Манхэттен
Шрифт:
– Прикажете подышать на вас? – спросил Гилдебранд.
У заглянувшего было лицо, как кусок дерева. Он прикрыл дверцу.
– Елена еще не знает, что у нас запрещены спиртные напитки? [173]
– Он напугал меня… Посмотрите-ка сюда.
– Боже милосердный!
Из-под одеяла, в которое был завернут бэби, она вытащила коричневый сверток.
– Две кварты коньяку… Gout famille d'Erf… [174] И еще кварта в грелке под корсажем… Потому у меня и вид такой, словно у меня скоро будет еще один бэби.
173
В 1920 г. в Америке
174
Вкус семьи д'Эрф… (фр.)
Гилдебранды покатились со смеху.
– У Джимпса тоже грелка на животе и фляжка шартреза на бедре… Нам, верно, придется вытаскивать его из тюрьмы.
Подъезжая к отелю, они смеялись до слез. В лифте бэби начал хныкать.
Как только она закрыла дверь большой, залитой солнцем комнаты, она вытащила из-под платья грелку.
– Боб, позвоните, чтобы принесли льду и сельтерской… Будем пить коньяк с сельтерской!
– Не подождать ли Джимпса?
– Он скоро будет здесь… У нас нет ничего, подлежащего оплате таможенным сбором… Мы люди бедные… Фрэнсис, где тут покупают молоко?
– Откуда мне знать, Елена? – Фрэнсис Гилдебранд покраснела и отошла к окну.
– Ну, надо его покормить… На пароходе он вел себя молодцом.
Эллен положила бэби на кровать. Он лежал, дрыгая ногами, и глядел кругом темными, круглыми, золотистыми глазами.
– Какой он толстый!
– Он такой здоровый, что, по-моему, будет идиотом… Ай-ай-ай, я забыла позвонить папе!.. Семейная жизнь – ужасно сложная вещь.
Эллен поставила спиртовку на край умывальника. Мальчик принес стаканы, лед и сельтерскую на подносе.
– Ну, Боб, состряпайте нам коктейль. Надо выпить все, а то спирт разъест резину… А потом пойдем в кафе «Д'Аркур».
– Вот вы не понимаете, девочки, – сказал Гилдебранд, – самое трудное при наличии сухого закона – это оставаться трезвым.
Эллен рассмеялась. Она склонилась над маленькой спиртовкой, от которой исходил уютный, домашний запах нагретого никеля и горящего спирта.
Джордж Болдуин шел по Мэдисон-авеню, перекинув легкое пальто через руку. Его утомленные мозги оживились в искрящемся осеннем сумраке улиц. Из квартала в квартал, под рокот автомобилей, в облаках бензина, два адвоката в черных сюртуках и крахмальных стоячих воротничках спорили в его мозгу. «Если ты пойдешь домой, в библиотеке будет уютно. В тихой сумеречной комнате ты будешь сидеть в туфлях в кожаном кресле под бюстом Сципиона Африканского, читать и есть поданный туда обед… Невада будет веселой и грубой, она расскажет тебе массу смешных историй… все городские сплетни… их полезно знать… Нет, ты больше не пойдешь к Неваде… опасно, она может серьезно увлечь тебя… А Сесили сидит, поблекшая, элегантная, стройная, кусает губы и ненавидит меня, ненавидит жизнь… Господи, как мне выпрямить мое существование?»
Он остановился перед цветочным магазином. Влажный, теплый, медовый, дорогой аромат густой волной лился из дверей в живую, голубовато-стальную улицу. «Если бы мне хоть удалось раз навсегда укрепить мое финансовое положение…» В окне был выставлен миниатюрный японский садик с гнутыми мостиками и прудами, в которых золотые рыбки казались китами. «Все дело в пропорции. Начертить себе план жизни, как делает благоразумный садовник, прежде чем пахать и сеять… Нет, я сегодня не пойду к Неваде. Пожалуй, послать ей цветы… Желтые розы – те, с медным отливом… Их бы следовало носить Элайн… Представляю себе ее замужем и с ребенком».
Он вошел в магазин.
– Что это за розы?
– «Золото Офира», сэр.
– Мне нужно сейчас же послать две дюжины в «Бревурт-отель». Мисс Элайн… то есть мистеру и миссис Джеймс Херф. Я напишу карточку.
Он сел за конторку и взял перо. «Благоухание роз, благоухание темного пламени ее волос… Ради Бога, не болтай вздора…»
«Дорогая Элайн!
Надеюсь, что
вы разрешите старому другу навестить вас и вашего мужа на этой неделе. Помните, что я искренне желаю (вы меня слишком хорошо знаете, чтобы принять эти слова за пустую вежливость) служить и вам и ему всем, что в моих силах и что может способствовать вашему счастью. Простите меня за то, что я подписываюсь в качестве вашего раба и поклонника.Письмо заняло целых три карточки с маркой цветочного магазина. Он перечел их с начала до конца, надув губы, заботливо подправляя букву «t» и ставя точки над «i». Потом вынул из заднего кармана пачку кредиток, расплатился и вышел на улицу. Было уже совсем темно, около семи часов. Все еще колеблясь, он стоял на углу и смотрел на проезжавшие такси – желтые, красные, зеленые, оранжевые.
Тупоносый транспорт медленно вползает под дождем в Нэрроуз. Старший сержант О'Киф и рядовой Дэтч Робертсон стоят на подветренной стороне палубы и смотрят на длинный ряд судов, стоящих в карантине, и на низкий берег, застроенный верфями.
– Смотри-ка, на некоторых еще осталась боевая окраска… Это фонды морского ведомства. Они не стоят пороха, чтобы взорвать их.
– Будь они прокляты! – мрачно говорит Джо О'Киф. – Да, приветливо принимает нас Нью-Йорк…
– Мне наплевать, сержант, – что дождь, что вёдро.
Они проходят вплотную мимо стоящих на якоре пароходов, кренящихся то в одну, то в другую сторону, длинных с низкими трубами, широких с высокими трубами, краснух от ржавчины, раскрашенных защитными серо-голубыми полосами и пятнами. Человек в моторной лодке машет руками. Люди в хаки, столпившиеся на серой, залитой дождем палубе парохода, начинают петь:
Пехота, пехота,С грязью за ушами…В жемчужном тумане, за низкими строениями Говернор-Айленда маячат высокие пилоны, провода, воздушное кружево Бруклинского моста. Робертсон вытаскивает из кармана сверток и бросает его за борт.
– Что это такое?
– Мазь против насекомых… Мне она больше не нужна.
– Почему это?
– Буду жить в чистоте, найду работу и, пожалуй, женюсь.
– Неплохо придумано! Мне тоже надоело жить бобылем.
– Должно быть, на этих старых калошах люди здорово набивают карманы.
– Да, вот тут-то и наживают деньги.
– Будьте уверены, так оно и есть.
На палубе продолжают петь.
– Мы поднимаемся по Ист-ривер, сержант. Где эти дьяволы намерены высадить нас?
– Я прямо готов вплавь добраться до берега. И подумать только, сколько народу наживалось тут за наш счет… Десять долларов в день платили тут за работу в порту!
– Ничего, сержант, мы тоже кое-чему научились…
– Научились…
Apr`es la guerre finie [175] Обратно в Штаты едем…175
После того, как кончилась война (фр.).
– Держу пари, что шкипер нахлестался и принял Бруклин за Хобокен.
– Смотрите-ка – Уолл-стрит!
Они проходят под Бруклинским мостом. Над их головой жужжат и ноют трамваи, на мокрых рельсах вспыхивают фиолетовые искры. Позади них, за баржами, буксирами, паромами, высокие серые здания, в белых полосах пара и тумана, громоздятся в пухлые облака.
Пока ели суп, никто не разговаривал. Миссис Меривейл, в черном, сидела во главе овального стола, глядя в окно. Столб белого дыма клубился на солнце над паровозным парком, напоминая ей о муже и о том дне, когда, много лет тому назад, они пришли сюда смотреть квартиру в еще недостроенном доме, пахнувшем штукатуркой и краской. После супа она поднялась и сказала: