Мамина улыбка

Ночью папа поднялся и пошёл в туалет, а на обратном пути рухнул в коридоре – потерял сознание. Я пыталась его поднять, но не могла, он был такой тяжёлый, словно каменный. Придя в себя, папа как-то сам встал на четвереньки и почти дополз до своего дивана. Наутро я поехала на другой конец города в аптеку купить какое-то редкое лекарство для капельницы, которое посоветовала доктор из частной клиники. Потом пришла сама эта врач, поставила папе капельницу, объяснила: «Это очень хороший, поистине волшебный препарат, ваш отец просто оживет после него». Так оно и было. Я и подумать не могла, что лекарство может так подействовать: у папы слегка порозовели щёки, взгляд стал ясным, и ближе к вечеру он сам поднялся с дивана и посидел немного в кресле за компьютером, ответил на электронные письма и сообщения в соцсетях, с удовольствием попил чай и кисель.

Вечером эта доктор приехала ещё раз, для повторной процедуры. Она сидела на стуле возле папиного дивана, – немолодая, но очень красивая женщина с тёмными вьющимися волосами и ясными васильково-голубыми глазами, – внимательно смотрела на него, говорила тихим, мягким голосом, и от одного её присутствия становилось спокойнее на душе. Перед уходом, не спеша складывая штатив и собирая всё в большой саквояж, она снова обратилась ко мне:

– Послушайте, сейчас ему будет намного лучше. На какое-то время. Но вы не тяните. Как можно скорее постарайтесь определить его в Клинику ДВФУ. Это на Русском острове, вы знаете, да? Это будет непросто. Там почти никогда нет мест, и направления у вас нет, как я понимаю. Но вы постарайтесь. Это единственный ваш шанс. И я знаю, что у вас всё получится. Это вы на вид такая вся робкая, белая и пушистая… Внутри у вас, ох, какой стержень, железный, я чувствую.

Поздно вечером, уложив папу, я вернулась домой к Владу, и мы скромно отметили мой день рождения, вдвоём на нашей маленькой кухоньке, разговаривая тихо, как будто это у нас в квартире был кто-то больной, или маленький ребёнок спал за стеной в комнате.

А на следующий день, рано-рано утром я поехала на Русский остров. Да, я никого там не знала, и у меня не было никакого направления, но я определила папу в эту клинику и в тот же день привезла его туда на такси. Поздно вечером, измученный анализами и диагностическими манипуляциями, с катетером, проведённым через нос в пищевод, и через желудок прямо в кишечник, уставший, бледный, но всё-таки довольный, папа протянул мне руку со своей высокой белоснежной кушетки. Сжал мою ладонь костлявыми, сухими, шершавыми пальцами, улыбнулся запёкшимися губами: «Спасибо тебе. Главное, что мы успели».

Мы не успели. Папы не стало через месяц с небольшим, в конце марта. В ночь перед его похоронами шёл сильный снег. Снова этот проклятый снег. Правда, к полудню он почти весь растаял – всё-таки была уже весна. Как же папа любил весну! Он родился весной, и вот, умер весной тоже. Его провожали сослуживцы, друзья, знакомые, очень много людей… И мне казалось, что все смотрят на меня с упрёком, с укором: «Не уберегла!»

Сырая желтоватая земля Морского кладбища. Огромная охапка кроваво-красных гвоздик, которую принесла моя двоюродная сестра. «Надо положить ему в гроб зажигалку и сигареты».

Слёзы бегут и бегут по лицу, без остановки, и я ничего не могу с этим поделать. И сквозь солёную пелену слёз смотрю, как мама наклоняется, торопливо зачерпывает левой рукой горстку земли и как-то легко, кокетливо, как будто весело даже бросает её в могилу – движением маленькой девочки, играющей в песочнице во дворе. Сорок лет назад она встретила папу в аэропорту Шереметьево… Всего пара встреч, переписка, и папа прилетел к ней через всю страну, на самый край земли и сделал предложение, и остался. Значит, была любовь? Куда же она ушла? Куда же любовь исчезает безвозвратно? И почему?

Я всегда думала, что мама уйдёт первой. Разве могла я предположить, что останусь вдвоём с ней, без папиной поддержки? Это было так неожиданно и так странно, что не укладывалось в голове. Ещё много месяцев спустя я ловила себя на том, что, столкнувшись с какой-то трудностью или проблемой, сразу привычно думала: «Надо спросить у папы», «Папе надо позвонить, попросить, он поможет». И ещё, однажды, увидев на полке магазина красивую кружку с парусником, сразу сказала себе: «О, папе это понравится, надо ему купить в подарок!» – и осеклась. Папе это понравилось бы, да. Но ему больше ничего уже не нужно.

Когда папы не стало, мне было уже почти сорок. Но только после его ухода я впервые по-настоящему почувствовала, что я – больше не ребёнок, что я – взрослая женщина. Маленькая девочка, которой папа читал вслух сказки перед сном, исчезла навсегда.

– 4-

Но конечно, я не осталась совсем наедине с маминой старостью. Слава Богу, я сейчас не одна, у меня есть Влад – моя опора и поддержка, моя семья и самый-самый близкий человек. Я смело могу утверждать, что мне его дал Бог, просто подарил, потому что я очень-очень сильно попросила Его об этом. И попросила там, где Он лучше всего мог меня услышать.

До тридцати четырёх лет у меня не было ни одного романа, никаких «отношений», как сейчас принято говорить. После той самой первой школьной влюблённости в красавчика Пашку, безответной и безнадёжной, мне больше не нравились мальчишки. Что-то перевернулось в душе, мизансцена моего жизненного спектакля полностью поменялась, и на первый план вышли какие-то совсем другие вещи: книги, музыка, живопись, театр, учёба, учёба и ещё раз учёба… И тем не менее, я могла сколько угодно пить из этого источника, но – в одиночестве. Поэтому я просто ждала. Терпеливо. Долго. Порой теряя надежду и даже откликаясь на попытки ухаживания со стороны молодых людей, которые, по сути, были мне совсем неинтересны. Порой отчаиваясь и говоря себе, что буду одна всю жизнь, посвящу себя только профессии, может быть, возьму девочку из дома ребёнка, а может быть, не возьму… А годы шли, один за другим, череда долгих лет, которые я занимала, помимо учёбы и работы, чтением книг, ведением дневника, выставками и спектаклями, путешествиями с родителями. В целом, мне не было одиноко или скучно, или слишком уж тоскливо. Те, кто вырос единственным ребёнком в семье, знают: мы всегда умеем сами себя занять. И всё-таки я постоянно жила с ощущением того, что «я никому не нужна», и вот это ощущение, ложное по сути, медленно, но верно подтачивало меня, как червь подтачивает изнутри дерево.

Это была мамина идея – поехать в Израиль. Безусловно, мама всегда была двигателем в нашей семье: с её страстью к путешествиям, к любому движению вообще, она категорически не хотела сидеть на месте, и тянула везде за собой меня и папу. А мы и не сопротивлялись. Так и на это раз: Израиль, так Израиль, почему бы и нет? Стояла ранняя весна – самое лучшее время для поездок в южные страны, где уже совсем тепло, но нет ещё изнуряющей летней жары. Ну и плюс огромные скидки на авиабилеты. Мы собрались очень быстро: минимум вещей, мгновенное подтверждение бронирования гостиницы по электронной почте. И вот он перед нами: дивный, невероятный, весь пронизанный ласковым весенним солнцем, предпасхальный, до сих пор наполненный духом библейских событий – Израиль, Земля Обетованная, самая прекрасная на свете.

Таксист, который вёз нас из аэропорта Бен-Гурион в Нетанию, в нашу гостиницу, сразу же открыл культурную программу, ненавязчиво и весело рассказывая обо всём, что мы видели по дороге. А потом были восемь удивительных, каких-то сказочных дней: мы колесили по всей этой крошечной стране из конца в конец на неподражаемо удобных автобусах, с самыми приветливыми, жизнерадостными и эрудированными гидами в мире, которые поминутно сыпали искромётными шутками и смотрели на каждого из туристов в группе так, словно он был один-единственный, самый важный для них человек на всём белом свете.

– Одним словом, евреи, – констатировал как-то вечером за ужином папа, уплетая за обе щёки умопомрачительно вкусную, ароматную, посыпанную кунжутом пшеничную лепёшку, щедро намазанную хумусом.

– Ты же говорил, что терпеть не можешь «жидов», – напомнила мама, смеясь.

– Когда?! Я этого не говорил, – отрёкся от своих слов папа, невозмутимо продолжая жевать. Надо признать, после той поездки он никогда так больше не говорил.

Так вот, если вы действительно хотите попросить о чём-то Бога и быть услышанными, просите от всего сердца, искренне, и лучше, если вы сделаете это в том месте, где Бог ближе всего к нам, – в Израиле. Наверняка, люди верующие возмутятся и возразят мне: как это может быть! Бог – везде, и прежде всего, Он у каждого в душе. Но только те, кто побывал в этой чудесной стране, знают, как сильно ощущается присутствие Всевышнего там: в горах Северной Галилеи, или у озера Кинерет, или на улочках златостенного Иерусалима. Весь Иерусалим, весь этот бело-золотой город под синим-синим бездонным небом говорит с тобой на каком-то древнем, забытом языке, а сам, кажется, понимает тебя без всяких слов.