Мамаев омут

Иногда Авдей, захватив двустволку, пропадал целыми днями. Он бродил по лесам и болотам, бил глухарей, рябчиков, зайцев, уток и сбывал всю эту живность дачникам. Возвращался он в лагерь обычно навеселе, бормотал что-то невразумительное или напевал «По Дону гуляет казак молодой».

Вовка с Митькой угощали его жареной рыбой или молодой земляникой, собранной на вырубке, рассказывали, как прошёл рабочий день, как паслись телята.

Потом Авдей заставлял Митьку сыграть ему на рожке что-нибудь душевное или отобрать из стада самых задиристых бодучих бычков и устроить между ними поединок.

— Да что он кочевряжится! — как-то раз возмутился Андрей. — Подумаешь, князь, феодал телячий — ублажай его, обхаживай. А сам прохлаждается невесть где, птицу бьёт, зайцев. Вот заявим про него в колхоз или в боевой листок напишем.

— Нет, ребята, нельзя, — сказал Митька. — Деда против шерсти лучше не тронь. Разобидится — из подпасков выгонит. И даже заработанного сполна не получишь.

— То есть как не получишь? — удивлялся я. — А по закону?

Митька принялся объяснять, правда довольно путано, что дед Авдей работает в колхозе не как все, а находится на особом счету. Он давно уже не член артели и заключил с правлением договор на пастьбу телят, вроде как бы в частном порядке. И кто ему будет помогать — это уж его дело.

— Он что же, Авдей, шабашник, частная контора? — спросил я.

— Частная не частная, но хозяин делу полный. Всё от него зависит. Ты думаешь, вас пионеры в подпаски определили? Как бы не так. Сам дедушка выбрал — приглянулись вы ему.

Я с укором посмотрел на Андрейку — вот так влипли мы в историю. Мало того, что от летних походов отказались, от раскопок в Иваньковском городище, теперь ещё к деду-шабашнику прилаживайся.

Андрей молчал.

— А мы ему не подначальные, Авдею-то, — сказал я. — Можем из подпасков и отписаться. Очень даже свободно.

— Теперь поздно, — заметил Митька. — Дед Авдей вашим мамашам уже задаток вручил. Договорился обо всём. Придётся до осени работать.

— Какой задаток? Почему до осени? — заартачился я и решительно заявил, что сегодня же обо всём поговорю с матерью и уйду из подпасков.

— А телята с кем останутся? — задумчиво спросил Андрей. — Они-то чём виноваты? Нет уж, придётся пока работать…

4

Недели через — полторы мы уже знали почти всех телят в стаде. Кличек на всех не хватило, и мы отличали их друг от друга по росту, по мычанию и по тому, кто как сёбя вёл.

Были у нас молчуны и ревуны, пузанчики и хиляки, шустряки и тихони, солодчие и привереды, лежебоки и бегуны.

Каждый вечер, пригнав телят с пастбища на ночёвку, мы по-одному пропускали их через узкие воротца в огороженный слегами загон и вели счёт: один, два, три… и так до ста девяноста семи.

— Чуете, пастыри, сколько нам телят препоручено! Цела рота. Запомните эту цифирь, — поучал нас дед Авдей. — И ещё на носу зарубите: вечером хоть одной телячьей души недосчитаюсь — никому спать не дам.

И верно, в любое время, в ночь-полуночь, в дождь и холод, он гнал нас в лес, заставляя отыскивать отбившихся от стада телят.

Однажды перед вечером, во время дежурства Митьки и Вовки, разразилась гроза.

Тяжёлая, тёмно-синяя туча, словно заслонка жаркий огонь в печи, разом закрыла солнце, ветер пригнул к земле траву и кустарники, блеснула молния, и гром шарахнул с такой силой, что телята, как по команде, закружились на месте. Потом начался ливень с градом, и они, задрав хвосты, бросились в лес. Ни крики пастушат, ни хлопанье кнутов, ни лай Урагана — ничто не могло остановить очумевших от страха телят.

Когда ливень с градом, словно присолившие землю, кончились и мы с Андреем прибежали на помощь ребятам, то нашли их на опушке леса. Митька старательно трубил в горн — телята уже привыкли к его сигналам, но сейчас ни один из них из леса не показывался.

— Струхнули мокрогубые. Ищи-свищи их теперь, — мрачно сказал он, передавая горн Андрею. — Подуди-ка… у тебя лучше получается.

— Струхнёшь тут, — пожаловался Вовка, показывая красное, вспухшее ухо. — Меня так градиной садануло…

Долго разыскивали мы телят, находя их в самых неожиданных местах, где они прятались от града: в глухих оврагах, в лесной чащобе, под разлапистыми елями и раскидистыми дубами. Но вечером, пропуская их в загон, мы всё же недосчитались трёх телят: Черныша, Ночки и Пузана.

— Какой наказ был? — строго напомнил Авдей. — Пока телят не найдёте — спать не будете.

— Так гроза же, ливень с градом… — заныл Вовка. — Мокрые мы насквозь…

— А вы как думали — дачная жизнь здесь, конфеты да пряники? Ладно… Погрейтесь вот у костра и марш на поиски. Из-под земли выройте, из ночи выломите, а чтоб всё в ажуре было.

Просушив у костра мокрую одежду, мы зажгли факелы из бересты и отправились в лес.

Трусливого, неповоротливого Пузана нашли довольно скоро. Спрятавшись от града под вывороченный корень старой ели, он пригрелся и сладко задремал. Только свет факелов разбудил его и заставил подняться нам навстречу.

Мы отправили Пузана с Вовкой в лагерь, а сами пошли дальше, трубя в горн и зовя то Черныша, то Ночку. Не помня, сколько прошло времени, и не замечая, что начали спускаться в низину, мы наконец услышали жалобное мычание. Кто это был, Черныш или Ночка, понять было трудно, но мы всё равно обрадовались и прибавили шагу.

Но тут Митька споткнулся, и факел выпал у него из рук.

— Стоп, братва!.. Здесь же трясина. Без настила не пройдём!

Мы догадались, что вышли к Епишкиному болоту. Помогли выбраться Митьке из вонючей жижи и принялись собирать хворост, жерди, лесины. Всё это шаг за шагом укладывали на зыбкую трясину, пока не добрались до телёнка, по самую шею завязшего в болоте. Это был Черныш. Обессиленный, он уже не мычал, а только сипел и смотрел на нас тоскливыми глазами.

— Ох, Черныш, Черныш… — пожалел Андрей. — И чего тебя в болото понесло!

Мы попробовали вытащить телёнка из трясины, но ничего не получилось.

— Крепко засел наш беглец. Придётся за верёвкой идти, — сказал Андрей.

— Пока сходим, трясина его совсем засосёт. С головой, — хмуро возразил Митька. — Попробуем ремнями вытащить.

Мы сняли с себя поясные ремни, связали их вместе, подсунули под передние ноги Черныша и помогли ему выкарабкаться на твёрдый настил из веток и хвороста.

— Цени, дуралей… — Митька шлёпнул бычка по мокрой спине. — Мы тебе, можно сказать, жизнь спасли, а ты нам каждый день свинью подкладываешь.

Мы с уважением посмотрели на Митьку. Всё же он был дельный и смекалистый парень. Он умел отлично ориентироваться в лесу даже в пасмурный день, знал почти все травы, с первого взгляда отличал больного телёнка от здорового. В любую погоду он мог развести костёр, разделать рыбу, сварить кашу, уху, ловко залатать порванную одежду, починить обувь.

— Пастух что солдат в походе, — любил говорить Митька. — Нянек, мамок с ним нет. Всё сам должен уметь…