Мандустра
Шрифт:
В баре играла легкая невнятная музыка; всевозможные напитки были выставлены за стойкой, трезвый бармен явно скучал. Я немедленно выпил сто граммов водки, на какую-то секунду ощутив, что мне действительно лучше, но все же это было совершенно не то.
«Удивительное дело, — подумал я, — существует огромное количество людей, которые всерьез воспринимают это вещество — этиловый спирт — и считают злоупотребление им истинной проблемой своей жизни, которую дико трудно решить».
Я выпил еще сто граммов, чувствуя, как алкогольное тепло поднимается
Мы сели за столик, и я понял, что мне совершенно очевидно стало лучше — даже как-то весело.
— Послушай, — пьяным голосом проговорил я, — а мне тут нравится… Элиста, калмыки какие-то… вполне приятные и гостеприимные. Вот как надо жить! Кажется, меня начинает увлекать буддизм.
— Не зарекайся, — сказала моя девушка.
— Ну… Я просто хочу сказать, что это было правильно, что мы сюда приехали.
— Подожди еще… Ты вот пьешь, а у меня нет такого выхода!
— У меня есть рогипнол, — улыбаясь, ответил я ей, доставая из кармана пачку таблеток.
— Давай.
Она съела две штуки; к нам подсел молодцеватый калмык.
— Вы впервые в Элисте? — радушно спросил он. — Откуда вы? Вы — буддисты?
— А вы — буддист?
— Я — генетический буддист.
— А мы из Москвы.
— Чудесно! Чудесно! — почему то развеселился калмык. — Выпьем шампанского?
— Выпьем! — чуть ли не крикнул я. — Вы знаете, мне, кажется, очень нравится Элиста! И калмыки…
— Народ у нас прекрасный, — подтвердил калмык, отошел и вернулся с бутылкой шампанского. — Давайте выпьем, знаете за что? Как зовут вашу… прекрасную спутницу?
— Каролина, — зачем-то ответил я.
— Мы выпьем за буддизм! Во всех других религиях были войны… ну, во имя религии… кроме буддизма! За буддизм ни разу не проливалась кровь!
— Это правда, — сказал я, смотря на Каролину.
Она хмыкнула: мол, все ясно мне с вашим буддизмом, что это, дескать, за религия, за которую никто не умер и никто никого не убил, но взяла предложенный ей бокал с шампанским и даже отпила.
Через десять минут я почувствовал себя совсем пьяным и собирался выпивать дальше.
— Послушай, — шепнула Каролина, — мне дико плохо, пойдем отсюда, прошу тебя…
Бар, между тем, наполнялся всевозможными людьми, которые, в отличие от нас, честно прослушали семинар и теперь собирались слегка расслабиться.
— А что мы будем делать? — разочарованно спросил я. — Опять сидеть в палатке?.. Скучно! Чего тогда приехали!
— Тебе же сказали, что тут бывает по вечерам, — дрожа и бледнея, сказала Каролина. — Я пойду в палатку, попробую заснуть,
выпью еще рогипнола, а ты, наверное, сможешь и там выпить… свой алкоголь, — почти презрительно закончила она.— А если нет? — резонно ответил я.
— Тогда вернешься. Пошли, пошли, я, кажется, теряю сознание…
— Ну пошли, пошли, — злобно проговорил я, вставая.
На дорожке, ведущей к лагерю, Каролина упала. Я склонился над ней, ее глаза закатились куда-то вверх, она еле дышала.
— Что с тобой? — испугался я, озираясь.
У меня опять начались ознобы; выступили противные слезы, и я четыре раза чихнул.
К нам подошли три калмыка.
— Что с ней?.. — спросил один из них, подозрительно смотря на меня.
— Мы очень плохо себя чувствуем… — пробормотал я, стараясь не глядеть им в лица. — Думаю, она сейчас должна прийти в себя…
Калмыки подняли Каролину и повели вперед, поддерживая за руки; она шла, несмотря на почти отключенное состояние. Я шел за ними, шатаясь.
Так мы добрались до палатки, куда положили Каролину; тут она подняла голову и громко спросила:
— А у нас больше ничего нет, кроме рогипнола?
— Откуда!.. — озабоченно сказал я.
— Кажется, я смогу достать то, что вам нужно… ребята, — как-то агрессивно произнес один из калмыков.
Мне вдруг все это надоело, захотелось еще выпить. Я бросил их. Выйдя из палатки, направился к большому костру, у которого, кажется, сидели наши друзья, а повар Миша большой палкой помешивал варево в котелке.
Я смело сел с ними и сразу же спросил:
— А у вас выпить есть?
Мне протянули стакан водки. Кто-то, фальшивя, играл на гитаре и пел странную песню с такими словами: «Если б я мог выбирать себя, я хотел бы быть Гребенщиков».
Я попросил гитару, и мне ее дали. Я зверски ударил по струнам, скорчил какую-то мерзкую рожу, и меня пронзило безумное отчаяние, вместе с какой-то странной ностальгией, подогреваемой сомнительной водочной радостью. Я начал петь по-английски рок-песни, выкрикивая слова в ночную калмыцкую тишину. Собралась целая компания. Все меня слушали очень внимательно, пока некий человек не сказал мне, что меня ждет Каролина. Я извинился и пошел в палатку.
Она напряженно лежала, и, увидев меня, слегка встрепенулась.
— Эти калмыки, — задыхаясь, сказала она, — чуть меня не изнасиловали… Они мне предлагали все что угодно, если я им дам…
— А что у них было?.. — тут же спросил я, задрожав от возможности невозможного.
— У них… было…
— Где они?! — быстро спросил я.
Я дико возмутился, выбежал из палатки и нагнал темную фигуру, напомнившую мне одного из тех троих.