Маньчжурская принцесса

– Я сама отведу ее на рынок, – сказала Ноэми.– Я уверена, что мадам будет довольна ею.

Орхидея в этом не сомневалась. Восемнадцатилетняя Луизетта была крепкого крестьянского телосложения, румяная, с приветливым круглым лицом, всегда в хорошем настроении. Ее голубые глаза были полны искренности, и она любила смеяться. Однако она поняла, глядя на эту молодую даму, что не будет уместным давать волю своему экспансивному темпераменту.

– Моя тетя Ноэми сказала мне, что мадам только что перенесла большое горе, – просто сказала она.– Я не буду шуметь и мешать мадам.

Орхидее было приятно это услышать, и она улыбнулась доброму намерению девушки, что так отличалась от презрительной чопорности Гертруды.

Орхидея тотчас написала записку с благодарностью баронессе, которую вручила Ноэми вместе с ключами для новой служанки.

Это маленькое событие благотворно подействовало на молодую женщину и усилило приятное чувство, которое она начала испытывать, находя, что не все уж так враждебно по отношению к ней и что соседи, с которыми она и ее муж поддерживали лишь чисто внешние отношения, могли позаботиться о ней, о ее одиночестве и понять ее горе. Кажется, такой пустяк, но он для нее значил много.

Орхидея провела остаток этого дня в кабинете-библиотеке, за письменным столом Эдуарда, в его кресле, гладя кожу и бронзу знакомых предметов, вспоминая то, что теперь ушло навсегда. Она долго плакала, положив голову на руки, но слезы эти странным образом укрепили ее мужество. Время шло незаметно, сумерки сгущались, в комнате стемнело, и она в конце концов уснула. Когда проснулась, то было уже поздно осуществлять вторую часть задуманного плана на этот день. Она собиралась поехать в больницу Сальпетриер, навестить Гертруду и попытаться вытянуть из нее еще какую-нибудь подробность.

Тогда она тщательно заперла все выходы из квартиры, заварила еще чаю, положила револьвер под подушку, разделась и легла спать, не заходя в ванную комнату. Минуло время нежных приготовлений, когда она всячески ухитрялась украсить себя, сделать более привлекательной, чтобы доставить удовольствие любимому мужчине.

Примерно в это же время Жюль Фромантен готовился забаррикадировать свою каморку и в свое удовольствие отпраздновать Бахуса. Он приоткрыл окно, давая возможность коту вернуться на свою подушку, но вместо Дагобера в окне показалось улыбающееся лицо, обрамленное ореолом вьющихся волос, выбившихся из-под фетровой шляпы.

– Добрый вечер, месье Фромантен! – сказало явление.– Как вы себя чувствуете? – Стон ужаса при виде незнакомого лица вырвался у консьержа, пытавшегося захлопнуть окно. Попытка была обречена на провал. Еще не родился герой, способный помешать Роберу Лартигу войти туда, куда он надумал. Моментально его ноги оказались в окне, и он проскользнул в помещение консьержа, пятившегося к стене и пытавшегося скрыться.

– Скажете, что я испугал вас? – сказал журналист недоверчивым тоном.– Вы будете первый, кто мог бы это сказать. Впрочем, вы меня знаете...

– Я? Вас?.. Я вас знаю?

– Конечно! Разве вы не заметили меня в толпе журналистов, осаждавших этот дом две недели тому назад? Робер Лартиг... из «Матен»! Вспоминаете?

– Я... нет, правда! Что вам нужно? – проблеял консьерж.

– Побеседовать, всего лишь! По возможности, приятно, – добавил он, доставая из своих широких карманов пыльный флакон, вызвавший у собеседника проблеск интереса.– Я надеюсь, у вас найдется два стакана?

Это был как раз язык, способный соблазнить и успокоить Жюля. Гость сразу показался ему симпатичным, тем более, что вернувшийся домой Дагобер подошел царственным шагом к журналисту и потерся о его ноги. Немного спустя все трое были за столом, кот устроился между мужчинами, занятыми оценкой старого ямайского рома и болтавшими о разных разностях. Осторожный Лартиг ждал, когда алкоголь окажет действие и можно будет приступить к интересующей его теме.

Вскоре разнеженный таким количеством вкусностей Жюль начал изливать душу. Искренние глаза его собеседника успокоили его, и он не видел ничего в том, чтобы признаться, что умирал от страха на своем аванпосту. Почти рыдая, он описал преследующую его картину: труп Люсьена. Он в таких подробностях описал эту сцену, что журналист, который до этого только пригубил ром, счел нужным пропустить добрый глоток. Он не подозревал, что какой-то старый привратник мог с такой волнующей силой передать события. Ему мог бы позавидовать театр «Гран-Гиньоль»!

– Когда наступает ночь, мне кажется, что со мной может случиться такое же... Я заставляю себя оставаться здесь...

– У вас нет причин бояться. Вы никак не замешаны в этой истории, и убийца или убийцы, кто бы они ни были, не станут ухлопывать весь дом!

– Да... но я... не одно и то же! Я беседовал с... Маленький щелчок сработал в мозгу репортера.

Он понял, что приблизился к чему-то важному.

– С кем? – тихо спросил он.

Жюль посмотрел на него с испугом и закрылся, как створки устрицы. И так как стакан его был почти пуст, Лартиг поспешил его наполнить.

– Пейте! – посоветовал он отеческим тоном.– Ничто лучше не помогает забыть неприятные воспоминания.

– Это правда! И... заметьте... ик!.. Я уже почти успокоился когда... ик!.. когда она вернулась.

– Кто она?

– Она, конечно... принцесса... ик!.. китайская принцесса. Вы не понимаете, что все... начинается снова?

– Что все?

Рука журналиста крепко держала бутылку, готовую на всякий случай. Он поспешно добавлял ароматный напиток, по мере того как он исчезал в глотке хозяина, глаза которого начинали часто мигать. Это было тревожным признаком: если консьерж уснет, он ничего больше не расскажет.

– Что все?– повторил он громче.

– Ну... все остальное! Уверен на все сто. что китаец вернется! Если только он не умер! Ик!.. Тоже. Боже, как я хочу пить! Еще немного рома, пожалуйста.

– Сейчас налью. Расскажите мне о старом китайце! Мне кажется, я его знаю. Я как раз встретил его недавно, – солгал Лартиг с апломбом.– Вы знаете его имя?

Фромантен напряг память изо всех сил и наконец разродился:

– Вы... Он сказал, что его зовут Ву.

– Да, пожалуй. И как он выглядел?

Опьянение росло, и вместе с ним исчезал страх. В нескольких бессвязных фразах он довольно подробно описал внешность этого персонажа, после чего консьерж умолк, скорбно глядя на пустой стакан, куда Лартиг налил еще наперсток тут же проглоченной влаги.

– Да, это именно так! – согласился он.– Вы сразу же стали друзьями?

– Почти... Он попросил о небольшой услуге...

На этот раз дело пошло. Уже не нужно было больше рома, чтобы Жюль рассказал о своей встрече со стариком-китайцем, о своем обещании позвонить и обо всем, что за этим последовало. Обо всем, кроме золотых монет, так как, несмотря на свое крайнее опьянение и глубокую любовь к деньгам, он инстинктивно удержался от таких признаний. Лартиг подозревал, что он сделал это не бескорыстно, но не стал расспрашивать его дальше.