Мамонты
Шрифт:
Я же всегда испытывал угрызения совести от того, что угодил со своим днем рождения под самый Новый год: и так у домочадцев хлопот полон рот — нужно закупать снедь и питье для новогоднего стола, бегать по магазинам, стоять в очередях, жарить-парить. А тут на тебе: в канун праздника еще и день рождения, вот уж некстати…
Лишь однажды на своем веку я ощутил причастность к величию этого дня.
В декабре 1972 года я оказался в Бейруте.
Вместе с таджикским поэтом Мумином Каноатом и переводчиком Владленом Чесноковым мы уже побывали в Алжире и Тунисе, где наводили контакты с арабскими
Это было частью программы празднования 50-летия СССР (уточню: не очередной годовщины Октябрьской революции, а именно пятидесятилетия провозглашения Советского Союза — этой дате придавалось исключительное значение, и не только в родном отечестве, но и во всех странах мира раскручивались торжественные мероприятия).
Однако, как водится, техника подвела. К назначенному сроку оборудование магазина не было завершено, хотя занимались этим делом не русские и даже не ливанские умельцы, а итальянцы.
Пришлось дожидаться, покуда вобьют последний гвоздь и расставят на полках товар.
Но мы, конечно, не томились от безделья, от скуки.
К тому же чрезвычайным и полномочным послом СССР в Ливане был Сарвар Алимжанович Азимов, узбекский прозаик, отнюдь не гнушавшийся своей принадлежностью к писательской братии, а наоборот, с подчеркнутым уважением относившийся к коллегам по перу.
Нас возили к развалинам Баальбека, где в античных пропилеях гулкое эхо взывало к сообразности речей. А тысячетонные плиты Баальбекской платформы заставляли размышлять не столько о том, откуда они, эти плиты, взялись, сколько о том, откуда взялись мы, люди-человеки, на безгрешной до нас земле.
Мы бродили в толчее восточных базаров Бейрута, дивясь пестроте товара, разноликости торговцев, разноязычию торга, где наперебой звучала арабская, армянская, курдская, греческая, французская речь — и вдруг возникала догадка о том, что и до нашей северной разноплеменной державы, празднующей ныне свой полувековой юбилей, существовали ее древние подобия, причем они жили веками, меняя свои названия, уклады, символы веры, обычаи и законы.
Именно здесь, на выжженных солнцем нагорьях: Финикия, Вавилон, империя Александра Македонского, Эллада, Золотой Рим, Византия, Халифат, княжества Креста Господня, империя Османов…
Однажды ночью, гуляя по Хамре, мы встретили знаменитого иракского поэта Мухаммеда Махди Аль Джавахири, коротающего в Бейруте свою политическую эмиграцию.
И на следующий вечер в ресторане «Альказар», где нам приготовили трапезу ливанские писатели, произошло незабываемое: молодой и красивый, как восточный витязь, Мумин Каноат, уступив настойчивым просьбам, поднялся за столом и начал читать на фарси свои стихи, а седовласый старец Аль Джавахири, встав против него, повел синхронный стихотворный перевод на арабском — и мы с Чесноковым, не понимая ни слова (он владел лишь французским), внимали потрясенно музыке персидского стиха, вдохновенному ритму импровизации переводчика.
Пошла последняя декада года, а в книжном магазине еще вовсю стучали молотки.
И Бейрут жил своей обычной жизнью — меж двух огней.
В ночь на 21 декабря из багажника «Опеля», припаркованного в ста шагах от посольства США, шарахнули четыре противотанковые ракеты американского же производства, снеся несколько этажей модерного здания. По сообщениям газет, в машине нашли записку: «За Вьетнам мы будем бить вас везде!»
Украдкой мы ездили смотреть полуразрушенное здание,
обращенное к морю.В лагере палестинских беженцев под Сайдой, который мы посетили, на стене ежевечерне вывешивали фотографии тех, кто накануне ушел на выполнение боевой операции и уже никогда не вернется.
Вокруг нас вились босоногие, с голодными глазами, дети.
Мумин Каноат раздавал им свои последние доллары.
Нам прикололи значки с палестинской символикой и арабской вязью.
«Этот значок я не сниму никогда!» — пылко заявил таджикский поэт.
Но сразу же за воротами лагеря, на пути к кафе, где нам предстояло обедать, машина остановилась: ливанские провожатые весьма настойчиво попросили нас снять эти значки, намекнув, что мы рискуем, не дождавшись десерта, взлететь на воздух вместе с другими ни в чем не повинными посетителями кафе.
На перекрестках ливанской столицы нам то и дело преграждали путь баррикады, сложенные из мешков с песком. За ними, выставив в бойницы дула автоматов, сидели смуглые парни в стальных шлемах: они были готовы встретить огнем и палестинских боевиков, и израильских коммандос.
Из своего окна в отеле «Атлантик» я наблюдал, как истребители «Мираж», подобные стальным наконечникам стрел, оперенных выхлопами, неслись к горизонту, туда, где Южный Ливан, где граница Израиля, где погромыхивали бои, где пахло большой войной.
21 декабря нашу писательскую делегацию принял президент Ливанской республики Сулейман Франжье.
Прием был официальным: у дворца Баабда выстроен караул гвардейцев в синих мундирах с аксельбантами и лихо сдвинутых на бок беретах.
Нас сопровождал посол СССР Сарвар Азимов в парадном, расшитом золотом дипломатическом мундире.
Однако сам президент старался придать встрече не слишком протокольный характер: он был в светлосером фланелевом костюме, мокасинах, шерстяных по сезону носках. Седоголовый, щуплый, очень подвижный. Мы уже знали, что он по рождению горец, христианин-маронит (по конституции Ливана президентский пост всегда занимает представитель христианской общины, а вице-президентом избирается мусульманин).
Сулейман Франжье был подчеркнуто внимателен. Угощая нас кофе, расспрашивал о делах литературных: с кем из ливанских писателей мы успели познакомиться? Есть ли в Советском Союзе авангардистские течения? Мы отвечали, что есть. А Влад Чесноков, переводя, указал на меня пальцем: мол, вот он-то у нас и есть l’Иcrivian d’avant-gard! Президент сделал вид, что очень испуган…
Было ясно, что этот прием на высшем уровне, не запланированный ранее (нам пришлось впопыхах покупать белые рубашки), был знаком уважения того праздника, который предстоял через два дня.
24 декабря, в огромном зале бейрутского центра ЮНЕСКО, вмещавшем четыре тысячи человек, состоялось торжество в честь пятидесятилетия Советского Союза.
Сидя в первых рядах, отведенных для почетных гостей — кроме нас, сюда пожаловала из Москвы целая правительственная делегация, — мы оглядывались на бушующий рукоплесканиями зал, слушали пылкие, страстные речи, видели глаза людей, полные веры и упования. И вот опять — зал поднимается в едином порыве…
Как разительно это отличалось от торжественных церемоний на родине с их откровенной скукой, безразличием, исчерпанностью, со стоглавой гидрой президиумов, тяжеловесными докладами, казенными речами по бумажке, пустыми резолюциями, позвольте на этом, товарищи…