ близ села Дуаньлун, что в уезде Гучжан. Родила мою старшую сестру, среднюю сестру и старшего брата. В конце пятидесятых – начале шестидесятых страна не вылезала из авантюр Большого скачка и стихийных бедствий. На начало шестидесятых пришлись три года великого голода. Весь Китай сидел с пустыми карманами. Люди были похожи на ходячие мощи. Худые, как хворостины, они никогда не ели досыта. Чтобы прокормить двух сестёр и братца Идуня, мама ушла от дяди Ши и вышла замуж за моего тятю. Дядя Ши был высоким и крепким, занимался портняжным промыслом. По всему маму ждало с ним большое счастье, но счастья не вышло. В голодные годы никто не ходил к портному. Вся семья голодала, как и другие. В горах поели все дикоросы и обглодали деревья. Выхода не было. Мама собрала детей и решила уйти.

Мама рассказывала, что аппетит у дяди Ши был поразительный. Жидкой каши, что ей удавалось настряпать, едва хватало ему одному. Мама взяла детей и пошла искать лучшей доли. Так и получилось, что она вышла замуж за моего тятю. Мой тятя был плотник и мастер на все руки. В голодные годы всё его мастерство, как и портновское, ничего не стоило, но в его деревне земля давала хороший урожай, несмотря на засуху. Мама говорила, что прокормиться там было много легче, чем в родной деревне моих сестёр и старшего брата. К тому же в той деревне все люди были друг другу кровные родственники, в голодные годы они разводили кур, сажали что-то по мелочи. Никому не приходило в голову донести на других. Деревенские всё равно недоедали, но на огурцах жить было легче, чем совсем без них. Потому, когда кто-то заговорил с мамой о моём тятьке и его деревне, она решила посоветоваться с дядей Ши, как ей быть. Ради детей он согласился развестись, но плакал, как младенец. Мама уговаривала его: «Не плачь, как дети вырастут, пришлю их к тебе в помощники». Дядя Ши проводил маму и детей до околицы.

Мама не солгала. Как только тяжёлые времена отступили, она отослала старших брата и сестру обратно к дяде Ши.

В третий раз мама вышла замуж за тятю нашей младшенькой. Так получилось, что у меня было пятеро единоутробных братьев и сестёр, и ещё двое – от моего тятьки. Все эти семейные связи выглядели смехотворно сложными и запутанными.

Мама надеялась, что сможет как следует позаботиться в Чэтуку о своей средней дочери, но вышло так, что она не только не сумела облегчить ей жизнь, но, наоборот, добавила ей немало хлопот. Сестра вышла замуж в совсем нищую семью. Она никак не могла помогать нам с мамой, но сердце у неё было жалостливое – сестра готова была сама не есть, не пить, лишь бы нам было хорошо. Но муж её, конечно, не мог сидеть без еды и одежды. А потому он частенько её поколачивал. Мама не хотела становиться обузой. Она оставила сестру одну, забрала детей и вышла замуж в забытую богом деревню Шанбучи. Так начался её четвёртый брак.