Мангуп
Шрифт:
Вот только стоит открыть двери, как становится ясно: в комнате кто-то есть. На княжеской кровати в лучах восходящей луны сидит неподвижно человек, полностью скрытый черной тканью.
Князь сразу замечает одну подозрительную деталь. Помимо ночного гостя, конечно. Он кидает взгляд на приоткрытое окно, затем – на одного из воинов. Тот подается вперед, но Алексей едва заметно поднимает руку: ничего не делать, быть настороже. И входит в свои покои, закрывая дверь.
К кровати он приближается неторопливо, не сводя с фигуры взгляда. Нетрудно догадаться, кто это может быть. Нет, не так: князю хочется, чтобы эта догадка оказалась верной. Если очередным подарком Джахана окажется
– Ну, здравствуй. – Голос князя тихий, отчетливо слышимый в стенах комнаты. Немного хриплый после вина и долгих разговоров. Он переводит взгляд с неподвижного гостя на поднос с фруктами, подхватывает один из персиков. Спелый плод тает под пальцами – сок стекает по запястью, огибая рельеф руки. Чтобы не испачкать просторный рукав с богатым шитьем, князь подносит запястье к губам и собирает ими сок. Кусает фрукт, затем протягивая его гостю. Чтобы тот сдвинулся с места, качнулся в полоску света. Чтобы, вызывая короткое победное ликование, стало видно: это он, та босая Тень на пиру. – Угощайся. Потанцевать пришел?
Конечно же, нет, но почему бы не поговорить? Ответит или набросится?
– Все так. Мне передали, что владыке пришелся по нраву мой танец. – Из-под подола палантина выныривает нога в браслете с красными камнями. Выползает, как змея, по княжеской постели. – Могу его повторить. – Голос Тени спокойный, но речь отрывистая, незаметно отличная от говора посла и его окружения.
Пока Тень сидит под покровом, можно не прятать взгляд и свободно рассмотреть человека перед собой. Голова его склоняется медленно, покорно. А потом в поле зрения появляется персик. Над предложением угоститься Тень раздумывает недолго. Щурится. Колеблется. С одной стороны, гость не есть сюда пришел. С другой – голоден, а фрукты не каждый день удается попробовать. Прикусывает губу. Из складок одежд показывается рука.
Персики на Мангупе слаще вешнего меда, нежнее молока. А какие душистые! Князь облизывает сок с губ, вкладывает фрукт в протянутую ладонь танцора сухим боком, чтобы не пачкать изящной руки. Отступает, чтобы не смущать слишком пристальным вниманием, и наливает вина в кубок. Совсем немного, так, только губы смочить. Но не удерживается – тоже протягивает гостю. Правда, сомневаясь в том, что тот согласится.
Браслет на ноге танцора ловит отблески тусклого пламени, звенит, журчит едва слышно, мелодично, притягивает взгляд. Рука тоже унизана браслетами, широкими и тонкими гладкими кольцами. Будто можно такую красоту сделать еще краше. Вот только это не отвлекает внимания от занятной мелочи: откуда простому слуге знать греческий?
– Пришелся по нраву, – соглашается, кивая, князь и тут же отвечает на предложение повторить танец: – Можешь. Только поешь сперва. – Алексей переносит поднос со столика прямо на кровать. Здесь целая гора фруктов и затерявшееся среди них тонко нарезанное мясо.
Персик исчезает под одеждами. Но гость делает всего один укус. Нельзя отвлекаться. Не сейчас.
– Благодарю за угощение, владыка. Вы щедры.
Ни капли искренности в голосе, уже давно не принадлежащем мальчишке. В таком возрасте обычно не позволяют танцевать. Хозяева любят смотреть на гибкие юношеские тела. Впрочем, это-то у него сохранилось. А рта можно слишком часто не раскрывать.
Тень поднимается с кровати. Ступает плавно, скользит на середину комнаты, обходя князя по дуге. Персик остается на подносе, затерявшись среди других. Сейчас важно не показать ни взглядом, ни речью ничего, кроме послушания. Провести ладонью по воздуху рядом с княжеским плечом так, чтобы приковать чужое внимание к шороху своих шагов, звуку своего дыхания. Поймать отголоски
музыки, доносящейся со двора, вторя ей плавными движениями.Вот бы стать цикадой. Сидеть ночью под горячим ветром совсем без одежды да смотреть на листья и луну. Не знать ни тревог, ни печалей. Умереть к исходу лета.
Алексей отмечает и низкий голос, и плохо скрываемое равнодушие. Юноша явно пришел не ублажать его. Вьется в танце вокруг ладно, умело, но речь выдает, что ему это… Не по душе? Любопытно. Тревожно, но любопытно. Настороженность и интерес окончательно растворяют хмельную муть. Звон браслетов не отвлекает, Алексей уже готов пересчитать их по памяти, если бы кто вдруг спросил.
– Научи меня! – Князь вторгается в личное, вырастает перед танцором, придвигаясь почти вплотную. Грудью к груди. Ведет рукой по воздуху у его талии, вторя чужому, свежему в памяти, жесту. Не прикасается, но ладонь так близко, что можно почувствовать кожей тепло его пальцев. Голос мягкий, совсем негромкий: к чему кричать, если слышно шепот?
Ночь скручивает горло в тугой узел, перехватывает дыхание. По лопаткам Тени мелкими уколами рассыпается дрожь. Значит, вот ты какой, правитель Алексы? Долго задавался вопросом, кем нужно быть, чтобы твоим именем назвали княжество. И хотел бы сказать это вслух, но нельзя.
– С радостью. – Можно изменить оттенок голоса, показывая толику искренности.
Это – правда. Не то, что нужно, а то, что хочется. Князь может лгать. За этим может таиться сотня уловок. Но если слова верны, то вечер обещает стать приятным. Это ведь… Интересно. Князей учить еще не приходилось. Под слоями дымчато-прозрачных покровов появляется сдержанная улыбка.
– Прошу позволения.
Формальности Тень говорит быстро и сухо, слова звучат как пустынный ветер. Касается запястья, трогает только византийские браслеты, не задевая кожи. Увлекает руку вверх вместе со своей, ведет в сторону. Другой ладонью трогает складки одежды на широком княжеском плече, качнув своими, показывая движение. Правда, под шелком получается почти незаметно.
Князь опасно хорош собой. Говорили, что умен. Говорили, что от него можно уйти лишь с пустыми руками – или не уйти вовсе. И теперь, оказавшись лицом к лицу, гость начинает разбирать правду и ложь. Но это не важно. Думается в большей степени лишь о том, что правитель не оказался искушенным в дворцовых развлечениях толстяком. Не придется хотя бы изображать приязнь, испытывая отвращение. Такого представления долго не вынес бы. А его близость будоражит, даже притворяться не нужно.
Алексей слышит, как теплеет голос юноши. Переливается новыми оттенками, которые радуют слух. Только вот движений его в тусклом свете и под темной вуалью почти не видно.
– Мы можем это снять? – спрашивает, прежде чем поймать пальцами складки легкой ткани, провести по ним, не удерживая. Повторяет движение плечами – как умеет. Блики скользят по ограненным камням, которыми расшита накидка. Он не танцор, разумеется. Но воин, прекрасно владеющий своим телом. Получается не так плавно и мягко, как у юноши, – иначе. Грациозно, со спящей до поры силой, с упругостью готовых к любой неожиданности мышц.
– Вы – можете, – отзывается гость. В его груди ворочается невыпущенный смех. Накидка падает на пол, открывая новые слои одежды. Ее подхватывает игривый ветер из распахнутого окна, сворачивает кольцами.
Теперь видно волосы, густыми волнами спадающие на спину и грудь. Красиво. Это слово вертится у Алексея на кончике языка с тех самых пор, как он увидел юношу танцующим в зале. Как же красиво.
Половина лица танцора по-прежнему скрыта, но теперь ему приходится смотреть ниже своего роста: прятать глаза, повинуясь обычаю. Тяжелые ресницы опускаются, скрывая их тенью. А плечи, да… плечи видно. Как и руки, и поджарые бока. И блеск золота в ночном неверном свете.